Танганайский лев - Фалькенгорст Карл. Страница 2

Но ни один из негров не шевельнулся, словно не спешил исполнить приказание своего господина.

— Поняли ли вы меня? — крикнул им белый, и жилы на высоком лбу его напряглись.

— Господин! — вымолвил тогда Фераджи. — Не прогневайтесь на нас, если мы осмелимся высказать вам свое мнение! Мы обязались за известное вознаграждение следовать за вами и служить вам… Но о том, что мы должны остаться в горах Кунгве, не было речи, иначе ни один из нас не согласился бы поступить к вам на службу. Ведь вы сами знаете, что влево бесчинствуют разбойники Ндэрее, вправо засел грозный Муриро, а все окрестные леса кишат бесчисленными Руга-Руга. Правда, в крепости Мудима можно спать спокойно, но путь туда далекий, гора крутая, лес темный, и на всем пути никто не может поручиться за свою жизнь. Вот уже десять дней, как мы беспрестанно находимся между жизнью и смертью. Конечно, все мы знаем, что вы носите имя Симба, то есть Лев, но Руга-Руга нисколько не боится спутников Льва. Им прекрасно известно, что нас всего-навсего девять человек, и потому не станут церемониться с нами и не задумаются отнять у нас ружья и рубашки, хотя подступиться к белому Льву они не так-то скоро осмелятся! Вот почему мы хотели предложить вам следующее: мы впятером отправимся теперь, же в Удшидши, чтобы узнать, почему Сузи не возвращается, и непременно захватим с собой остальную часть вашего каравана, которую привезем сюда на вновь нанятом нами для вас судне. Таким путем все мы будем выручены из беды; ведь, как знать, не случилось ли с Сузи какого-либо несчастья… Тогда нам долго придется его ожидать, а вы, господин, останетесь не одни: ведь в крепости Мудима находятся еще четверо ваших слуг!

Имя Лев было вполне заслуженным прозвищем для того белого человека, который носил его. Его мощная, сильная фигура, рельефно выделявшаяся в этот момент, когда он неподвижно стоял, опершись на свое ружье и выпрямясь во весь рост, производила поистине сильное впечатление. Густые волосы его спадали, подобно львиной гриве, на его сильную шею и широкие богатырские плечи. Густая борода обрамляла кругом его лицо, дышавшее энергией и вместе с тем кротостью. Человек этот казался еще молодым; глаза его светились юношеской отвагой; на высоком лбу не было ни одной морщинки. Ему могло быть около тридцати лет, хотя на вид он казался старше этого возраста, потому что густые кудри были седы так же, как и борода.

Симба, как звали его и туземцы и арабы в Удшидши, спокойно выслушал речь негра. Презрительная улыбка мелькнула на его устах, и, когда Фераджи закончил, он обратился к нему с вопросом:

— Итак, вы хотите вернуться в Удшидши? Но скажите, каким путем? Через леса, которые кишат Руга-Руга, или же берегом, мимо самой разбойничьей деревни Ндэрее?

— О, нет! Мы отправимся озером Танганайка на этой самой лодке! — поспешно ответил Фераджи.

— На этой лодке? — медленно переспросил белый. — Да разве она наша? Что ты на это скажешь, Инкази? — обратился он к молодому туземцу, вооруженному луком и копьем и стоявшему за его спиной. — Согласен ты одолжить этим людям свою лодку?

— Я не смею этого сделать, не спросясь у отца! — ответил юноша.

Саркастический шепот послышался из группы негров экспедиции.

— Я отлично понимаю вас, ребята, — спокойно продолжал белый, — вы рассчитываете, конечно, на то, что вас пятеро против одного. Прекрасно! Но скажи мне, Инкази, что же ты сделаешь в том случае, если эти люди не захотят дожидаться разрешения твоего отца, а сейчас же с места возьмутся за весла и отчалят?

— Пусть только попробуют! — вызывающе воскликнул Инкази, поставив левую ногу на край лодки и угрожающим движением подняв кверху свое копье.

— Что же, Фераджи, — продолжал белый, — не хочешь ли сразиться с сыном нашего гостеприимного хозяина, приютившего нас у себя, за обладание этой лодкой? В таком случае ты ничем не лучше какого-нибудь Руга-Руга, и пуля из моего ружья мигом уложит тебя на месте!

Фераджи молчал, а его товарищи стояли, опустив головы. После минутного молчания белый продолжал:

— Как видно, вам ничего более не остается, как еще раз взобраться вместе с нами на гору к Мудима и попросить его одолжить вам лодку. Я же охотно отпускаю вас, потому что в трусах, подобных вам, не нуждаюсь, и когда захочу, лучше отправлюсь вдвоем с Инкази в Удшидши, чем с вами, на которых не могу положиться!

Тем временем Инкази вытащил лодку на берег, взвалил себе на плечи сеть, наполненную рыбой, и поравнялся с белым, который крупными шагами пошел вперед по крутому подъему горы. Экспедиционные негры издали следовали за ними. Они оживленно жестикулировали и с большим воодушевлением переговаривались о чем-то между собой. Слово «Руга-Руга» особенно часто повторялось в их разговоре.

Когда все это маленькое общество вступило под прикрытие леса, уже наступали сумерки. Возбужденные голоса негров постепенно смолкали, и глаза всех старались проникнуть в таинственный сумрак обступавшей их со всех сторон лесной чащи, а слух жадно ловил каждый подозрительный звук. Каждый невольно крепче сжимал в руке свое ружье, как будто за каждым кустом лежал в засаде какой-нибудь невидимый во мраке враг.

С заходом солнца невозмутимая тишина, царившая на берегу залива, сменилась множеством разнообразных звуков.

Прежде всего путнику могло показаться, что там, на берегу, какой-нибудь кузнец принялся весело ковать кусок железа. Симба — так вместе с туземцами будем называть белого — на минуту приостановился и стал прислушиваться к этим звукам, затем, весело улыбаясь, зашагал дальше: ведь этот шум издавна был знаком ему; это лягушки озера Танганайка затянули свой ночной концерт.

Между тем шум этот разрастался, а к стуку кузнецов присоединился сильный храп нескольких сотен храпунов и пильщиков и какой-то протяжный свист на самых высоких тонах. И все это сливалось в такой странный концерт, что путник невольно начинал думать, что находится вблизи громадной корабельной верфи. Чем выше наши путники подымались в гору, тем глуше доносился до них этот шум. Постепенно усиливавшийся западный ветер качал верхушки деревьев, и даже самый бор завел свою глухую заунывную песню. Ночные птицы и животные просыпались повсюду, а по временам до слуха наших путников доносился то крик дикой птицы, то рев какого-нибудь хищного зверя.

Недоставало только могучего басового аккорда в этом ночном концерте самых разнохарактерных звуков. Но вот пронесся в воздухе глухой раскат, подобный отдаленному раскату грома, и с равномерными перерывами он повторялся во всех горах и ущельях. То был прибой Танганайки, разбивавшийся с глухим ревом и стоном о прибрежные скалы и рифы мыса Кабого: озеро бушевало и бурлило, как море.

Вся природа как будто ожила и пробудилась к новой жизни: воды и горы заговорили, звери и птицы вели между собой для них одних понятный разговор, а месяц, медленно выплыв из-за горы, осветил таинственным, сказочным светом этот ночной ландшафт и плыл, точно крошечный серебряный челнок, над зубчатыми вершинами гор Кунгве. Здесь, близ экватора, он лежит горизонтально и, подобно легкому челноку, плывет по небосклону.

Симба и его спутники медленно подымались в гору по крутой тропинке. Инкази служил им проводником. Беззвучно, как тень, скользил он между кустами и деревьями темного леса, сквозь чащу тростников и высоких густых зарослей легкой, уверенной, эластичной походкой. Так пробирались они более часа, подымаясь все выше и выше в гору. Вдруг стройная фигура проводника явственнее выделилась на как бы посветлевшем фоне горизонта, и бледный серебряный свет луны осветил его голову и лицо. Он приостановился на минуту и, вытянув шею, стал вглядываться вдаль пытливым взглядом, точно выслеживая и выглядывая что-то; затем, утвердительно кивнув головой, бодро пошел вперед, сделав знак остальным следовать за ним. «Путь свободен», казалось, говорил им этот жест.

Теперь Симба и его спутники вышли на возвышенную прогалину, оставив позади себя темную чащу леса, перед ними расстилался громадный косогор, покрытый обработанными полями, а влево зияла бездонная пропасть в глубокой расщелине темных скал.