Параметры риска - Рост Юрий. Страница 23
Они прошли эту пустыню, но, уже расставшись с ней, все-таки не чувствовали себя в полной мере победителями. Возможно, потому, что в мыслях продолжали идти, пережидали убийственный жар, лежали под тентом на горячем песке и покорно терпели прикосновение добрых, щадящих, но и так надоевших рук медиков… Еще жили в пустыне.
Как только они закончили путь и с облегчением в последний раз опустили опостылевшие рюкзаки на землю, их окружили кино- и фоторепортеры, журналисты, пролетевшие тысячи километров ради этой вот встречи.
Семеро улыбались, немного рассеянно отвечали, потому что успели уже отвыкнуть от встреч с незнакомы ми людьми, от такого темпа, который их теперь закрутил. Перед глазами все еще были пески…
Каждого из них я спросил, о чем он мечтал на этой горячей дороге и что было труднее всего.
Владимир Климов: "Труднее всего для меня было переключение на ночной ритм жизни: нормально себя чувствовать я'начал где-то на десятый день, а до этого-идешь, качаешься, так клонит в сон… Скрипишь зубами, а идешь. О чем мечтал? О холодном кефире". У Владимира две дочки — Лена и Танечка, на привалах он часто доставал их фотографию и подолгу смотрел на нее.
Гельмут Гегеле: "Самым трудным для меня был первый день, когда мы заблудились. Тогда, в который уж раз, я подумал: как мало в жизни нам надо — всего ковшик воды…" У Гельмута сыновья — Альберт и Саша. Немногословный, молчаливый, Гельмут сдержанно улыбается: "Конечно, ужасно соскучился…" В подарок своим мальчишкам он вез заспиртованных скорпионов н фалангу, а также символ жизни в пустыне — маленькую веточку саксаула.
Виктор Голиков: "Труднее всего мне дался переход до метеостанции Екедже, когда за две ночи надо было пройти более шестидесяти километров. К тому же до этого перехода мы очень мало отдыхали. Не могу сказать, что я о чем-то особенно мечтал. Просто часто думал о наших новых маршрутах". В этой семерке Виктор- лучший бегун, в плане подготовки к новым походам поставил перед собой цель пробежать сто километров.
Эмиль Баль: "Самым тяжелым был первый день, когда из-за моей ошибки пришлось сделать большой крюк. Я понимал, как подвел товарищей, но, поверьте, мне тогда было хуже всех… О чем мечтал? Старался гнать от себя всякие соблазны. Но иногда почему-то возникало в мыслях мороженое…" Эмиль человек упорный, настойчивый, умеет собраться и подчинить себя достижению одной главной цели. Посмотрел мне в глаза и добавил: "Я вернусь в пустыню. Еще и еще".
Зейнелгабиден Сакибжанов: "Самым трудным был переход до Екедже. Я тогда чувствовал себя плохо и потерял в весе почти четыре килограмма. Хотелось быстрее пройти пустыню". Зейнел оказался человеком веселым, неунывающим, и в трудную минуту, когда назревал конфликт, ему удавалось смягчить обстановку.
Николай Устименко: "Самыми трудными для меня были первые 50 километров. Хоть мы и готовились, эти километры дались труднее всего. Мне очень хотелось быстрее пройти каждый отрезок маршрута и еще хотелось, чтобы пески поскорее остались у нас за спиной". Николай старается держаться незаметно, скромно, но при этом готов, если надо, рискнуть. В экспедиции очень полезен.
"Николай Кондратенко: "Самым трудным для меня был момент, когда я почувствовал со стороны товарищей некоторое напряженное отношение. Мне удалось преодолеть этот неприятный момент. О чем мечтал? Мне кажется, больше всего в эти дни я хотел услышать голос сына…" Его сыну Вите восемь лет, и Николай очень ждал встречи с ним, чтобы обнять и рассказать о своем походе через пустыню.
Несколько дней после перехода продолжались медицинские обследования. Ели в это время только ту пищу, что и в дороге: для специалистов было важно проследить изменения в организме при одном и том же режиме питания.
Ребята с трудом удерживались от желания кинуться по домам и скорее увидеть близких. Но больше всего угнетало то, что время отпусков подошло к опасному пределу. Никому не хотелось неприятностей на работе после такой приятной прогулки в песках.
Против дебрей
Введение
"Всякий раз, когда вступаешь в лес, который тянется на несколько сот километров, невольно испытываешь чувство, похожее на робость. Такой первобытный лес — своего рода стихия, и немудрено, что даже туземцы, эти привычные лесные бродяги, прежде чем переступить границу, отделяющую их от людей и света, молятся богу и просят у него защиты от злых духов, населяющих лесные пустыни.
Быть в лесу, наполненном дикими зверями, без огня, во время ненастья — жутко. Сознание своей беспомощности заставило меня идти осторожно и прислушиваться к каждому звуку. Нервы были напряжены до крайности. Шелест упавшей ветки, шорох пробегающей мыши казались преувеличенными, заставляли круто поворачивать в их сторону.
Наконец стало так темно, что в глазах уже не было нужды. Я промок до костей, с фуражки за шею текла вода ручьями. Пробираясь ощупью в темноте, я залез в такой бурелом, из которого и днем-то едва ли можно скоро выбраться. Нащупывая руками опрокинутые деревья, вывороченные пни, камни и сучья, я ухитрился как-то выйти из этого лабиринта. Я устал и сел отдохнуть, но тотчас почувствовал, что начинаю зябнуть. Зубы выстукивали дробь; я весь дрожал, как в лихорадке. Усталые ноги требовали отдыха, а холод заставлял двигаться дальше.
Залезть на дерево/ Эта глупая мысль всегда первой приходит в голову заблудившемуся путнику. Я сейчас же отогнал ее прочь. Действительно, на дереве было еще холоднее, и от неудобного положения стали бы затекать ноги. Зарыться в листья! Это не спасло бы меня от дождя, но, кроме того, легко простудиться. Как я ругал себя за то, что не взял с собой спичек. Я мысленно дал себе слово на будущее время не отлучаться без них от бивака даже на несколько метров".
1. Дерсу Узала вьетнамских джунглей (Виталий Волович)
Знакомство
Костер догорал. Фиолетовые язычки пламени осторожно выглядывали между обгоревших поленьев и снова прятались в свое мерцающее убежище.
Доктор Ракитин неподвижно сидел у костра, обняв колени руками, завороженный видом умирающего огня. Синие струйки дыма поднимались над тлеющими углями, сворачивались в кольца и постепенно растворялись, исчезая в неподвижном, насыщенном влагой воздухе.
Стояла душная, вязкая тишина. В черноте тропического неба проступали, разгораясь, серебряные блестки незнакомых созвездий. Неподалеку звонко хрустнула ветка. Та Мо, дежуривший по лагерю, вскочил, словно подброшенный пружиной, и щелкнул затвором карабина.
Разом вспыхнули электрофонари, высветив из мрака человеческую фигуру. Заслоняя лицо от яркого света, незнакомец сделал несколько шагов к костру и остановился, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Маленького роста, сухонький, узкоплечий, он был похож на подростка. На нем — длинная рубашка без воротника, с глубокими вырезами по бокам, и короткие, чуть ниже колен, штаны из такого же материала. Обувью ему служили тапочки — вьетнамки из старой автомобильной покрышки, крепившиеся на ногах двумя резинками крест-накрест. Костюм дополняла темная кепочка с крохотным козырьком.
Из больших кожаных ножен, висевших на левом боку, выглядывала деревянная рукоятка ножа-мачете. Незнакомец опирался на старинное длинноствольное ружье с широким дулом, с курком, похожим на оттопыренный большой палец. Деревянный приклад, видимо треснувший, был несколько раз обмотан проволокой.
— А, дамти Синь, — радостно приветствовал его переводчик Дин Чонг Лок — высокий, немного нескладный парень, с широким, улыбчивым лицом, побитым крупными оспинами, и чубом жестких черных волос, свисавшим на лоб.
Русским языком он владел довольно слабо. Путал родовые окончания слов, времена, ударения. А падежи вообще игнорировал. И, тем не менее, помощник он был незаменимый. Кроме него, только доктор Дан — руководитель вьетнамской группы, знал несколько русских слов.