Бог войны и любви - Арсеньева Елена. Страница 54

Гарофано безотчетно подался в его сторону, но Оливье вовремя ухватил его за полу.

— Некоторые люди после смерти становятся лучше, чем при жизни! — бросил он, снова вливаясь в людской поток и увлекая за собою Гарофано, принявшегося вновь и вновь призывать «Dio Mio!», и Анжель, едва передвигавшую ноги. Ее преследовал дикий взгляд Лелупа. Она оглянулась, не выдержав, только раз; и то ли почудилось ей, то ли она и впрямь увидела, как саперы и понтонеры бросили Лелупу конец веревки и он, ловко подхватив его, обвязал веревку вокруг туловища. Однако никто не собирался тащить его на мост, и он побрел, пробираясь по трупам и льдинам, обратно к левому берегу, до которого добраться ему было гораздо ближе, чем до правого.

Анжель впала в полное оцепенение и уже не чувствовала ни толчков, ни тычков, не сознавала, что Оливье и Гарофано все еще волокут ее вперед, не останавливаясь, не замедляя шага, безжалостно отталкивая эфесом сабли и стволами незаряженного пистолета всех, замешкавшихся на пути. Может быть, оттого, что здесь, среди этого сонмища, озабоченного лишь спасением собственной жизни, лишь они думали о спасении другого, Бог простер над ними милосердную свою десницу и помог почти беспрепятственно дойти до берега.

Но и на берегу они еще какое-то время неостановимо брели вперед, таща под руки Анжель и тупо удивляясь, почему никто не путается на пути, а доски понтонов более не ходят ходуном. Наконец Оливье, осознавший, что под ногами уже не щелястый настил, а промороженный обледенелый песок, вскричал, подобно одинокому марсово?му, завидевшему наконец в беспредельной морской дали долгожданные очертания скал:

— Земля!..

И все трое тут же рухнули на эту спасительную, обетованную, надежную твердь, враз утратив остатки сил, мечтая лишь об одном: никогда более с нее не подниматься. Рядом так же, как они, падали люди, целовали землю. Плакали, смеялись, кто-то блаженно затянул:

— Vive Henry quatre, vive ce roi vaillant! [71] — но большею частью люди оцепенело молчали, сраженные спасением, как пулею. И вдруг тысячеголосый, ужасный вопль заставил их вскочить, не помня усталости.

Мост рухнул.

Мост рухнул под тяжестью пушек, и люди, лошади, повозки — все рухнуло в реку. Лед крошился, ломался, и Березина без разбору поглощала людей, жерла орудий и обломки моста. Многие пытались забраться на льдины, но это не удалось никому.

Де ла Фонтейн, Анжель и Гарофано, оцепеневшие, смотрели на страшную картину всеобщей гибели, еще более ужасную оттого, что в этой партии идущих по мосту было слишком много женщин из тех, что сопровождали войска. Зрелище их гибели было нестерпимо.

— Русские! Проклятые русские! — выкрикнул Гарофано, с ненавистью грозя кулаком противоположному берегу, и этот крик подхватили стоявшие вокруг:

— Проклятые русские!

— Идиот! — огрызнулся Оливье, с болью в глазах смотревший на гибельные волны. И вдруг лицо его приняло изумленное выражение: — Ma foi! [72] Да ведь это…

Гарофано и Анжель проследили за направлением его взгляда и увидели немолодую женщину, угодившую между двух льдин, точно в тиски. Растрепанные полуседые волосы ее свисали на лицо, искаженное смертельным отчаянием, а изо рта рвался бессвязный нечеловеческий вопль.

Не успели Анжель и Гарофано моргнуть глазом, как Оливье оказался у кромки берега и проворно перескочил на застрявший обломок козел. Тот угрожающе закачался, и у Анжель сердце зашлось от страха за Оливье, но он, проворный, точно канатоходец, сумел сохранить равновесие и отпустил в воду эфес сабли. Женщина, движимая отчаянием, рванулась к нему всем телом, словно огромная рыбина, наполовину высунувшаяся из воды, и так вцепилась в эфес, что едва не сдернула в воду и Оливье, который удержался на козлах поистине чудом. Однако женщина была слишком тяжела; вдобавок длинные юбки, облепившие ее ноги, тянули на дно. Анжель тотчас же вспомнила, как тяжелы, как каменны были юбки, увлекавшие в глубину ее — там, на лесной, безвестной реке, где ее нашел Лелуп, — и содрогнулась от одного только воспоминания о нем. Слава Богу, теперь уж, когда нет этого зверя, все ее испытания закончатся! Конечно, до Франции еще идти да идти, однако Березина позади, и они остались живы… хоть Оливье и вздумалось неизвестно зачем рисковать, спасая эту женщину. Счастье, что подоспел Гарофано с веревкою, не то спасаемая утащила бы спасателя за собой под лед!

Гарофано помог Оливье добраться до берега, и вдвоем они вытащили из воды даму. Вид ее был ужасен, и Гарофано воскликнул:

— Идите немедля в деревню, сударыня! Там костры, там вы сможете обсохнуть и обогреться.

Дама послушно побрела в гору, с трудом передвигая ноги, стянутые тяжелым мокрым бархатом, но Оливье схватил ее за руку:

— Постойте, сударыня! Анжель, неужели ты не узнаешь?..

Он осекся, увидев, как внезапно побледнела Анжель, однако она не бросилась в объятия к спасенной женщине, как ждал Оливье, а, наоборот, отшатнулась, пролепетав «маман» с таким страхом, что Оливье понял: он сделал что-то не то.

Женщина отбросила с лица мокрые пряди. Лоб ее и нос казались иссиня-бледными, мертвенными по контрасту со щеками, которые были крепко натерты румянами: даже купание в Березине не смыло жгучей краски. Платье, слишком смело обнажавшее иссохшие шею и грудь, тоже было вызывающе-красного цвета и вдобавок разорванное чуть ли не до талии, оно было небрежно, «на живульку», зашито нитками другого цвета. Подобных женщин Анжель часто видела при войске, она ведь и сама еще недавно была такой же. Такие валяются под телегами с кем попало, покупая кусок хлеба своим телом. Итак… итак, графиня д'Армонти сама дошла до того, на что хладнокровно обрекла свою невестку!

Анжель зашлась хриплым, горловым смешком, но тут же и умолкла, охваченная страхом: в последний раз она видела графиню, когда та продавала ее Лелупу; и теперь, когда Анжель уже не сомневалась, что навеки избавлена от этого зверя, маман появилась снова… как будто волк-оборотень воплотился теперь в нее, чтобы вновь напомнить Анжель, что ей не уйти от него, не спастись!

Графиня не меньше Анжель была удивлена этой внезапной встречей, но пришла в себя гораздо быстрее и фамильярно окликнула свою бывшую сноху:

— У тебя новый плащ и теплая шубка, Анжель? Вижу, тебе пошла на пользу та партия, которую я тебе устроила! Не пора ли мне получить мои комиссионные? Дай мне или плащ, или шубу — и я пойду обсушусь, как советует мне этот бравый лейтенант!

Она бросила зазывный взгляд на рядового Гарофано, которого так щедро повысила в звании, а потом перевела запавшие, но по-прежнему жгучие глаза на де ла Фонтейна.

— Как погляжу, Анжель, у тебя теперь сразу два покровителя? Не поделишься ли одним со своей бывшей belle-mere [73]?

Оливье и Гарофано ахнули в голос, в изумлении взирая то на спасенную потаскуху, то на Анжель. Та демонстративно отвернулась, пытаясь скрыть злые слезы, уговаривая себя успокоиться, не наброситься на маман с криками и проклятиями. Но смотреть было больше некуда, кроме как на реку, а там по-прежнему гибли люди, и вот тут-то Анжель узнала, что для нее уготовано еще одно, самое страшное испытание.

Какой-то человек балансировал на льдине совсем недалеко от берега, так что его смуглое, горбоносое и черноусое лицо, выбеленное ужасом, было отчетливо видно. Товарищи, зайдя чуть ли не по пояс в воду, протягивали ему ружейные приклады, громкими криками убеждая решиться — и сделать еще один, спасительный прыжок, но человек тот медлил, надеясь, что льдину поднесет ближе к берегу. И случилось то, что не могло не случиться: льдина опасно накренилась, человек потерял равновесие и упал в воду. Да это бы и полбеды, ибо берег был совсем близко. Он вынырнул, рванулся плыть, но стоявшая торчком льдина, с которой он только что сорвался, упала плашмя, метнулась, как живая, и встретилaсь с другой, огромной, претяжелой, которая неслась по течению и как раз, набрав скорость, стремительно соскальзывала с высоко поднявшейся волны. Острые зазубренные, будто ломаные лезвия, края двух льдин с лeту сомкнулись на шее несчастного… и через мгновение что-то темное покатилось, разбрызгивая кровавые капли по грязно-серой льдине-убийце. Из шеи фонтаном била кровь, и обезглавленное тело еще несколько мгновений билось в волнах, размахивая руками, — не то пытаясь плыть, не то взывая о помощи, — пока не кануло на дно среди мертвенной тишины, сковывавшей оба берега до тех пор, пока ее не прорезал пронзительный женский крик: