Золотая корифена - Иванов Юрий Николаевич. Страница 14

— Они четверо суток искали громадный корабль. Четверо суток, ребята…

— Но ты не говоришь, что он все время менял курс!.. С нами-то ведь проще. Мы ведь не мотаемся из стороны в сторону, — заметил Валентин.

— Ха! А кто его знает? Может, течение тащит нас то вправо, то влево? Это его главная струя идет вдоль

побережья. А ветви течения? А? Да, может, «Марлин» ищет нас у побережья, а нас волочит в центр залива… а оттуда в открытый океан. Через месяц-другой выползем на берег, скажем; "Здрасте, друзья-африканцы…" А нам в ответ: "…приветик! Только здесь Аргентина…"

— Ну хорошо. Что ты предлагаешь?

— Я предлагаю идти к берегу. Сотню миль мы проскочим за пару суток, — Корин хлопнул ладонью по карте, — а там доберемся до какого-нибудь центра, свяжемся с судном по радио. А ты как считаешь, Коля?

— Если день-два постоят такие, как сегодня, то нас определенно найдут: видимость отличная,

— Отличная! — Корин вскочил, скинул с себя рубашку: — На! Хоть выжми! Да за два таких дня солнце нас в пережаренную картошку спечет! От жары нас тучи да ливни спасали. Ха, двое суток…

— Перетерпим. Но если за эти двое суток ничего не изменится, нужно к берегу.

— А если камни? Рифы? Разобьемся к черту. Потонем… да и акулы могут в воде погрызть. — Валентин свернул карту. Задумался.

Все надолго замолчали. Скачков выколотил трубку, упрятал ее и лег на брезент. Бенка схватил его фуражку, надел на себя. Потом присел и весь спрятался под фуражкой.

— Ну что ж, ребята. Первое решение остается в силе: на пятые сутки поворачиваем к берегу. Будем надеяться, что мы уже будем на судне. Корин, делайте крючки. Акулы нет, может, что и клюнет… — закрыл совещание Валентин.

…Солнце быстро карабкалось по небосводу вверх к своей излюбленной точке — к зениту. Оттуда так удобно обстреливать весь мир своими лучами. Они бьют без промаха, эти невидимые огненные стрелы. Все живое в тропиках затаивается. Забиваются в густую листву птицы, всякая мелкая живность; прячутся в норы змеи, по уши в воду забираются буйволы, слоны. А нам некуда деться, негде спрятаться от солнечных лучей. На судне можно взбежать на верхний мостик, там натянут тент и легкий морской ветерок обдувает перегретое тело. Там можно сполоснуться под душем, а потом завернуться в мокрую простыню перед хрипло рычащим вентилятором. На «Корифене» нет ни верхнего мостика, Ни душа, ни вентилятора. Мы натянули над лодкой брезент, но под ним еще хуже, чем на открытом воздухе.

Солнце карабкается, лезет вверх и жадно ощупывает нашу кожу своими лучами: ну-ка, какова она? Выдержит ли? Струйки пота текут по лицам, оседают солью во впадинах под губами, на шее. Ничего себе зима! Дома под окном синеют снежные сугробы, мороз щиплет ребячьи носы, мороз с хрустом бродит по родному городу, студит речки, озера и оставляет на оконных стеклах свои лапчатые, диковинные следы. А здесь… я облизываю сухие губы, здесь весь залив усыпан колючими, солнечными брызгами. От них слезятся глаза, распухают веки, ломит в висках. Горячий воздух не освежает легкие, от него саднит в груди, першит в горле.

Корин взял кружку, потянулся к анкеру с водой.

— Положи, Стась, — остановил его Валентин, — воды мало… Давай-ка за работу. А то превратим «Корифену» в плавучий курорт. Солнце, морской воздух…

— Стась, голубчик, — послышался из-под брезента сонный голос Скачкова, — поймай что-нибудь. Надоел планктон.

Корин бросил кружку, взялся за спиннинг. Встал, покрепче уперся ногами в рыбинсы, размахнулся. Металлическая рыбка с красным пластмассовым хвостиком тоненько свистнула над моей головой и упала в воду метрах в двадцати от лодки.

Корин вздохнул, выбрал на катушку леску и сделал новый бросок. Еще, еще один. Мы с Валентином с надеждой смотрели в воду. Приближался обед: кусочек хлеба и ложка сгущенки. И еще планктон.

Вновь и вновь свистит над нашими головами серебряная рыбка с желтыми глупыми глазами; Корин весь блестит от пота, но никто не соблазняется его приманкой.

— Ну что же ты? Стась… на судне ты всегда что-нибудь ловил, — нервничает Скачков, — кинь подальше. Там обязательно клюнет.

Корин размахивается сильнее, блесна летит дальше. Бросок, еще один, еще… Ну где же вы, рыбы? Куда вы все сгинули?

— Ничего, сейчас схватит, — поддерживает в Корине рыбацкий пыл Петр, — клюнет. Мы ее распластаем, чуть подсолим и немного провялим. Правда, Стась?..

— Конечно… такую рыбину сейчас выудим! — внушает себе Стась.

Проходит полчаса. Корин меняет серебряную рыбку на блесну «Ложка». Потом на смену «Ложке» приходят блесны «Байкал», «Девон». И наконец «Успех». Но успеха по-прежнему нет.

— Ничего, парни, — утешает нас Стась, отдуваясь, — не клюет, не клюет, а потом такая схватит! Еле в лодку затащим. Помню, на реке Луге целый день ничего, а потом-; хап! Щука-утятница с дикой уткой в брюхе. Вся деревня сбежалась.

Однако приятные коринские воспоминания не поднимали у нас настроения: нужна была реальная, из плоти и крови, живая рыба, которую можно было бы съесть. Нам не нужна была фантастическая двухметровая щука, выплывшая из гавани рыбацких воспоминаний Корина,

— …Сил больше нет… держи ты, Коля. — Корин в изнеможении опускается на банку, берет по привычке кружку, но кладет ее на место. Воды в анкерке мало, не догадались его долить во время последнего ливня. И теперь ее нужно экономить. Надо терпеть.

И вот теперь я бросаю блесну. Проходит час, другой. Скачков уже, тяжело вздыхая, опустил за борт планктонную сетку, Корин сооружает небольшой перемет, а я все размахиваю удилищем. Болят мышцы спины, шеи. Руки налились свинцовой тяжестью, в глазах рябит от солнечных бликов… но пет, все впустую. И с каждым забросом блесна падает все ближе и ближе к лодке.

— Ладно, хватит, любитель-рыболов… — останавливает меня Валентин. — Готовь обед. Это ты говорил, что в планктоне шестьдесят процентов жира?

— Он… — подтверждает Петр, — и что китайцы из него пироги делают…

— Начинку, — устало подправляю Скачкова я и дрожащими от длительного напряжения руками стараюсь распутать леску. Корин отбирает у меня спиннинг, и я достаю «обед» — подсохшую, твердую краюшку хлеба. Тушенки уже нет, а молока осталось каждому по ложке.

Петр, тяжело вздыхая, ставит на банку нашу планктонную миску и вытаскивает из воды мокрую сеть. Отвинчивает барашки металлического стакана, опрокидывает его над миской; в нее тяжело и сочно шлепается дрожащая студенистая медуза да две маленькие, меньше мизинца, пятнистые рыбешки.

— Вот и все, — говорит он растерянно. — А медуз едят?

Никто не отвечает. Корин сидит на дне лодки и прикручивает к тросикам большие крючки, Валентин осматривает горизонт, я тщательно вымеряю ложкой содержимое банки, Бен сидит рядом и грустными глазами смотрит на густую сладкую массу. Он что-то заскучал, наш Бенка. Видно, чует, что нам не до веселья.

— Все понятно, почему не клюет рыба… Ее здесь просто нет, — говорю я. — Под нами пусто. Может быть, здесь пониженное "содержание кислорода в воде, недостаток фосфатов, органических веществ, которыми питается фитопланктон. А раз нет мельчайших водорослей, то нет и зоопланктона; ведь он кормится фитопланктоном. А раз нет зоопланктона, то тут не найдешь рыбьих мальков и мелких стайных рыб: анчоуса, сардины, летучих рыбок. Поэтому здесь нет и крупных рыб: макрелей, тунцов. Им просто нечем питаться.

— Даже акула и та отстала, — продолжает мое выступление Корин. Так и с голоду подохнуть можно, К берегу пора,

— Ладно, хватит ныть, — останавливает его Валентин, — Скачков, майнайте сеть за борт. Пускай там болтается. После обеда проскочим в направлении берега миль на двадцать. Может, действительно мертвая зона? Помните? Сколько раз встречали раньше такие места в океане…

После обеда Станислав опять потянулся к спиннингу. Раз за разом с тонким свистом проносилась над нашими головами серебряная рыбка. Раз за разом она прогуливалась в прозрачной воде, легкомысленно виляя из стороны в сторону. Потеряв всякую надежду, мы смотрели, как Корин то взмахивает удилищем, то, облизывая языком пот, выступающий на верхней губе, наматывает лесу на катушку. Чего уж там: сами решили, что тут мертвая зона. Вон даже акула отстала. Вот пробежимся миль па двадцать севернее и тогда… От вскрика Корина все вздрогнули: удилище изогнулось дугой, Стась присел, пошире расставил ноги.