В полночь упадет звезда - Константин Теодор. Страница 25

«Надо выждать, — соображал Уля, — и сделать вид, что я совершенно не чувствую опасности, иначе я пропал». Он расхохотался:

— Слушай, Катушка! Ты бы не могла раздобыть бутылочку винца? Мне было бы очень лестно чокнуться с твоим отцом и братом. — Уля полез в карман тужурки за деньгами.

Катушка с недоумением взглянула на него, потом на сидящих в молчании мужчин и, всё еще пытаясь продолжать игру, ответила:

— Вина? В такой час? Да сейчас во всей деревне не найдешь и капли вина!

— Жаль! Я бы с удовольствием выпил стаканчик токайского. Я, правда, ни разу в жизни его не пил, но слышал, что во всей Европе нет лучшего вина. Это правда?

Катушка не ответила и сделала решительную попытку вырваться и отойти от него. Но Уля Михай по-прежнему крепко прижимал ее руку к себе, убежденный в том, что, пока она рядом, в него не выстрелят. Продолжая разыгрывать из себя наивного солдата, случайно попавшего в этот дом, он не переставая болтал:

— Я столько слышал об этом вине, что уж очень захотелось мне его попробовать. У вас, венгров, немало есть такого, чем вы можете гордиться. Я всегда восхищался вами, потому и язык постарался изучить. Только тот, кто знает венгерский, может понять его красоту. Пусть вас не удивляют мои слова. Вы не смотрите на то, что я в этой форме, я ведь простой человек, такой же, как и вы. Знаешь, Катушка, никогда бы не мог подумать, что у тебя такой молодой, симпатичный отец. Вот мой — так совсем старик и всё мучается подагрой. Не знаю, увижу ли его еще в живых, давно ничего не пишет. Боюсь, не случилось ли чего с ним. Правда, и военная почта работает отвратительно. Хоть бы кончилась скорей эта война. Всем уже она порядком надоела. Откровенно говоря, никак я не пойму, чего нам тут надо. Да разве ты делаешь, что хочешь? Попробуй-ка не подчиниться!..

Разговаривая без умолку, он мучительно искал выход из ловушки, в которую так глупо попал. Через ту дверь, в которую он вошел, пути не было, — она заперта и ключ в кармане Катушки. Остается только дверь, выходящая на задний двор, откуда лестница ведет к обрыву. Значит, нужно как-то подобраться к этой двери, находящейся между рыжим и трансильванцем, открыть ее, проскочить лестницу и добежать до обрыва. А вдруг она заперта? Катушка наверно не забыла ее запереть. «И всё-таки я должен попробовать, — сказал Уля себе, — не ждать же, пока эти бандиты отправят меня на тот свет».

Между дверью, выходившей на задний двор, и кроватью стоял высокий, съеденный жучком комод. На комоде возвышалась керосиновая лампа, освещавшая комнату, а на стене над комодом висело квадратное мутное зеркало. За рамкой зеркала торчало несколько фотографий, пожелтевших от времени и засиженных мухами.

Эти фотографии навели его на спасительную мысль, одну из тех безумных по своей смелости мыслей, которые приходят на ум лишь тогда, когда находишься в смертельной опасности и когда другого пути к спасению просто не существует.

— Катушка, а ну-ка расскажи…

Он не успел закончить своей фразы, как рыжий крикнул ему:

— Ты сядешь, наконец!

Притворяясь, что он не понимает, чего от него хотят, Уля ответил:

— Да я еще и не думаю уходить, я ведь только пришел, — и, стиснув покрепче руку Катушки, потащил ее к комоду: — Ну-ка, расскажи мне, что это за господа и дамы на фотографиях…

За те пять шагов, что Уля прошел под руку с Катушкой, он весь покрылся холодным потом. Несколько секунд показались ему вечностью: «Выстрелят или нет?»

Не выстрелили. Расчет оказался точным. Они боялись задеть Катушку. В мутной воде зеркала он видел беспокойные взгляды, которыми они обменивались за его спиной.

Потом он увидел, что они успокоились, когда он с Катушкой остановился возле комода. Слегка дрожавшей от внутреннего напряжения рукой Уля Микай вытащил из-за рамки зеркала старую фотографию, на которой была изображена молодая красивая женщина в венгерском национальном костюме.

— Катушка, скажи, кто эта красивая женщина?

— Бабушка, — ответила она, не глядя на фотографию.

— Что ты говоришь!.. Красивая, очень красивая женщина, — приговаривал он, думая о том, что ему нельзя торопиться, что поспешность может всё погубить, что одно ложное движение — и трансильванец с автоматом прикончит его как зайца. Надо окончательно их убедить в том, что он ничего не подозревает. Пусть думают, что имеют дело с круглым идиотом, пусть…

— Катушка, ты очень похожа на нее, разве только еще красивее.

— Ну уж ты скажешь, — машинально ответила Катушка, чувствуя, как железные пальцы Ули впились в ее руку.

— Нет, ты здорово на нее похожа, Катушка, послушай меня. Лоб, глаза, подбородок… но ты конечно изящнее, ты похожа на графскую дочь, а твоя бабушка, сразу видно крестьянка. Красивая, но всё-таки крестьянка. Говоришь, что ты на нее не похожа? Посмотри-ка на эти глаза! А теперь взгляни сюда, в зеркало, и скажи не одно ли это и то же…

— Ладно, хватит валять дурака! — ответ прозвучал раздраженно.

Но Уля настаивал на своем:

— И как ты не заметила такого сходства? Давай спросим твоего отца, есть сходство или нет… — и он протянул было фотографию рыжему, но тому, видимо, надоела эта комедия, и он резко, хотя достаточно спокойно, ответил:

— Брось-ка эту ерунду! Нам надо поговорить…

В ту же минуту трансильванец затрясся в новом приступе кашля. Кашлял он глухо, упираясь подбородком в грудь, сутулясь, сотрясаясь всем телом. Увидев эту картину в зеркало, Уля Михай вдруг понял, что его минута пришла. Молниеносно смахнул он локтем лампу с комода, с силой толкнул Катушку на рыжего и в один прыжок очутился у задней двери. Дверь оказалась незапертой. Рывком распахнув ее, Уля бросился в темноту и выскочил по лестнице на двор в тот самый миг, когда над его головой рассыпалась сухой трелью автоматная очередь. Преследователи вынуждены были стрелять наугад, вслепую. Шальная пуля задела плечо Ули Михая, когда до обрыва оставалось не больше двух метров.

«Задели всё-таки сучьи дети», — подумал разведчик, скатываясь вниз по склону обрыва.

Достигнув дна глубокого оврага, он поднялся на ноги и побежал, но, убедившись, что за ним никто не гонится, остановился и стал выбираться наверх.

Мокрая земля тяжелыми комьями липла к ботинкам. Идти было трудно. Плечо болело, и Уля Михай с трудом преодолевал головокружение. Он боялся, что свалится, прежде чем доберется до штаба. Однако огромным усилием воли он заставил себя двигаться и благополучно добрался до центра деревни, где в одном из домиков располагался Второй отдел штаба дивизии.

Он ввалился в кабинет капитана Георгиу грязный, мокрый, окровавленный.

— Что с вами? Вы ранены?

— Господин капитан, подробности потомм, а сейчас срочно вызывайте командира полицейской роты.

Лицо капитана Георгиу залила краска возмущения.

— Я сам решу, кого и когда вызывать после того, как вы объясните мне, что произошло.

Разъяренный Уля Михай еле сдержал свое возмущение. «Черт бы побрал этого самодура», — выругался он про себя. И потом проговорил сквозь зубы:

— Господин капитан, я не хотел никому ничего приказывать. Просто необходимо выиграть время. Боюсь, что, пока я буду вам обо всем рассказывать, мы потеряем возможность принять необходимые меры.

Эти слова несколько отрезвили самовлюбленного капитана Георгиу. Он послал за лейтенантом Тымплару, позвонил врачу и потом снова обратился к Уле:

— Ну теперь-то, я думаю, вы введете меня в курс дела?

— Господин капитан, у меня было любовное приключение, которое могло очень плохо кончиться. Я не могу сейчас рассказывать подробно. Необходимо перекрыть все пути, ведущие из деревни. Никто не должен ни входить, ни выходить из деревни. Надо осмотреть все дома. Мы должны разыскать двух мужчин и одну женщину, приметы которых я опишу лейтенанту Тымплару. Хотя вполне вероятно, что они уже покинули деревню, надо будет попытаться их разыскать.

Капитан Георгиу, который снова помрачнел, пробормотал:

— Ладно, ладно. Я прикажу Тымплару. Я думаю, вы не стали бы настаивать на таких мерах, если бы дело шло о пустяках.