Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана. Том 2 - Рошфор Бенджамин. Страница 41

- Так это ваша задача?

- Не взирая на средства, которые мне придется использовать.

Она повернулась, выдвинула ящик стола и Тюльпан увидел двухствольный пистолет, направленный на него. Он молча улыбнулся.

- Прекрасная Мария, есть другое средство, которое гораздо убедительнее. Вам достаточно пройти в мою комнату и я буду в ваших руках до последнего. Прекрасные последние часы, честное слово.

- Это тоже было предусмотрено, мсье, - сказала она, густо покраснев.

- Что вы? ... - Он расхохотался. Но она была серьезна и печальна.

- Я уже сказала вам, что нет, я никогда бы не выстрелила, даже если бы угроза этим оружием не смогла укротить вашу смелость. Кроме того, он сказал мне... (и при этом она стиснула зубы от ярости, стыда и смертельной досады), он сказал мне: - "Прости меня, Мария, но используй, если поннадобится, то оружие, которое тебе дано природой. По крайней мере до тех пор, пока ты не услышишь, что мы приехали."

- Он вас любит? Это подсказала ему любовь? И он стерпел бы, что я занимался с вами любовью для того, лишь бы не миновать приготовленной для меня западни? Этот ваш человек с открытым лицом на самом деле коровье дерьмо, мадам. За этой импозантной фигуро скрывается грязная душенка и я...

Но она прервала его отчаянным криком:

- Он так боится герцога, мсье. Так боится, что...ну хорошо...вот...

- Да, да, - протянул он после некоторой паузы. - Вы открыли мне глаза, помянув про герцога.

- Герцога? Я не говорила ни о каком герцоге, - она в ужасе кусала губы.

- О! Вот именно. Это дело рук герцога Шартрского. Не волнуйтесь. Во Франции несколько герцогов, но только один из них мой враг: Шартрский. Я не буду утомлять вас подробностями моей жизни, но однажды, несколько лет назад на постоялом дворе в Версале одна молодая женщина, которую звали Цинтия Эллис, сказала мне: "Думаю, что в вашей жизни нет врага страшнее, чем герцог Шартрский!" - И вы знаете почему? Из-за татуировки на стопе. И вот теперь все ясно: месье герцог нашел нас, мою татуировку и меня, и он сделал это благодаря мсье Амуру Лябрюни.

- Простите меня, мсье де ля Тюльпан. Я умоляю вас!

- Конечно, мадам, не сомневайтесь. Ради ваших прекрасных глаз и ради любви, которую вы к нему испытываете, и ради любви, которую он испытывает к вам.

Бодрыми шагами он покинул комнату и несколько мгновений спустя вприпрыжку спустился с лестницы с тростью и маленьким чемоданчиком, в котором находилось все его имущество. Мария Лябрюни не шелохнулась. Тюльпан взял большой пистолет, который она бросила на стол, и засунул его за пояс под сюртук.

- Это на дорогу, если позволите! - (Он улыбнулся.) - Прощайте, Мария. Спасибо. - Потом, подойдя к двери, обернулся и спросил: Он хочет, чтобы я умер. Почему?

- Вы незаконный сын его отца. Доказательство этому ваша татуировка. Мой муж думает, что в завещании есть что-то в вашу пользу.

- О! - Это все, что сказал Тюльпан. Вот так, совершенно неожиданно вы узнаете, что являетесь сыном герцога, сводным братом другого, попадаете в общество сильных мира сего, вы ошеломлены, у вас внутри все дрожит, оказывается вам повезло больше, чем Джону Полю Джонсу, вам удалось частично раскрыть ваше происхождение, ваша личность начала появляться на горизонте, ваша кровь заметно голубеет - что же можно сказать в этом случае кроме "О!". Именно это и сделал Тюльпан: он сказал "О!". Мы предоставляем более утонченному уху труд различить бесчисленные оттенки этого звука - "О!" - и выделить все гармонические составляющие.

* * *

Гром и молния! Когда Лябрюни и двое его подручных, Ансельм ле Вё и Жан ля Балафр, с оружием в руках соскочили с коней возле дома, от Тюльпана осталась лишь тень. Он исчез. В углу кухни, связанная по рукам и ногам и с плотно заткну тым ртом лежала Мария Лябрюни и слабо стонала. Именно на эту мизансцену и рассчитывал Тюльпан. Мария была не слишком огорчена, тогда как в криках Лябрюни перемешались проклятия и стенания, потом раздраженным тоном он потребовал у Марии отчета, что здесь произошло.

- Но ты же сам все хорошо видишь! - воскликнула она с неожиданным пылом. - Что тебе, нужно объяснить, чтобы ты понял, что он сбежал?

- Давно это случилось?

- Откуда я знаю? Я потеряла сознание.

- Боже мой, Боже мой, - повторял потрясенный Лябрюни, глядя на своих ошеломленных партнеров. - Я пропал! Сбежал! Герцог оторвет мне голову! А я, что я ему скажу? - Он уже видел как неизбежные громы и молнии обрушиваются на него.

- И ты не смогла воспользоваться пистолетом?

- Он вырвал его у меня из рук.

- Не плачь, мой ангел! Почему ты так плачешь?

И вдруг, увидев, как она возбуждена, он содрогнулся от ужасной мысли.

- По крайней мере он не надругался над тобой? Мария, ответь мне! Ты осталась чиста!

Да, она осталась чиста. Но была в ярости. Дело в том, что пока она лежала связанной, у неё было время подумать над тем, какая роль была ей предназначена в этой истории, которую она по своей природной наивности или по отсутствию воображения представляла себе довольно абстрактно. Замечания Тюльпана насчет Лябрюни, то, что он назвал его грязной душенкой и коровьим дерьмом, вызвали в ней чувство горького возмущения. Вот почему, вспыхнув, она воскликнула: - Надругался! Вовсе нет, мсье. Он слишком хорошо воспитан для того, чтобы надругаться надо мной. Я только предложила ему себя. Разве это не входило в мои обязанности?

- Не говори мне, что ты...

- Именно так, я! (И когда она поняла, что взяла реванш, то к ней вернулось хорошее расположение духа:) - И я все ему рассказала, мсье, почему вы устроили эту засаду и кто он такой на самом деле.

- Ты это сделала? - Удар обухом по голове не произвел бы на Лябрюни столь ужасного впечатления. Но, забыв на мгновение свой страх перед герцогом Шартрским, он задумался о своей уже достаточно потрепанной чести и воскликнул:

- Но с какой стати ты выдала ему это? Государственную тайну, Пресвятая Дева! Почему ты это сделала? Он что, бил тебя, пытал? - продолжал в отчаянии вопрошать Лябрюни. И здесь он получил второй удар:

- Вовсе нет, мсье. Я сделала это для того, чтобы доставить ему удовольствие.

- Но как он смог вырвать у тебя признание по делу, о котором он ничего не знал?

- У меня вырвалось какое-то слово, мсье, которое позволило ему догадаться. Какое это было слово, я не знаю. Как говорится, не так уж много слов говорят, когда удовольствие так велико, не так ли?

Жан ля Балафр и Ансельм ле Вё скромно вышли на цыпочках и чертили каблуками своих сапог в пыли на аллее, поджидая когда появится Лябрюни. Он наконец вышел, выжатый как лимон, и произнес только одно слово, которое они с трудом разобрали: Париж.

Полчаса спустя зеленый от страха, на подгибающихся ногах, Лябрюни стоял перед герцогом, пытаясь как-то оправдаться.

- Монсеньор, я тысячу раз заслуживаю наказания. Я согласен на все. Я должен был все сделать один, но подумал, что втроем мы лучше справимся с человеком, храбрость и сила которого общеизвестны, это привело к тому, что я потерял драгоценные три четверти часа. Когда я прискакал домой, то увидел свою жену, мадам Лябрюни, избитую и подвергнутую пыткам, вынужденную признаться этому человеку в том, какая задача была мне поручена.

- Следовательно, теперь у него нет сомнений?

- Я не знаю, как это произошло, но теперь он совершенно уверен.

В огромном кабинете воцарилась такая тишина, что, казалось, её можно резать ножом. Снаружи из садов, окружавщих дворец Пале-Рояль, доносились шорохи и шепоты, утренние проститутки начали прибывать на свои посты. Герцог, который был в одной рубашке и чистил ногти ножом с перламутровой рукояткой, казалось раздумывал, и Лябрюнни не сомневался в том, что он обдумывает как его наказать (Боже мой!). Во всяком случае его вышвырнут вон. Но герцог спокойно с легкой улыбкой, словно думая о чем-то приятном, спросил его:

- Так говоришь, он...