Обряд - Крашенинников Александр. Страница 10

В глазах у Игоря плыло, текло, он в лихорадке обежал универмаг, опять остановился. Что же делать, что делать, Господи?! Мусорная площадка, огороженная кирпичной стенкой, сбоку стенка развалилась, обнажив свежий красный мясной слой кирпичей, расплющенное оцинкованное ведро поодаль, задняя стена универмага в огромных потеках. Он внезапно повернулся и побежал домой. Господи, если ты есть, Господи!

Дома была тишина. Он заглянул в спальню. Люба с мокрым полотенцем на лбу лежала на кровати, недвижно глядя в потолок. Лицо у нее было каким-то радостно-бессмысленным, застывшим — лицо идиота. Сердце у Игоря собралось в жгучий судорожный комок.

За дверью качнулась тень. Он закрыл спальню и прислушался. «Лети стрелой, падай камнем, разнеси беду вдребезги, — бормотал в гостиной быстрый, скачущий голос тещи. — Отними руки, отяжели ноги, преврати в головешку. Белый голубь, черная змея, огненный ястреб…» Игорь приоткрыл дверь. Бабка Анна богохульствовала. В углу вверх ногами была подвешена на шнурке полуразломанная, растрескавшаяся иконка, и она крестилась на нее левой рукой, начиная крест не сверху, а снизу. Сбоку на журнальном столике стоял стакан с водой — вместо освященного вина, как понял Игорь. Под иконкой у ног бабки Анны, вытянув шею и сверкая глазами, валялась со связанными лапами Муська — точно плененный угольно-черный дьяволенок.

— И взял архангел Михаил копье и поразил им дьявола, — быстро, точно спеша, проговаривала бабка Анна, не переставая креститься. — И дьявол, перевернувшись, встал трехногой курицей. И хвост той курицы показывал на храм, где лежал младенец. Тогда пошел отец к тому храму и принял младенца на руки…

Пухлая, подушкой, спина бабки Анны покачивалась и чуть вздрагивала, ноги ее стояли косолапо, как бы обхватывая кошку, а концы завязанного на затылке платка гвардейски топорщились. Нечто медвежьи-солдафонское изображала ее фигура, и Игоря вдруг ударило и жалостью, и ненавистью к ней. Бабка Анна безумной своей молитвой пыталась вернуть внука — знала, что Господь ей тут не в помощь, разве что дьявол.

Игорь повернулся и вылетел из квартиры. Тело точно жгло, он не мог выдержать на одном месте и минуты. Выбежав из подъезда, он встал посреди горячего асфальта, озираясь. Ослепительно блеснула оконная створка, отодвинутая чьей-то рукой, упал к земле ветер и, пригибаясь, прошел вдали под кленами, пошевелив ярко-зеленые трехпалые листья. Сбоку из-за домов выплыл тонкий медовый запах разогретого мазута. Игорь повернул налево к старым кварталам. Там за мостом жил Костя Крепов, Креп, давний приятель Игоря, а скорей всего, лишь знакомый. Кажется, это оставался единственный человек, на которого он мог как-то рассчитывать. Если уж Креп не скажет, что ему теперь предпринять…

Он знал Крепа со школьных лет. После школы оба поступили в университет, учились в одной группе. С тех пор было между ними много всякой чепухи, дружбы особой как-то не образовалось, но дороги их то и дело смыкались, бестолково и неотвратимо. Креп был первым мужем Любы. Они прожили шесть дней — без нескольких часов неделю. В конце этой недели Креп и два его приятеля зашли в сарай к выпить. В сарайчике лежал топор, и Креп, дурачась, поднял его. «Ложись, — сказал одному из приятелей. — Отрублю тебе голову». Тот шутки ради положил голову на полено. Креп взметнул топор, но, опуская, промахнулся: лезвие рассекло шею, едва не задев артерию. Крепа посадили. Люба ездила к нему полгода, но он сказал: «Хватит, я уже умер». В заключении с ним произошло то, что случается со многими: он стал сентиментальным и разучился управлять нервами. Пришел к ним в первый же вечер после освобождения, расплакался, разбил стереопроигрыватель и, уходя, сказал: «Я тебе ее дарю». Люба уже была беременна.

Сейчас, летя к нему, Игорь подумал, что Креп, если захочет, может через своих дружков поднять полгорода. Но какая от этого польза? Диму похитили люди не его круга, это уж точно. Прошлым месяцем Креп в случайной драке сломал руку одному квартирному вору, на следующий день его подстерегли, но он выломал где-то железный пруток и покалечил еще двоих. Кажется, тюрьма добила его — он искал смерти. Что он может сделать для него, Игоря? И захочет ли?

Облако с южной стороны потемнело, налилось, взбугрилось, с его крутого склона, мгновенные и беззвучные, вдруг сбегали оранжевые ручьи. Северная же половина неба вся была заткана лучами солнца, косо бегущими из-за тучи. Мотая крыльями и точно падая, пролетела ворона, ее растрепанный силуэт мелькнул над городом, как посланец потусторонних сил.

Креп лежал на диване, вытянув голые ноги с рыхлыми микозными ногтями. Диван был кожаный, старомодный, с валиками вместо подлокотников. Над диваном висело ружье — какая-то ископаемая штука с раструбом. В сущности, это было все, что наследовал Креп от родителей. На другое хоть и не смотри: стол, покрытый лиловой клеенкой, деревянный табурет, вешалка, посудный шкаф, когда-то белый, теперь пожелтевший, с треснувшей краской.

Креп выслушал рассыпающийся лихорадочный рассказ Игоря, повернув голову к окну и безучастно глядя куда-то в городские пространства. Игорь в отчаянии замолчал.

— Слушай, ведь дерьмовые ребята, — сказал Креп, садясь. — Знаешь, зачем им пацан?

Игорь не сводил с него глаз. Креп потянулся, погладил свои мохнатые рыжие голени. Идиотский эпизод просверкнул в памяти Игоря: Креп рассказывает ему об эрогенных зонах Любы. Он, Креп, любил возбуждать ее, гладя межпальцевые углубления ног.

— Читал когда-нибудь про обряды жертвоприношения? — внезапно спросил Креп, и его глыбастое лицо напряглось.

В голове у Игоря что-то раскатилось, он взялся рукой за край табурета.

— Ты о чем? — спросил он, стараясь приподняться, — Кто они?

И лишь сейчас, после этих своих слов понял, что имеет в виду Креп. Перед глазами протянулись мутные тени.

— Дерьмовые ребята, — повторил Креп. — Я вот думаю, как их найти. — Он по-детски потер кулаками глаза, точно что-то в глазницы вкручивая. — Ну, ты задал мне тему. Я ведь головой, может, с прошлой недели не работал. Сегодня, между прочим, пятница.

— Котя, что за люди? — крикнул Игорь. — Какие обряды?!

Креп медленно отнял кулаки от глаз, глядя на гостя. Должно быть, с самого детства никто не называл его этим домашним именем.

— Есть тут одни пидарасы, — сказал он сонно.

— Когда? — спросил Игорь, не узнавая голоса. — Где?

Креп вздохнул.

— Не знаю, парень. Я только слышал, а так ничего толком не знаю. Ты же меня всего изучил, мне на самого господа бога наплевать, я ничего не боюсь. Ну не знаю!

Игорь смотрел на него, боясь пошевелиться, точно не желая окончательно впустить в себя невозможные, непереносимые слова Крепа.

— Подожди! — сказал Креп, упирая выпрямленные руки в сиденье дивана, и какая-то хищная тень метнулась по его бледному комкастому алебастровому лицу, — На северо-западе, у Пристанища есть ручей, называется Волчий. Там стоит мельница, осталась еще с прошлого века. На мельнице живет один ведьмак, не знаю, как зовут. Ну, вот, если только он… Да и то…

— Он что, из них… из тех?

— Да кто его знает, — досада скучно пробежала в глазах Крепа. — Ну, ведьмак… ну, ты все равно ни хрена не поймешь. Разве только он… Но он гостей не любит, ох, не любит, — Креп мотнул головой, — А так, кроме него, никто тут тебе ничего… Даже вот и не придумаю, к кому, куда еще можно… — Креп звучно поскреб пальцем выше виска.

Игорь выпрямился, преодолевая мучительную боль в затылке, смотрел на Крепа. Да как же это все может быть? Где он находится: в своей стране, в родном городе?! В конце двадцатого века?! Неужели они посмеют сделать это с Димой? С его сыном?!

— Давай, парень, — сказал Креп, так и не признав за ним права на «Котю». — Попутного хрена тебе в задницу. Я бы тебе помог, но, понимаешь, не до этого. Самому хоть в могилу зарывайся. — Он отвернулся, вздыхая, ставя ступни ног на ребро и шевеля пальцами.

Игорь сидел, не зная, что говорить, что делать.

— Я тебе по-доброму объясняю, — с угрюмой нетерпеливостью сказал Креп. — Спускайся в метро и до конечной. Оттуда автобусом до Пристанища, потом спортом вверх по ручью, километров семь.