Крайняя мера - Стивен Мартин. Страница 26

В ответ из-за двери снова послышались проклятия «верного старины Томаса», и Грэшем выразил в душе надежду, что Манион воздержится от агрессивных действий и не попытается заткнуть ему рот.

Одна из фраз Бэкона явно заинтересовала Грэшема.

— А вы и правда являетесь кандидатом на высокий пост, сэр Фрэнсис? — спросил он.

— Гораздо хуже, сэр. Я неудавшийся кандидат на высокий пост, обладающий исключительным здравым смыслом, — с мрачной иронией ответил Бэкон. — Я поддержал Эссекса, который оказался в проигрыше, и лишился поддержки королевы. Это стало первой катастрофой. Я выступил против Сесила, который победил, и теперь имею врага в лице одного из самых могущественных людей в стране. И это вторая катастрофа. Потом я преследовал Эссекса в судебном порядке и лишился последней поддержки глупцов, которые на тот момент еще меня не покинули. И здесь меня постигла третья катастрофа. Кстати, Эссекс пренебрег всеми моими ценными советами. Я — посредственный юрист с великолепными мозгами, а юристам мозги ни к чему. Вот вам и четвертая катастрофа. Иногда меня терзают угрызения совести, а они нужны юристам еще меньше. Пятая катастрофа. Я страшно честолюбив и поэтому умудряюсь обидеть даже немногочисленных друзей, что привело меня к шестой катастрофе. Таким образом, Генри Грэшем, я не просто тону, а уже опустился на самое дно и исчез из поля зрения смертных!

— Тот, кто глубже погружается, быстрее поднимется наверх! — улыбнулся Генри. — Вы получили звание рыцаря всего два года назад, сэр Фрэнсис, и такое событие никак нельзя назвать катастрофой, верно?

— Нет, это всего лишь утешительный прощальный приз, который является скорее заслугой моего дорогого брата Энтони, а не моей.

— Из всего сказанного и принимая во внимание вашу оценку собственного здравого смысла, я прихожу к выводу, что уважение, которое вы ко мне испытываете, также является роковой ошибкой, а я сам становлюсь главным претендентом на звание «седьмой катастрофы» в вашей жизни, — философски заметил Генри.

Бэкон весело рассмеялся в ответ.

— Тем, кто затеял стряпню в компании с дьяволом, следует обзавестись ложкой с длинной ручкой. Вы, вероятно, решили, что я собираюсь предложить вам нечто неприемлемое, и собрались отстаивать свои принципы до конца? Нет, все гораздо проще. Я хочу, чтобы вы прочли мою книгу и определили, есть ли в ней какой-либо смысл. Если она покажется вам полезной, раздайте пять экземпляров пяти человекам в Кембридже, к знаниям, компетентности и мнению которых вы относитесь с особым уважением.

— Как вы справедливо заметили, юристам нет нужды иметь мозги и моральные принципы. За «высоким столом» в Оксфорде или Кембридже эти достоинства также встречаются нечасто. Но вы отдаете свой труд на суд бывшего солдата и незаконного сына купца. Разве я в состоянии выносить подобные оценки?

— О вашем прошлом я знаю лишь то, что вы сочли нужным сообщить, и мне нет дела до бывших наемников и незаконных детей, но я действительно испытываю уважение к некой особе, носящей ваше имя.

— И кто бы это мог быть, сэр Фрэнсис? — безмятежно улыбаясь, поинтересовался Грэшем.

— Автор «Выбора Макиавелли» и «Сонетов о происхождении власти», — серьезно ответил Бэкон.

Грэшем знал, что сто экземпляров его памфлета о Макиавелли тайно передавались в Кембридже из рук в руки, и установить его авторство было невозможно. Об этом Генри тщательно позаботился. В то время он только появился в Кембридже и хотел изучить обстановку в городе, прежде чем отдать предпочтение Кембриджу, Оксфорду или Виттенбургу, Через несколько дней о памфлете заговорили за «высоким столом». Он взволновал весь университет и вызвал единодушное одобрение. «Сонеты» вообще не были напечатаны и передавались в рукописном виде, а имя их автора было покрыто еще большей тайной. Прочитав творение Грэшема, Джон Донн лишь фыркнул и ничего не сказал, и Генри понял, что «Сонеты» и в самом деле хороши. Что касается Бэкона, то либо у него имеются хорошие осведомители, либо он сам отличается незаурядной догадливостью.

Итак, сэру Фрэнсису все известно. Что толку копаться в прошлом и сражаться за то, что нельзя изменить? Грэшем редко задумывался перед принятием решения, так как жизнь не отпускает на это времени. Нужно просто жить, а не раздумывать.

— Я с благодарностью принимаю книги, сэр Фрэнсис, и поступлю так, как вы хотите, при условии, что прочитанное мне понравится. — Генри широко улыбнулся, не подавая виду, как сильно потрясли его слова Бэкона. — В противном случае я похороню их в тех же глубинах, где покоится ваша погибшая репутация!

— Не беспокойтесь, — заметил Бэкон, — репутация — вещь мелкая и бессмысленная, и она всплывает на поверхность так же легко, как и тонет.

Грэшем решил быть до конца откровенным:

— Сэр Фрэнсис, уж раз я здесь, ответьте мне на вопрос, который в данный момент меня беспокоит…

— С удовольствием, — откликнулся Бэкон, который был рад такому результату встречи.

— Почему лорд Сесил поручил мне отыскать доказательства ваших противоестественных пристрастий?

Бэкон онемел от удивления и побледнел, как покойник.

— Он… Я… — невнятно пробормотал сэр Фрэнсис.

Мрачный слуга заковылял к столу и, бросив на Грэшема уничтожающий взгляд, налил своему господину бокал вина, который тот залпом осушил, закашлялся, а потом все-таки сумел взять себя в руки.

— По моей реакции вы поняли, что мне ничего не известно о замыслах Сесила. Не могу вообразить, зачем ему это понадобилось, ведь в настоящее время я не представляю для него никакой угрозы.

Грэшем пришел к выводу, что хотя Бэкон, несомненно, является человеком жестоким, честолюбивым и способным на обман, он не продажен и совершенно безопасен. И тут Генри принял еще одно решение.

— Сэр Фрэнсис, я не знаю, что творится в вашей постели или в постелях тех, с кем вы их делите, и меня это совершенно не касается при условии, что моя постель остается в стороне. Скажите, если я пойду по следу, на который навел меня Сесил, обнаружу ли я нечто такое, что потрясет устои церкви и государства, а вы окажетесь в суде в качестве преступника, а не адвоката?

Оба мужчины несколько мгновений смотрели друг другу в глаза. Бэкон заговорил первым:

— Вы обнаружите только грядущий брак по холодному расчету, способному заморозить воды Темзы, и человека, которому всегда было трудно общаться с женщинами. Генри Грэшем, вы и не представляете, как одинок этот человек, вынужденный окружить себя юными слугами, которые его дурачат, обирают и предаются разгулу, но при этом наполняют его жилище смехом и дают почувствовать радость жизни. И если кто-либо из юношей иногда составит компанию этому несчастному, без всякого принуждения с его стороны, и принесет ему утешение, не без пользы для себя, то что в этом дурного? Говоря о пользе, я имею в виду не деньги, а нежность и теплоту. Хотя вам трудно понять, что я имею в виду, ведь ваша жизнь согрета любовью молодой здоровой красавицы.

— Вовсе нет, сэр Фрэнсис, — тихо ответил Грэшем, глядя в глаза Бэкону, — я все понимаю, так как однажды сам оказался в подобной ситуации.

Бэкон удивленно поднял брови, но Генри отвел взгляд и поднялся с кресла.

— Больше вы не услышите об этом ни слова. Что до ваших любовных наклонностей, я скажу Сесилу, что ребенком вас забыли в поле, где вы и пострадали от слишком острого серпа неизвестного жнеца. — Грэшем придал своему лицу самое серьезное выражение, Бэкон проделал то же, хотя его темно-карие глаза озорно заблестели при упоминании о жнеце. — Однако, сэр Фрэнсис, получу ли я еще шесть экземпляров вашей книги, если не упомяну Сесилу пресловутую овцу, имеющую непосредственное отношение к его пристрастиям?

Грэшем покинул комнату под громкий хохот Бэкона, и ему пришло в голову, что этот человек истосковался по хорошему, здоровому смеху.

Когда Генри вернулся к торжественной трапезе, то обнаружил там Джейн в окружении восторженных поклонников. Глаза девушки затмили блеск драгоценных камней, украшающих ее одежду, грудь высоко вздымалась, а щеки горели ярким румянцем. Небрежным жестом она отбросила с лица непослушный локон, и Грэшем восхитился ее удивительной, почти бессознательной чувственностью. Красивые женщины часто бывают избалованными, им льстит восторг окружающих, и они используют красоту, чувствуя превосходство, которое она им дает. «Но ты, моя Джейн, просто принимаешь дарованную тебе красоту и не кичишься ею. Ты уверена в себе, но другие от этого не страдают». В этот момент девушка взглянула на Грэшема, ожидая его похвалы. Он улыбнулся в ответ, до глубины души тронутый тем, что это волшебное создание так дорожит его мнением, хотя сам Генри давно превратился в раба Джейн.