У Пяти ручьев - Кораблев Евгений. Страница 26

– Сегодня он больше не придет, – заметил Иван. – Но его надо скорее искать, иначе он перережет у нас всех оленей.

– Да, – согласился дед. – Это шатун.

– Нынче шатунов, ровно, не должно быть, – сказал вогул.

– Почему? – удивился Тошка. – Ведь шатун – это медведь, который почему-то не мог уснуть на зиму, или которого выгнали из берлоги, и он бродит поэтому всю зиму голодный и злой и нападает на всех, кто подвернется под лапу. Как же заранее можно знать, будут они или нет?

– А видишь, охотники примечали, если урожай орехов и ягод осенью хорош, шатунов зимой не бывает. Медведь за осень хорошо отъестся орехами, нагуляет жиру и крепко спит до весны. А если орехов не хватает, зверь ложится голодным, раньше времени просыпается и бродит. А нынче орехов и ягод в лесу сколько хочешь.

Дед добавил, что бывает шатуном медведь и от другой причины: если, совсем уж приготовившись спать, он вдруг наткнется на добычу, – попадется олень, лось, козел, и он съест их, а очищать желудок уже нечем, время вышло, травы и корни замерзли. Лечь-то он в берлогу ляжет, но заснуть по-настоящему не может: – каждый шум и шорох его тревожит, не спит и делается шатуном.

Треволнения ночи на этом кончились. Действительно, медведь в ту ночь больше не возвращался. Олени и лось пришли утром невредимыми обратно.

С самого утра все отправились искать ночного посетителя, разворотившего навес, а Федька остался дома с Иваном.

Лайка быстро помчалась по свежему медвежьему следу. Дед ехал на олене, остальные бежали на лыжах.

Следы привели сначала на лосиную и оленью тропу, по которой в начале зимы дед нашел берлогу. Это было не удивительно. Шатуны обычно ходят оленьими и лосиными тропами.

– Да ведь это был наш знакомый из той берлоги! – вскричал Андрей.

Дед не оспаривал. Возможно, что медведь лежал «на слуху», что-нибудь его спугнуло, и он стал шатуном.

Андрей угадал. Лайка привела их к знакомой чаще и буреломнику. Снег около нее был крепко утоптан зверем. Очевидно, медведь давно вылез из берлоги. Лайка по старому следу кинулась дальше. Скоро охотники увидели знакомые медвежьи заеди и самую берлогу. Убедившись, что зверя в ней нет, Тошка и Ян с любопытством спрыгнули внутрь.

У них вырвался крик удивления.

– Посмотрите-ка! – позвали они Гришука и деда, высовываясь по плечи из берлоги.

Гришук и дед подошли к ним и тоже были изумлены. Зверь оказался любителем комфорта и устроил в обширной темной яме целое гнездо.

Медвежье гнездо имело около пяти аршин в диаметре и было сделано из тонко надранной еловой коры и ветвей. На дне был настлан вместе с такой же корой и мох. Когда медведь лежал, края гнезда поднимались аршина на два над его боками.

Подивившись этой склонности зверя к комфорту, охотники вылезли из берлоги и вместе с дедом тщательно осмотрели снег кругом, старясь определить, что выгнало медведя зимой из логова.

Но ничего решительно не нашли. Дед объяснил «шатанье» тем, что зверь перед самой лежкой, вероятно, съел что-нибудь и потому не мог крепко уснуть.

Преследование хищника кончилось только к вечеру. Разозленный собакой, он неожиданно выскочил из чащи прямо на Пимку и был наповал убит выстрелом Яна.

Медведь оказался старым. Дед определил его возраст под пятьдесят лет. Ян оказал, что никогда не слыхал, чтобы медведи доживали до такого почтенного возраста, но спорить не стал.

Вечером вогул с интересом выспрашивал все подробности охоты, в частности о поведении лайки. Похвалил Пимку, не струсившего, когда внезапно появившийся зверь направился к нему, и сказал, что у вогулов мальчиков никогда не берут на охоту.

– А есть у вас на севере женщины-охотники? – спросил Ян.

Вогул таких не знал. А дед сказал, что славилась по всему Уралу одна баба-медвежатница из села Каменки. В Богословском заводе ее и сейчас помнят. Отец был охотник-медвежатник и приучил к охоте девочку сызмальства. Так ее и звали Мария-медвежатница. Она по-настоящему зверовала. Жила одна в лесу в зимовке Промышляла только медведей да ходила еще и с рогатиной. Она не бросала промысла даже старухой. Померла семидесяти с лишним лет.

– А белый медведь одной породы с бурым? – спросил вдруг Тошку Пимка.

– У туземцев, живущих на берегу Ледовитого океана, – ответил за него Ян, улыбаясь, – есть поверье, что бурый медведь боится белого, потому что приходится ему племянником.

Пимка остался доволен установлением такого родства.

– А белки зимой спят так же, как и медведи? – спросил он еще.

– Не так. Белка ест и зимой, а медведь ничего не ест и находится словно в оцепенении.

XIII. Рассказы вогула

Иван, благодаря заботливому уходу, которым окружили его ребята, и полному покою, хотя и очень медленно, но поправлялся. Ян не позволял ему вставать и браться за какие-нибудь работы. В длинные зимние вечера, когда ребята возились с книгами и коллекциями, а дед храпел, Ивану было очень скучно. Гришук предложил ему учиться грамоте. Иван ухватился за это, проявил необыкновенное прилежание и в месяц научился читать.

Обычно Гришук, окончив занятия, час или два беседовал с ним, расспрашивал о жизни вогулов. Иван, как и все вогулы, был несловоохотлив, но Гришук постепенно приучил его связно рассказывать хотя бы самое существенное, и из того, что он от него таким образом узнал, составилась объемистая тетрадь. Некоторые их беседы привлекали внимание всех ребят и Яна.

В эти длинные зимние вечера, под шум леса и вой вьюги, бесхитростный рассказ зверолова живо рисовал перед ребятами жизнь людей среди глухих северных лесов и диких скал.

По самой природе местности, не позволяющей вогулу заняться чем-либо другим, кроме охоты и рыбной ловли, он должен вести кочевую жизнь охотника-зверолова. В центре его трудового года – осень и зима. В это время у него «страда». «Лесовать» вогул начинает в сентябре, как только выпадет снег, и лесует, пока снег не сделается глубоким, больше аршина. В лес охотник уходит на целые недели, захватив с собой припасы, ружье и собаку, и там ночует, согреваясь у костра или в охотничьей избушке. Главный предмет охоты: белка, лиса, лось, олень, соболь, куница, рябчик, потом идут рысь, медведь, выдра, росомаха. Верным помощником ему служит лайка, столетиями воспитанный тип промысловой северной собаки. Вогул живет в лесу до тех пор, пока у него не выйдут боевые припасы. Добычу он складывает среди лесов в чемью, и только в середине зимы возвращается на короткое время домой отдохнуть и возобновить припасы. Он привозит добычу, продает ее, отдыхает и снова уходит в лес осматривать свои западни, «огороды» и самострелы.

Весной по «насту» он загоняет оленей и лосей. Иногда счастливый охотник убивает в это время несколько десятков зверей. Тогда он и семья обеспечены пищей, и охотник снова отдыхает.

Весной, когда оттают озера, он ловит дичь провесами. Эта своеобразная ловля устраивается следующим образом.

В лесу, по обе стороны которого находятся озера, делается широкая просека. С одной стороны ее ставятся сети. Вспугнутая ночью дичь кидается по просеке с одного озера на другое и попадает прямо в сети. Иногда за хорошую ночь попадает дичи штук до двухсот.

После весеннего пролета начинается период рыболовства.

Оленеводы, то есть вогулы, живущие главным образом разведением оленей, перекочевывают весной со своими стадами ближе к хребту, на возвышенные места, где меньше комара. А охотники спускаются в низовья рек Сосьвы, Конды, ставят сети, гамги [32], делают запоры. В конце же лета бьют рыбу острогой.

Погребов у вогулов нет, и рыбу они вялят и сушат, потом продают. А там, глядишь, незаметно подошел и сентябрь – пора лесовать.

Вогул так привык жить то в лесу, то на реке, что с наступлением весны ни за что он "не усидит в юрте, а тотчас же перебирается в летник, а иногда бросает и летнюю юрту и поселяется в чуме или едет в лодке на месяц в низовья реки на рыбную ловлю.