Сироты Цаво - Шелдрик Дафни. Страница 32

После долгих поисков мы нашли мужчину по имени Сике, из племени туркан, на деле доказавшего, что он идеально подходит для роли служителя. Сике ничего не боялся и очень любил животных, за которыми ухаживал. Он всегда хорошо чувствовал, что нужно его подопечным, и охотно отводил их туда, где они могли найти для себя изобилие пищи. Хотя Сике всегда имел при себе небольшой хлыстик, он почти никогда им не пользовался. Наиболее теплые чувства наш служитель питал к Самсону.

Поскольку слон и буйвол всегда стремились уходить довольно далеко, то мы, чтобы не потерять кого-либо из подопечных, решили подобрать Сике помощника. Найти подходящего оказалось не просто, так как далеко не все наши работники могли справиться с Бастером и Руфусом, временами становившимися крайне упрямыми. Как раз в это время мы приняли на работу молодого африканца Монголо, поручив ему чистить стойла животных и готовить им пищу на ночь. Он сам попросился на эту работу, и хотя мы сомневались, что Монголо справится, решили все же испробовать его. Монголо очень быстро сумел подружиться с Руфусом, и мы с удовольствием наблюдали, как они играли, направляясь по утрам на реку.

Жизнь шла своим чередом. Как-то раз мы узнали, что Эйлин Кэрни ищет, где бы пристроить детеныша принадлежавшей ей ручной карликовой мангусты. Я была рада принять маленькую самочку и назвала ее «Тикл».

Хотя Тикл и родилась в неволе, ею никто не занимался, и она была по-настоящему дикой. Поскольку выпустить мангусту из клетки, пока у нее не изменится характер, оказалось невозможным, весь первый день пришлось ее приручать. Я посадила Тикл в маленький вольер и, предусмотрительно надев на руки толстые кожаные перчатки Питера, вошла к мангусте. На протянутой ладони лежали маленькие кусочки мяса, нища настолько соблазнительная, что через некоторое время, поднабравшись мужества, Тикл осторожно приблизилась ко мне и, предостерегающе ворча, схватила любимое лакомство. Через два часа я решила, что пора брать ее на руки. Когда Тикл подошла на близкое расстояние, я схватила ее. Пока мангуста яростно сопротивлялась, вцепившись в перчатку зубами, я говорила ей успокаивающие слова, поглаживая спинку и горлышко. Через несколько минут Тикл стала принимать ласку, легла, повернула ко мне головку и зажмурила глазки. Я медленно освободила ее, но мангуста осталась лежать на коленях. Потом она спрыгнула, но никуда не ушла от меня. О чем-то довольно чирикая, она стала затем валяться по траве так же, как это когда-то делали Хиглети и Пикл. Когда я протянула к ней руку, чтобы погладить, мангуста предостерегающе запищала, но тем не менее позволила мне эту вольность. К концу дня Тикл стала совсем ручной, и я спокойно могла брать ее на руки и держать, не боясь укусов. Кожаные перчатки не пригодились, и я, чувствуя некоторую гордость, вошла в дом, держа Тикл на руках.

В последующие недели наша мангуста превратилась в очаровательное маленькое существо с весьма независимым характером. Однако, куда бы я ни шла, она бежала за мной, словно привязанная. Самыми лучшими были для Тикл те минуты, когда после обеда я могла прилечь на кровать и поиграть с ней. Как только мангуста видела, что я иду в спальню, она бросалась вперед и одним прыжком взлетала ко мне. Повозившись, она обычно устраивалась возле меня на спинке, подняв все четыре лапки и довольно урча.

Особым вниманием Тикл пользовалась половая щетка. Как только кто-нибудь из слуг начинал подметать пол, она бросалась на щетку, вцеплялась в нее мертвой хваткой зубами и когтями и висела, как пиявка. Когда щетку приподнимали, то мангуста просто болталась на ней, не ослабляя хватки. Естественно, что эта «милая привычка» Тикл мешала нормальной уборке комнат и мангусту приходилось выставлять вон. Сначала она крутилась около дверей, затем, совсем как белка, становилась на задние лапки и через стекло пристально глядела на захватывающее для нее зрелище — двигающуюся щетку. Через какое-то время все это становилось для Тикл совершенно невыносимым. Тогда она срывалась с места и бегала кругами вокруг дома в поисках любой щелки, любой дырочки, которые позволили бы ей прорваться внутрь. Закончив основную уборку, мы позволяли ей подраться со щеткой. Тикл никогда не уставала от этой игры и бывала полностью захвачена ею. Если щеткой не пользовались, мангуста могла часами лежать поблизости, совсем как собака у мячика, страстно желая, чтобы кто-нибудь пришел и поиграл с ней.

Пытливость и любопытство — вот характерные черты Тикл. Тут она не знала границ, впрочем, как и вообще все мангусты. Наши воспитанники ее весьма привлекали. Вечерами, когда они возвращались домой, Тикл дежурила около загонов, с живейшим интересом наблюдая за каждым движением животных. У нее совершенно отсутствовало чувство страха, и я всегда беспокоилась, чтобы ее как-нибудь не раздавили. Однако тщетно было бы пытаться заставить ее держаться на безопасной дистанции. И вот однажды вечером, к моему ужасу, один из служителей принес Тикл, совершенно безжизненно лежавшую на его ладони. Я схватила маленькое тельце, стремясь обнаружить хоть какие-нибудь признаки жизни. К моему огромному облегчению, сердечко ее слабо билось. Я смочила мордочку Тикл холодной водой, и она постепенно пришла в себя. Как я и ожидала, ее случайно ударил копытом один из буйволов. Можно ’было предполагать самое худшее, но, к счастью, через два или три дня все обошлось.

Я надеялась, что этот случай послужит Тикл уроком, но, как оказалось, ее любовь к нашим великорослым воспитанникам только возросла. Несмотря ни на что, Тикл каждый вечер продолжала ходить им навстречу и приветствовать при возвращении домой.

Через некоторое время она избрала объектом своего обожания Самсона, каждый вечер регулярно забиралась к нему в загон и любовалась слоном, причем на мордочке у нее так и было написано восхищение и преклонение. Эта не совсем обычная привязанность стала со временем настолько сильной, что Тикл даже отказалась возвращаться ночевать домой и выбрала себе в качестве спальни одну из труб изгороди загона. Теперь, как только я пыталась поймать ее, мангуста ныряла в свою трубу, а через несколько минут осторожно выглядывала, проверяя, ушла ли я. Поскольку Тикл получала огромное удовольствие только от того, что видела Самсона, мы позволили ей ночевать в драгоценной трубе. Самсон терпеливо выносил присутствие Тикл. Очень забавно было наблюдать их вместе: ее, ростом в три дюйма, и его, достигшего семи футов и четырех дюймов. Тикл приходила домой только тогда, когда все ее друзья уходили кормиться. В это время она уделяла немного внимания и мне. Тикл ни разу не пропустила возвращения воспитанников: точно в пять она уже сидела у загонов.

Мы не были в отпуске уже около двух лет, и Дэвид решил, что перерыв в работе просто необходим. Мы выбрали Англию и уехали туда на все полагавшиеся три месяца. В дом перебрался Питер, и я была спокойна за Тикл — она осталась в хороших руках. В своих письмах Питер часто писал о ней: сообщал, что ее привязанность к Самсону не ослабевает и что она, как и прежде, проводит столько времени, сколько это возможно, любуясь, как Самсон утоляет голод в загоне.

Когда мы, наконец, высадились в Момбасе и с нетерпением ждали встречи со своей любимицей, нас встретила трагическая весть — за два дня до нашего приезда Тикл попала под копыта одного из буйволов. Смерть была мгновенной. Я всегда боялась, что это случится. Меня утешало только то, что она совсем не мучилась. Когда мы вошли в дом, он показался нам каким-то пустым без знакомых звуков «пи-ип», которые так много значили для меня.

Вскоре после нашего возвращения Дэннис Кэрни решил перейти работать в Национальный парк Найроби. Дэвид, естественно, рекомендовал его. Нам было жаль терять такого хорошего товарища и специалиста. Его уход вызвал ряд перемещений: Питер перебрался из Итамбо в дом Кэрни, а помощника смотрителя, африканца Хасана Саида, перевели в Итамбо.

В это время на Дэвида оказывали сильное давление — он должен был согласиться на перевод Руфуса и буйволов в парк Найроби для обозрения посетителями на площадке молодняка. До сих пор Руфус рос так близко к природе, как только было возможно, и всегда кормился на воле. Мы опасались за него, ведь, если отправить его в парк, Руфус вряд ли когда-либо вернется к образу жизни предков. Вероятнее всего он закончит свои дни в каком-нибудь заморском зоопарке. Руфус очень любил общество людей и, возможно, был бы счастлив с ними. Однако мы считали, что, став взрослым, Руфус должен будет сам решить свою судьбу — или остаться среди людей, там, где пространства ничем не ограничены, а пищи вдоволь, или уйти к своим диким родственникам. Кроме того, наблюдая за Руфусом, мы узнали, чем питаются носороги, следили за быстротой роста и изучили их привычки в условиях, близких к природе. Ну, и конечно же, он был нашим общим любимцем. Потерять носорога для нас было бы просто немыслимо. К счастью, нам позволили оставить Руфуса, и он стал жить там, где родился. Буйволам же не так повезло. Было решено передать их в парк, где уже содержалось несколько их сородичей. План состоял в том, чтобы со временем выпустить буйволов в Национальный парк Найроби и тем самым заложить основу стада.