У Пяти ручьев - Кораблев Евгений. Страница 27

Слушая этот рассказ, Андрей поинтересовался, не пропадает ли из чемьи пушнина, оставляемая без присмотра в диком лесу.

Иван ответил, что охотник делает свой знак на чемье, указывающий, кому она принадлежит. А воровства у лесных обитателей не существует.

Других промыслов, кроме охоты и оленеводства, у северных вогулов нет. В урожайные, что случается редко, годы они занимаются еще сбором кедровых орехов и ягод.

Но от охотничьего промысла, как и кедрового, всегда богатеет не вогул, а только эксплуатирующий его скупщик-купец. Так было раньше, при самодержавном режиме. Теперь жизнь вогула медленно, но верно изменяется к лучшему.

Часть третья

I. Весна

Долгой, нескончаемо долгой показалась эта зима ребятам. Морозы доходили временами до -48° по Реомюру. Даже охота не могла выманить Андрея в эту стужу из избушки. Крак тоже не раз ночевал в помещении вместе с ребятами. Резкие холодные ветры отбивали охоту даже к коротким прогулкам. Снегу на восточном склоне Урала падает меньше, чем на западном, но все-таки его навалило порядочно.

К счастью, времени для того, чтобы скучать, оставалось мало. Приходилось прежде всего запасать дров, провианту, воды, а все это занимало изрядное количество зимних часов. В хорошие дни путешественники много охотились и сделали порядочные запасы пушнины, которые хранили от зверей в чемье. Там к концу зимы имелось до десятка лисиц, шесть соболей, три рыси, куница, выдра, росомаха, медведь.

В свободное время учили грамоте и начаткам политграмоты Ивана, который оказался толковым и смышленым учеником. С Пимкой регулярно занимались каждый день по нескольку часов, подготовляя его к поступлению в школу.

И все-таки, несмотря на работу, все еще с нового года начали мечтать о том, скоро ли кончится стужа. Уж очень зимой было однообразно! Снег надоел нестерпимо. Не удивительно! Ведь он лежал с первой половины сентября.

Только в начале марта дни прибыли несколько заметней. Иногда на солнце даже пригревало, а утром стало морозить. На снегу образовалась корка, наст, или «чарым» по-охотничьи. Иван ходил теперь в лес и понемногу делал все работы. Хотя снег был неглубок, ребятам удалось загнать по насту пять оленей, и они опять надолго обеспечили себя провизией.

Теперь с теплом и солнцем дела пошли веселей. Как-то совсем незаметно подобрался, наконец, и апрель. Глухой и безжизненный лес заметно ожил. Задолбили дятлы, появились родственники и родственницы Крака – вороны, с которыми он пропадал целыми днями: улетал с утра, после завтрака, и возвращался только к ночи. Снег сделался заметно рыхлым и начал оседать. Днем на солнце было уже тепло. Кое-где появились капели, наконец, зажурчали и ручьи. Весна!

Весна на севере короткая, но бурная, решительная. Появились проталинки, или, как их зовут «прогалызинки», прежде всего на пригорках. Пролетели утки, гуси, гагары. Затоковали тетерева, глухари. Земля все больше освобождалась от снега.

Однажды Пимка принес радостное известие. Он увидел в лесу муравья.

– Когда мураш закипит – жди ведра, – сказал дед. – Охотничья примета.

Муравьи действительно начинают выползать из своих подземелий, когда в лесу почти совсем сойдет снег.

– Скоро, значит, и «хозяин» вылезет из берлоги, – сказал Иван. – Сначала выйдет бурундук, барсук, потом он. Как вода от таяния побежит к нему в берлогу – так и вылазит. Муравей – ему первая пища, пока ничего в лесу не выросло. А в начале мая вовсе выходит.

Наступил и май. Река вздулась и тронулась. Разлилась лесная речушка необыкновенно широко. Половодье получилось хоть куда. Дед приходил в отчаяние. Когда же просохнут дороги после такой воды?

– Эх, время-то, время-то теперь!.. Шурфы бить – самая пора, – вздыхал он.

Он считал дни и часы, когда они смогут тронуться в путь после зимнего сидения.

Наконец, начали одеваться листвой деревья.

Однажды Пимка, бродя по лесу с Иваном, встретил на мягкой земле около ручья человеческие следы. Кто-то прошел здесь голой ногой, ясно обозначились даже пальцы.

– Нет это не человек, – сказал пугливо вогул, глядя в темную чащу. – Это он прошел.

– Кто?

– Он, старик.

– Какой старик? – недоумевал Пимка.

– Да «хозяин». Значит из берлоги вылез. Пойдем отсюда. Он голодный теперь. Не ровен час бросится.

Трава поднималась на севере удивительно быстро, ее не задерживали даже наступавшие несколько раз холода и выпадавший снег, которые было привели в отчаяние ребят. Травы и цветы развертывались прямо на глазах в долгие солнечные дни, точно спешили воспользоваться коротким северным летом.

– Весна здесь всегда суровая, – объяснил Ян по поводу наступивших холодов. – В Богословском заводе пруд оттаивает только чуть ли не в июне, и были случаи, правда, по ту сторону хребта, что в июне месяце по дороге в Чердынь замерзли несколько крестьян.

Но в этом году весна, видимо, не собиралась морозить экспедицию. В конце мая установилось прочное тепло. И в начале июня, первого летнего месяца, ровно через год после отъезда из дома, экспедиция покинула наконец зимовье.

Вогул Иван еще зимой решительно отказался идти с экспедицией дальше. Он был суеверен и свой несчастный случай с самострелом приписывал гневу шайтана за то, что повел в священное место русских.

– Мне нельзя идти: я вогул. А вам ничего.

Его отказ был решителен. Упрямо сжатые губы и горевшие мрачным огнем глубоко запавшие глаза показывали, что спорить с ним бесполезно.

Но на этом и не настаивали. Не настаивали еще и потому, что он почти довел их до Страшного лота, находившегося совсем недалеко по этой же реке. Идя по реке, сбиться с дороги было невозможно.

Тесно сдружившийся со всеми, вогул тепло простился с экспедицией. За верную службу ему, кроме условленной платы, подарили еще всю чемью с пушниной, кроме отдельных экземпляров, взятых для коллекций. Это стоило сезона охоты. До юрт Иван отправлялся пешком со своей лайкой, а за пушниной хотел приехать по реке на лодке.

Отгремели на расставание выстрелы, и вогул и экспедиция разошлись в разных направлениях.

Через неделю пути экспедиция, действительно, прошла Страшный лог, это, так сказать, преддверие к заветному дедову месту. Верховья рек Лозьвы и Сосьвы, берущих начало на восточном склоне Урала приблизительно под 62° северной широты, давно были ими пройдены. Путешественники значительно углубились на север. Дальше они двигались по течению одного из притоков. Местность снова пошла гористая.

Ян с молотком и компасом опять неутомимо работал среди скал. Олени едва протаскивали нарты по каменистой почве. Часто здесь нарты ломались, стирались на камнях полозья, но Федька и Пимка, многому научившиеся у Ивана, быстро – в час-полтора – с помощью топора и ножа сооружали новые, и караваи двигался дальше.

Особенно трудно доставались оленям переходы через «россыпи», то есть вершины, засыпанные обломками скал.

Несмотря на наступившее северное лето, растительность около этих «россыпей» представляла печальную картину, невольно заставившую Федьку и Гришука вспоминать Денежкин Камень.

Суровые скалы одевал только лишайник, кое-где лишь попадались отдельные кустики голубики, морошки. Если и встречались лесные породы, то изуродованные, покорно стелющиеся по земле и ищущие спасения от господствующих здесь ветров в расселинах скал и между каменными глыбами. Здесь росли только в виде карликовых растений ель, кедр, пихта, береза, рябина. Они были так малы, что их, собственно, нельзя было назвать деревьями. Ель-карлица возвышалась над землей не более как на вершок. Эти суровые каменные поля были поистине царством смерти. Мертвое молчание стояло кругом. Ни жужжания мухи, ни гудения шмеля, ни мелькания бабочек. Не проползала ни одна букашка. Тихо все и мертво. Жизнь едва теплится в карликах-деревьях, робко прячущихся в трещины камней. И часто поражало ребят, как необыкновенный контраст, то, что рядом с этими полянами смерти встречались роскошные, почти альпийские луга. Среди сочной травы струился шумливый горный ручей, окруженный густыми зарослями ивняка. Голубоглазые незабудки, желтые купавы, синеющие цветы аконита, дельфиний, розовые головки сибирского лука, вероники, чемерица, желтоголовый зверобой, тесно перемешавшиеся в буйном росте, образовали яркий, красивый, пестрый ковер.