Прыщ - Бирюк В.. Страница 17

Впрочем, Гарри Поттер — волшебник. Будет по утрам помахивать своей волшебной палочкой, наколдовывая себе кучку поливитаминных, мульти-микроэлементных и гормонально-корректирующих пилюль. И что-нибудь успокаивающее: в условиях нарастающего торжества справедливости над всесилием правосудием, когда количество психотерапевтов среди евро-американцев превысило количество адвокатов — успокаивающее обязательно.

Перечень жратвы от Поттера мне понравился. А теперь вспомним устав Филиппова поста: «В понедельник можно горячую пищу без масла». «Пища», что лежит перед нами в миске — пшёнка. Без тушёнки. И без масла. Совсем «без». Чуть тёплая.

Не Хогвартс. И даже — не Пердуновка.

Интересно: а бутерброды с беконом или йоркширский пудинг — это сухоядение? Буду ждать среды…

Понял! Я понял принципиальную разницу между нашим исконно-посконным и таким же, но — ихним! У нас — сперва говорят, потом кормят.

«Сытое брюхо — к ученью глухо» — наше это, русское народное мудрое!

Есть, конечно, и либералистическое: «Не любо — не слушай, а врать — не мешай». Но там же очевидное продолжение: не слушай. И — не кушай.

А брито-массоны всё делают не по-людски:

— Хм-м-м! — громко прокашлялся Дамблдор. — Теперь, когда все мы сыты, я хотел бы сказать еще несколько слов».

Десерт?! В пост?! Когда надлежит произвести «прекращение клеветы, лжи и клятвопреступления»? А тут сладкое… Вы же слышали, что «запретный плод — сладок»! Разврат, непотребство и богохульство! В эпоху, когда надлежит бдеть, терпеть, говеть и… и обалдевать, наконец!

Нет, наша традиция — правильнее. Голодный… он же слушает, он же внимает, он же надеется — а вдруг скажут:

— Кушать подано! Идите жрать, пожалуйста!

А сытый? Ему же всё фиолетово. У него же… леность и умиротворение. На фоне хорошо наблюдаемого снижения интеллектуального уровня от кислородного голодания мозга — кровь к желудку отливает. Который вовсю переваривает. С лёгким, даже, сарказмом:

Да если бы я тут так про Ромочку Благочестника спросил…

Я старательно «не отсвечивал». Никакой дедовщины! Да и зачем? — Масла-то шайбочками нет — отбирать нечего. И вообще: смешно мне — я вполне взрослый мужчина «со средиземноморским загаром»… Был когда-то. Но ведь живу уже вторую жизнь, прогрессирую помаленьку, вотчину почти построил. И связываться с 15-16-летними детьми… Выпендриваться, права качать… Вот я тут из всех прыщей самый прыщеватый…

Хлебаю себе эту… пшёнку. Спокойно, в очередь, из общей миски… Хлебушек у подбородка держу, чтобы не закапаться. Тут та самая «наглая морда» лезет без очереди. Да и фиг бы с ним — пшёнка эта… и не солена, и не промыта. «Не очень-то и хотелось» — бывает не только про женщин.

Но толкнул он меня. О-хо-хо… Ведь не хотел же! Ведь столько времени сдерживался… Не судьба.

Облизнул ложку и чудака — по лбу. Или правильнее — «в лоб»? А, без разницы. Главное — с оттяжечкой, звучно, от души.

— Ах! Ты чё?! Ты на кого?! Да я тя…

— Цыц, шмакодявка. Прикрой хайло. Пасть порву, моргалы выковырну, во фритюре отпонирую и фрикадельками по двору раскидаю.

Наглядно демонстрирую высокий уровень языковой культуры, достигнутой прогрессивным человечеством к началу третьего тысячелетия.

Забавно: что словом убить можно — все знают. Но попаданцы, почему-то, при конфликтах с враждебно настроенными аборигенами, тяготеют к заимствованию из своей эпохи огнестрельного, автоматического и крупнокалиберного. А вот с семантикой… Видимо, в попадизме навыки разговорного жанра недостаточно развиты.

А вот это нехорошо: пестун наш мне выговаривать начал. Сам инцидент он проспал. Но принял сторону моего противника. Похоже, они с этой «нагло-мордой»… стакнулись. Пока я за дровами ходил. Я правильное слово использую? Не — «стаканулись», а — «стакнулись»? Теперь стачка будет? — Нет, наоборот — работа. Мне.

— А дабы вежество застольное крепче запомнил, то идти тебе, боярский сын Иван Рябина, дровы колоть. Покудова мы отдыхать после обеда будем.

— А можно и я?

О! Пионерский анекдот с моей подачи пошёл в средневековые массы! Добробуд — крепкий парнишка оказывается. Не в работе дело — невелик труд. Дело в смелости: меня тут начальство «нагибают-с», а он — со мной. Бунтарь растёт, революционер. Хотя и мешковатый.

— Ты… эта…

— Можно, Добробуд. Мне помощник нужен. Красимил, где топор взять?

Чем хорош тупой начальник — у него фокус внимания легко перещёлкивать. Пошли втроём топор искать. Бардак. Хотя чего ещё ждать таким… прикомандированным, как «прыщи свежие»? Тут топора — нет, там — не дают, в третьем месте — такой тупой… И топор — тоже.

Короче — спёр. Вместе с точильным бруском. А когда хозяин начал возмущаться — подсунул ему пестуна для дискутирования и сбежал.

Люблю я это дело — дрова колоть. Именно — пиленные дровеняки. Тутошние смерды брёвна не пилят, а обгрызают по концам, щепят по нужде. Поленниц — нет, такой… полу-рассыпанный по двору штабель обгрызенных брёвен. А здесь — сделано правильно.

Ещё правильно, что у меня Добробуд вокруг мечется: полешки разлетевшиеся собирает, в поленницу складывает. Как мечется? — Вы бегом в мешках никогда не занимались? — Так вот: мешок может быть не только на ногах, но и в мозгах.

Мне кайф грести — это не мешает. Хорошее дело: чурку на колоду поставил, топором так это… хек! Уноси готовеньких. А не прошиб с первого раза — подкинул дуру насадившуюся и обратной стороной — обухом, да с замахом через плечо, да с приседом, да с выдохом, об колоду… И опять же — уноси.

Я наяривал топором, согрелся, разделся до пояса, вошёл в режим, муркал что-то себе под нос… Тут Добробуд пропал. В смысле: перестал мелькать по краю поля зрения. Он и так-то… не шустрый, а тут и вовсе затих. Пришлось оглядеться.

Добробуд, открыв, по обычаю аборигенов, для улучшения зрения рот, смотрел мне за спину. Там, в начале прохода между двумя высокими поленницами, где я, собственно, и наяриваю, толпилась кучка бабья. Штук пять-шесть. Они разглядывали нас и невнятно щебетали. Замотанные в разнообразные платки и шубейки, из которых торчали только носы и глаза.

Один нос вызывал смутные воспоминания. О картошке-синеглазке. Как давно я не кушал картошки… А тут… после двух ложек пустой пшёнки за весь день… Шляются всякие, с продовольственными носами, от дела отвлекают…

Я уже взялся снова за топор, когда вспомнил — где я видел такой картофельный нос. Такая «картошка» торчала посреди лица женщины, которая когда-то выводила меня на рассвете через заднюю калитку с Княжьего Подворья. А это значит… Вот рядом… Вроде похожа…

— По здорову ли поживаешь светлая княжна Елена свет Ростиславовна?

Ошибся. Ответила соседка:

— И тебе не хворать, боярич Иван… э… боярский сын. Поживаю по божьему соизволению, грех жаловаться. А вот ты чего на княжьем дворе делаешь? Да ещё в таком… виде.

Опа! А как выросла! Прежде она «картошке» и до подбородка не доставала. А теперь вровень. Вот чего я ошибся — все растут, не только я.

Расцвела, поди, похорошела… — А фиг её знает — в такой одежде не разглядеть. Ответ её… Тут несколько оттенков: имя моё помнит. Уже хорошо: в моё время далеко не все дамы могут вспомнить имя своего первого. А то и просто не знают. «Секс — не повод для знакомства» — распространённая молодёжная мудрость.

Имени-прозвища Акима — не помнит или не говорит. Типа: не велика кочка, чтобы по отчеству звать. О себе — формально. Типа: не твоё дело. «Чего делаешь?» — выражение скорее неудовольства. Но — без мата. Пока. Насчёт вида… Тут, скорее, смущение. Ещё не определившееся в сторону негатива или позитива.

Идиотизмом занимаюсь — понять девушку невозможно. В принципе невозможно — они и сами себя не всегда понимают. Но если она разозлится… Поэтому просто попробуем переключить её внимание на другого: