Параметры риска - Рост Юрий. Страница 25

— Уф, — сказал, отдуваясь, Ракитин. — Всего восемь часов, а духотища — дышать нечем. Прямо как в парной.

— Все по науке, — в тон ему ответил Дьяков. — На термометре уже двадцать Девять и влажность, наверное, под девяносто процентов. Впрочем, я сейчас посмотрю в таблицах.

Он перелистал несколько страниц и, отыскав кончиком остро отточенного карандаша нужную строчку, сказал:

— Я почти угадал: 87 процентов, как одна копейка.

— Хорошо мы подгадали время для наших исследований! Прямо в разгар четвертого жаркого сезона. Правда, он, по-моему, считается и самым дождливым. Если так будет парить, то дождичка ждать недолго придется.

— Во всяком случае, не сегодня. Небо — как лазурная чаша: ни тучки, ни облачка.

— Ну дождь-то не страшен, — присоединился к разговору Шалеев. — Вот тайфун бы нас здесь не прихватил… Это ведь для них — тайфунов — самый сезон.

Разговор прервал звон рельса, подвешенного вместо гонга на бамбуковой треноге рядом с кухонной печью.

— Ладно, потом поговорим, — сказал Ракитин и потрусил в палатку одеваться.

Вскоре все собрались в столовой, роль которой играл высокий навес. Шесть пятиметровых бамбуковых стволов подпирали крышу, сделанную из уложенных «черепицей» плотных серебристо-зеленых веерообразных листьев пальмы «ко», в изобилии росшей вокруг лагеря. Посовещавшись, решили, не теряя времени, совершить ознакомительный поход в джунгли. Впрочем, знакомство Ракитина с джунглями уже состоялось.

Накануне, едва выпрыгнув из машины, он не сдержал нетерпения и, закинув за спину карабин, углубился в чащу, пройдя метров триста по едва заметной среди травы и опавших листьев тропинке. Он не боялся сбиться с дороги: слитком густы были заросли бамбука и кустарников по обеим ее сторонам.

Становилось все темнее. Густые кроны деревьев нависали сплошным, непроницаемым пологом. Ни единый лучик солнца не проникал сквозь толщу лиственного свода. Ни единый солнечный блик не оживлял этого насыщенного испарениями сумрака.

Между деревьями местами чуть вздрагивали клочки густого приземного тумана. Было сыро и душно. Жаркий пот струился по лицу, стекал за воротник. Но особенно гнетущей была тишина. Она действовала на нервы, давила, тревожила. Ракитин никогда не представлял себе, что дневные джунгли-угрожающе молчаливы.

Постепенно охватывало необъяснимое беспокойство. Каждое потрескивание ветки, каждый шорох заставляли испуганно вздрагивать. Ракитин каждой своей клеточкой ощущал приближение какой-то неведомой опасности. Правда, он не понимал, что это за опасность, не мог сформулировать, чего он страшится.

Ракитин до боли в пальцах сжимал карабин, то замирая на месте, то резко поворачиваясь от малейшего подозрительного звука. Ему вдруг почудилось, что он находится в узком туннеле, из которого нет выхода.

— Да что же это со мной творится, черт возьми? — вслух сказал Ракитин, встряхнув головой. Но голос его словно завяз в обступивших со всех сторон деревьях.

— Сядь и успокойся, — скомандовал он себе. — Закури и не дури!

Как ни странно, эта глупая рифма подействовала на него успокаивающе. Он вытащил из нагрудного кармана последнюю пачку «Столичных», тщательно, не спеша, размял сигарету и, прикурив, несколько раз глубоко затянулся.

Самокритика и сигарета помогли окончательно прийти в себя.

— И чего это я так запаниковал? Вот срам-то… Хорошо, что никто не видел, как я передрейфил. — Ракитин тщательно загасил сигарету и, повернувшись на сто восемьдесят градусов, пошел обратно по собственным следам, четко отпечатавшимся на влажной почве. Когда среди зеленого мрака забрезжило светлое пятно прогалины, он с таким облегчением вздохнул, словно действительно удалось избежать смертельной опасности.

Ракитин взглянул на хронометр. С момента, как он покинул лагерь, прошло всего часа полтора, не более. Но они показались ему вечностью. С каким радостным чувством смотрел он на лагерную поляну, на людей, суетившихся у двух палаток с выгоревшими от солнца тентами, на жаркое пламя кухонного костра, возле которого хозяйничал Фан.

Только вечером, забравшись под противомоскитный полог, Ракитин попытался проанализировать свое состояние. Может быть, это просто закономерная реакция на столь своеобразную, незнакомую обстановку джунглей? Может быть, именно так и должен чувствовать себя новичок?

Ведь и Пеппиг, и Шапель, и Фоссет, впервые оказавшись в джунглях, были буквально «оглушены» этим "зеленым адом". Значит, любой человек, которому предстоит встреча с тропическим лесом, будь он геолог; ботаник, изыскатель, биолог или, может быть, летчик, потерпевший аварию и покинувший с парашютом свой летательный аппарат, должен заранее узнать как можно больше об удивительном крае.

Это поможет — ему во всеоружии знаний встретиться один на один с природой тропического леса, избежать ненужных страхов и вероятных ошибок в поведении. Разве не поэтому оказались они здесь, в первозданной чаще тропического леса, за тридевять земель от дома? Разве не эти знания он мечтает получить с помощью вьетнамских коллег и друзей?

Рыбная ловля по-тропически

Каждое утро начиналось с медицинского осмотра. Ракитин, вооружившись отточенными скарификаторами, брал кровь на анализ, определял количество гемоглобина, время свертываемости, а затем, уставившись в окуляр микроскопа, громким шепотом подсчитывал красные и белые кровяные шарики.

Шалеев мерил артериальное давление, взвешивал всех желающих, заставлял жать изо всех сил дужки динамометра и старательно выдувать воздух в трубку полевого спирометра, показывавшего величину жизненной емкости легких.

Дьяков выполнял обязанности метеоролога, замеряя температуру воздуха, определяя его влажность и скорость движения, изучал величину солнечной радиации и характер облачности, заодно опекая с десяток термографов и гигрографов, тикавших в разных помещениях лагеря.

Затем все отправлялись на завтрак, на ходу обмениваясь идеями и обсуждая план предстоящего маршрута.

Пока солнце не поднялось над поляной и не подсушило ночную сырость, все ходили в резиновых сапогах. К этому принуждали пиявки: они обожали росу и буквально усеивали стебли и листья растений, окружавших лагерную поляну. Но особенно много их было на кустах вдоль тропы, по которой члены экспедиции бегали к ручью. Эти твари поджидали их там, прикрепившись задней присоской и приподняв свои черные извивающиеся тела. Стоило человеку оказаться рядом, как они взлетали, словно маленькие ракеты, и, с поразительной точностью находя открытый участок кожи, впивались в него всеми тремя челюстями.

В первые дни Ракитин брезгливо передергивался, внезапно обнаружив на теле черную, разбухшую от крови пиявку. Торопливо закурив сигарету, он тыкал ею дрожащей рукой в паразита. Пиявка немедленно скрючивалась и отваливалась. С таким же успехом ее можно было удалить, посыпав солью, табаком, помазав йодом или спиртом.

Но Синь относился к ним с полнейшим безразличием. Заметив присосавшуюся пиявку, он ловко подковыривал ее тоненькой веточкой у самой присоски, заставляя немедленно разжать челюсти.

Сам по себе укус пиявки не был опасен. Разве что ранка минут 40–50 продолжала кровоточить или два-три дня сохранялась небольшая болезненность, если по неосторожности в коже оставались челюсти пиявки.

Но в тропическом лесу, с его жарким, влажным воздухом, обилием всевозможных болезнетворных бактерий, даже крохотные царапинки, нанесенные колючками, сучками, быстро нагнаивались, грозя превратиться в долго не заживающую язву. Поэтому все взяли за правило, удалив пиявку, смазывать место укуса спиртом или йодом.

Пиявки в этом лесу встречались самые различные: вероятно, многие из тех 250 видов, которые известны специалистам. От маленьких древесных, облюбовавших опушки и прогалины, до крупных, 10-15-сантиметровых черно-зеленых гадин, населявших окрестные лужи и болотца.

Но и те и другие водились в несметных количествах, что заставляло всех, кроме Синя, при каждом выходе в лес опускать рукава, застегивать ворот и манжеты, заправлять брючины в носки. И все же, несмотря на предосторожности, проклятые кольчатые находили в одежде невидимые щели.