Через Кордильеры - Ганзелка Иржи. Страница 83

Каждый день поджидают они rito в Лиме. У них уже были тысячи этих рито, и, вероятно, их будут еще тысячи.

Они ждут другого — того единственного рито, когда их ставленник займет престол президента. Одно они уже пропустили, и кто знает, дождутся ли следующего.

Кроме такси, по улицам Лимы тарахтят и громыхают развалины, которые были извлечены с кладбищ отслуживших свой век автомобилей и с большой долей фантазии и смелости возвращены к сомнительной второй жизни. Их дверцы, крылья, крыши и капоты как бы зашнурованы и оплетены паутиной проволоки и веревок; рули дают люфт более чем на 300 градусов, а рама не разваливается лишь по милости божьей.

Владельцы этих калек ветеранов не могут рассчитывать на пассажиров, которые ездят на обычных такси. Стоимость проезда на их колымагах не должна превышать тарифа городских автобусов.

И поэтому им обоим, и шоферу и его реликвии на четырех колесах, приходится из сил выбиваться в поисках пассажиров, чтобы устоять на ногах.

Вы входите в лимский автобус, покупаете билет и садитесь, если есть место.

Подъезжая к своей остановке, вы подходите к выходу, чтобы не задерживать автобус. Кондуктор смотрит на вас в упор, словно хочет загипнотизировать вас. Что ему не нравится? Может быть, он не любит иностранцев? Но тогда он в течение дня может лопнуть от злости. Оттого что в Лиме одним-двумя иностранцами больше, ничего не меняется.

Вы проходите мимо кондуктора, выходите и, даже не оборачиваясь, чувствуете на себе этот враждебный взгляд…

После трех поездок на автобусе вы все поймете. В большинстве случаев пассажиры берегут свои билеты как зеницу ока, стараясь не очень измять их. Перед выходом они возвращают билеты кондуктору, а тот продает их снова.

Жульничество?

Возможно.

Но если бы это маленькое и ежедневно повторяющееся мошенничество не было таким распространенным и нормальным, лимские автобусы остались бы без водителей и без кондукторов. Дело в том, что автобусные парки в Лиме принадлежат частным компаниям. Работающие у них имеют такие низкие заработки, что без помощи пассажиров долго не прослужили бы.

А что же делают ревизоры?

Получают от кондукторов свою долю, ибо компания относится к ним ничуть не щедрее.

Чистильщик обуви.

При этих словах в голове чередой проходят воспоминания о маленьких арабских кафе на тротуарах Касабланки, о каирских проспектах и о занзибарских порталах в улочках Момбасы на берегу Индийского океана. На мгновение оживает в памяти вид утонувших в папиросном дыму бильярдных залов в Буэнос-Айресе и цветник площади в Потоси.

Сквозь все эти воспоминания на нас смотрят, улыбаясь, счастливые лица несчастных детей. На минутку озарившиеся улыбкой лица мальчуганов, получивших какие-то жалкие гроши за чистку туфель. Мальчуганы в египетских галабеях [27] и изодранных штанишках, в фесках и засаленных пилотках, в матросских шапках и беретах, мальчики простоволосые и босые…

Чистильщики обуви.

В большинстве африканских и южноамериканских городов это ремесло принадлежит детям. Они дорожат им. Но в Перу им приходится делиться со взрослыми и изо дня в день бороться за свою долю с полицией и патентованными конкурентами. Тайком бегают они за клиентом, никогда не зная, удастся ли дочистить ему туфли и сунуть в карман пятак до того, как полицейский отведет их к комиссару за недозволенное, а главное — не обложенное налогом ремесло.

Взрослые чистильщики обуви в Лиме — это вам не какие-нибудь кочующие с места на место кустари с ящичком, который служит их малолетним конкурентам и складом материалов, и скамеечкой, и подставкой для ног клиента. У патентованных чистильщиков обуви на улицах имеются свои помещения, напоминающие газетные киоски на Вацлавской площади. Два-три почти что министерских кресла на возвышении, деревянные стены, украшенные лентами, бантами, флажками, цветными фотографиями кинозвезд и картинками с изображениями святых. И непременно свежие газеты для клиентов, которые, уплачивая за чистку туфель, добавят и за удовольствие узнать последние новости.

Господина, увлеченного чтением двух страниц отчета о бое быков, побеспокоит лишь стук щетки о подставку. На неписаном эсперанто всех чистильщиков обуви в мире это означает: «Давайте другую ногу!»

Подворотни и проходные дворы в старой Лиме — это поле деятельности мастеров иного рода. Здесь бедные работают на бедных, а иногда — и честные на бесчестных.

Здесь делают визитные карточки.

Официальная, напомаженная и нарядная Лима не примет каждого встречного просто так. Коммерсант, проситель, поклонник или журналист, любой, кому нужио поговорить с тем, от кого что-то зависит, должен представиться посредством визитной карточки. Бедняку она может понадобиться лишь после дождика в четверг, но все-таки может. Бывает и так, что человеку время от времени нужно поменять имя на совершенно новое. Для этого достаточно зайти в ближайший закоулок, выбрать себе за двадцать сентаво пустую визитную карточку, а еще за двадцать купить имя; затем следует написать его на клочке газеты или шепнуть на ухо мастеру, если заказчик не умеет писать или же если он покупает себе имя, которого никогда не носил.

Имя как имя.

Двадцать сентаво за штуку.

Площадь Сан-Мартин.

Светофор на перекрестке показывает красный свет, колонны автомобилей теснятся за первой тройкой машин, буфер к буферу. А между автомобилями уже пробираются оборванные индейские мальчики и девочки с веерами лотерейных билетов в руках.

— Купите лотерейный билет, госпожа! Билеты, господин, билеты!

Глаза просят, руки с билетами умоляюще протягиваются к светским дамам на задних сиденьях, к шоферам в ливреях и к пассажирам более скромных машин, не имеющим личного шофера. В детских глазах светятся надежда и страх. Купишь лотерейный билет? Дашь заработать несколько сентаво?

А из машин выглядывают лица прекрасные и отвратительные, надменные и живые, равнодушные и веселые. Лотерейных билетов они не видят.

Желтый свет, потом зеленый. Моторы зарокотали, словно по команде, над машинами поднялось облако синеватого дыма, дети отскакивают на тротуары. Они не продали ни одного билета.

Может быть, на следующий красный свет повезет…

По асфальту мостовой шлепают босые ноги. Девочка лет восьми или десяти. С охапкой газет выбежала она из экспедиции вечерней газеты «Ла Кроника», свободной рукой поправляет растрепавшиеся волосы и помятую блузку. Она выиграла бой за пятьдесят номеров вечернего выпуска, оставив позади десятки других маленьких газетчиков. Шум и крик возле решетчатого окна экспедиции затихает, спорить больше не о чем.

— «Ла Кро-о-ника»! «Ла Кро-о-ника»!..

И вдруг девочка остановилась, едва не выронив из рук газеты, и вбежала в цветочный магазин. Губы ее по инерции произносят название вечерней газетенки, в заголовках которой еще не успела высохнуть типографская краска. Затем руки ее кладут на пол стопку испещренной буквами бумаги и осторожно тянутся к букету красных роз. Девочка нюхает цветы, касается пальчиками пестрых стрелиций, удивленно задерживает взгляд на причудливых орхидеях.

Потом вдруг она схватила свою пачку вечернего выпуска, выбежала из цветочного магазина и мчится по улице, наверстывая потерянные секунды.

Ведь жизнь бульварной газетки так коротка.

Ну, а что наши земляки?

В Перу их проживает горстка: может быть, сто, может, пятьсот, кто знает? В Лиме они основали маленькое общество, но здесь, как, впрочем, и повсюду на свете, не приходится говорить о настоящей организации, о землячестве. Это лишь собрание одиночек, слабо связанных между собой общим языком и общей бывшей родиной.

В обществе лимских земляков даже по торжественным случаям вот уже многие годы собирается не более пятнадцати чехословаков.