В полночь упадет звезда - Константин Теодор. Страница 27

Он зло плюнул на улицу, поюм шумно закрыл окно, чуть не поломав при этом раму.

— Что случилось, мама? — спросил маленький Михай сквозь слезы.

Мать подбежала к нему, прижала к себе и проговорила всхлипывая:

— Что же мы теперь будем делать, Пуюц? Война!.. Уйдет наш папка, одни останемся… Горе нам!..

— А что это такое война, мамочка? Это вроде дракона?

Отец подошел к кроватке с другой стороны. Гладя его по голове, сказал:

— Это хуже дракона, сынок. Когда будешь большой, ты поймешь. А теперь попробуй поспать, Пуюц!

Он крепко обхватил отца за шею и горячо зашептал ему в ухо:

— Папочка, не уезжай. Как же ты будешь бороться с этим драконом, если он хуже того, с которым боролся богатырь Фыт-Фрумос? [7]

— Придется мне ехать, сынок!

— Ты возьмешь с собой булаву?

— Возьму обязательно!

— И палаш?

— И палаш.

— А где ты возьмешь волшебного коня?

— Мне его одолжит Фыт-Фрумос.

— А далеко находится этот дракон Война?

— Далеко, сынок.

— Далеко-далеко?

— Далеко!

— Там, где горы бьются вершинами?

— Ну, не так уж далеко.

— Тогда ты не задержишься там долго?

— Нет, сынок! Я думаю, что скоро вернусь.

— Не плачь, мамочка!.. Папка скоро вернется.

Мать рыдала… Отец с трудом сдерживался, стараясь не заплакать.

На следующий день отец уезжал. Мать взяла Михая на вокзал.

Только там он начал смутно догадываться, что война — это что-то другое, не похожее на дракона с двенадцатью головами.

Санитар Панделеску Мишу снова просунул голову в двери.

— Спите? — робко спросил он и, не получив ответа, со вздохом удалился.

Уля Михай мысленно выругал его, раздосадованный тем, что ему пришлось вернуться в эту палату из своего прошлого. Он улегся поудобнее, пытаясь снова поймать порванную нить.

«Это ночь воспоминаний, — сказал он себе с грустью. — Странно! Я уже так давно не вспоминал о своем детстве».

Он прикрыл веки, и тотчас образ отца, словно отпечатанный на сетчатке глаза, возник перед ним. Небольшого роста, широкоплечий, с черными пронзительными глазами и высоким лбом, изборожденным морщинами, с загорелым от солнца и обветренным лицом. Он увидел его таким, каким знал всегда: летом — в парусиновом, выгоревшем на солнце костюме, зимой — в старой облупленной кожаной куртке; и летом и зимой в одной и той же клеенчатой шапке.

Маринаке — его отец — работал шкипером на барже «Лазурь». Это было старое, ветхое суденышко, которое давным-давно надо было бы отправить на свалку, если бы хозяин Ахилаке Иоргопол, крупнейший судовладелец и торговец зерном, решился бы на это. Но он был того мнения, что баржа должна плавать, пока не погибнет сама собой, то есть до тех пор, пока она не развалится на куски и не пойдет ко дну вместе с грузом. Такой конец баржи вполне бы устроил господина Ахилаке Иоргопола потому, что всякий раз, когда «Лазурь» отправлялась в очередной рейс, он заботливо страховал ее вместе с грузом на сумму, которая намного превышала их настоящую стоимость.

Шкипер Маринаке был по натуре человеком добродушным и незлобивым. Даже могучий его бас рокотал всегда приветливо и казался теплым и ласковым. Только тогда, когда он сердился, — а это случалось довольно редко, — его глаза грозно сверкали, а в голосе звучали металлические, суровые нотки.

Уля Михай так ясно, так отчетливо вспомнил его, что невольно вздохнул: «Как быстро прошли годы!» Необъяснимая грусть теплой волной поднялась в нем, и он вдруг почувствовал себя постаревшим.

Он попробовал думать о чем-нибудь другом, но ему это не удалось. Решительно, эта ночь была ночью воспоминаний.

Образ отца словно бы стушевался, отошел в сторону. Зато будто наяву он увидел свою мать — маленького роста, беленькую, очень красивую женщину. Во всем предместье не было другой такой красавицы! Обычно женщины завидуют друг другу и испытывают настоящее удовольствие, если им удается посплетничать и пройтись насчет своей соседки. И в их предместье сплетни, зависть и ругань были в почете. Если две женщины стояли и судачили, можно было не сомневаться, что они перемывают косточки третьей. Но — небывалый случай — Марию, жену Маринаке, они щадили. Ее кроткий, добродушный характер словно защищал ее от злых языков кумушек.

— Мария у нас настоящая барыня! — говорили они между собой без тени зависти.

Находились даже такие, которые жалели Марию, убежденные, что при ее-то хрупкой красоте ей надо было в мужья не простого шкипера, а человека, который в жизни добился кое-чего получше. Но, вопреки этим пересудам кумушек предместья, Мария была счастлива. Она вышла замуж по любвн, и время нисколько не поколебало ее счастья.

Часто, когда отец отправлялся в плавание по Дунаю, он брал Михая с собой. Это был для мальчика настоящий праздник. И никогда отец не казался ему более сильным и могучим, чем там, на реке. Когда Маринаке выбирал швартовый трос или стоял у штурвала, мальчик смотрел на отца с восхищением.

Потом, когда они уже выходили на простор реки и было меньше работы, отец подзывал его к себе и заводил разговор о судах и моряках, о морях, рыбах и разных перелетных птицах. Уля слушал отца, наморщив лоб от напряжения, дивясь всему услышанному.

Однажды во время такой счастливой поездки отец, разговаривая с ним, вдруг прижал его крепко к груди и сказал тихо, да таким голосом, какого он никогда еще не слышал:

— Пуюц, ты должен осуществить мои давно погибшие мечты… Ты, мальчик, будешь учиться. И хоть трудно нам, еле концы с концами сводим, но я в лепешку разобьюсь, — чтобы ты смог стать капитаном дальнего плавания.

— А что это такое, папа, «капитан дальнего плавания»?

— Вот я сейчас тебе объясню, Пуюц! Ты знаешь, что существуют разные суда: одни маленькие, другие большие, а третьи еще больше. Отсюда, от нас до Турну Северин и даже дальше, до Вены, скажем, могут ходить не очень большие суда. До Вены, до Братиславы идешь только по Дунаю. А Дунай — старая и спокойная река. Ну а для того, чтобы пересекать моря и океаны, нужны большие суда, с сильными машинами и очень быстрые.

Вот эти суда, которые перевозят товары и пассажиров очень далеко, называются судами дальнего плавания, а тот, кто на судне самый старший и которому подчиняется весь экипаж, называется капитаном дальнего плавания.

— И ты хочешь, папа, чтобы я стал капитаном дальнего плавания?

— Хочу, Пуюц! Только это не легкое дело. Для этого ты должен много учиться. Чтобы ты мог ходить в школу, мало иметь хорошую голову и желание учиться, нужны еще деньги. Много денег. А их у меня нет. Но если ты захочешь учиться и не осрамишь меня, я сделаю всё, чтобы ты смог учиться в тех школах, где нужно будет.

— Не беспокойся, папочка! Я тебя не осрамлю. Однако отец так и не успел увидеть его учеником.

Началась война. Отца взяли в армию, и скоро стало известно о том, что он пропал без вести где-то у Туртукая.

Тяжелые дни начались тогда для них. Из двадцати четырех часов в сутки у матери оставалось для отдыха едва лишь несколько часов. За куском хлеба, за бараньей головой или коровьей требухой она стояла в очереди с полуночи до обеда. Да еще надо было успеть заработать на эту жалкую еду. Ее хрупкий, надорванный организм не мог вынести такого напряжения. Через шесть месяцев трудной, нечеловеческой борьбы за существование она навсегда закрыла глаза. Михая взяли к себе какие-то дальние родственники со стороны матери. Пока шла война, они держали его у себя. Потом, разузнав, что в Фокшанах есть приют для сирот войны, постарались пристроить Улю туда, чтобы избавиться от лишней обузы.

Годы, проведенные в приюте, были самыми тяжелыми, самыми отвратительными в его жизни.

Перед его глазами встал огромный угрюмый дом, построенный в форме подковы, длинные темные коридоры, гулкие холодные спальни. Вспомнились вечно голодные, нечистые дети; всегда злой господин директор с торчащими в стороны усами и тугим животом, выпяченным вперед. Господин директор не расставался с ореховым прутом, которым он бил всякого, кто подворачивался под руку, бил по лицу, по голове, по спине, по рукам, не глядя, куда бьет, и не думая, за что бьет. Михай вспомнил учительницу, старую деву лет тридцати, неизлечимую истеричку, место которой было в доме умалишенных, а не возле детей-сирот; кухарку — бабу громадных размеров, всегда немного пьяную и во хмелю особенно ласковую с мальчиками постарше…