9. Волчата - Бирюк В.. Страница 69

– Так-то вот, гадёныш.

Я был совершенно ошеломлён всем этим. Просто… ну этого не может быть! Что происходит?! За что?! И — уй-ё… как же больно…

Борзята, отойдя от меня на пару шагов, опустился на колени, вытащил из ножен и оглядел мой (мой!) засапожник. Потом принялся долбить им лёд.

Да ну! Это же невозможно! Это бред! Как же так — мы ж товарищи! Боевые! Одно дело делаем! Он чего, свихнулся?! Да что же это?!

Звяканье моего ножа об лёд, от чего лезвие затупится, а, может, и сломается, звучало как непрерывное напоминание. О существенном изменении ситуации. Которая оказалась совсем не такая, как я себе пару минут назад представлял. А какая?

А такая: я лежал на боку в одной рубахе со связанными за спиной руками, с кляпом из моей же банданы во рту. Чуть заснеженный лёд приятно холодил висок раскалывающейся от боли головы. В двух шагах кучкой лежали мои шапка, тулупчик, свитка, кольчужка, шашка и пояс. Так вот чего он меня крутил — кольчужку снимал! С другой стороны от меня стояли санки с узлом. А впереди Борзята долбил лёд. Похоже, что моё самодовольное хвастовство его порядком разозлило. Согревшись от работы, он решил восстановить объективность и указать мне моё место:

– Ты, сопля плешивая, меня здорово достал. Наглость твою — никаких сил терпеть не хватало. Возомнил о себе — будто князь какой. Вша недодавленная. Взрослым мужам, воинам, слугам княжьим — указывать вздумал. Молоко ещё не обсохло, а уже зубы кажет. Твоё дело — кланяться низко да миски после воев языком мыть. Ни чё, скоро будешь местным ракам усы подкручивать. Тута их, трупоедов, много.

Видимо, я и вправду сильно достал мужика. Настолько, что ему было мало моей смерти, требовалось самоутвердиться в русле словесности.

– Ты — хотя и умный, а дурень. Теля возгордившееся. Съел мою обманку с причмокиванием. Как этот придурок Поздняк. Хоть бы чуть мозгов было — сразу бы понял, что княжича, сынка Великого Князя Киевского на какой-то паршивенькой боярышеньке — никогда не женят. Сам-то он может сдуру себе всякого навоображать. Но Государь такого позора никогда не позволит. А этот-то… Ропак. Ему Новгород дали. Так садись крепко, цепляйся там, врастай. А он посадниковыми дочерьми брезгует. Кто ж это потерпит? Пришёл случай — его и турнули. Из-за какой-то дырки мохнатой — Новгород терять? Ростик… завсегда своё возьмёт. Не мытьём, так катаньем. Вот Демьян-кравчий меня и позвал. «Давай, — грит, — Борзята, тряхни стариной. Русь, — грит, — надо спасать. Вытащит, — грит, — Ропак свою княгиню-лягушку с болота — беда будет. Замятня начнётся. Ростику промолчать не дадут — отец с сыном сцепятся. Надо Русь Святую от княжих усобиц боронить. А то с тех сисек, княжичем щупанных — у многих добрых мужей головы повалятся. По Руси не одна сотня вдов да сирот новоявленных — воем выть будут. Ропак с Ростиком — друг другу не уступят, начнут дружины друг на друга слать. Охота нам за чужие постельные забавы — своих жизней лишиться? Да и Ромочка-Благочестник, князь наш Смоленский, в печали пребывает. Брат-то родной эдакое непотребство сотворил! Не по обычаю, не по обряду, без отеческого благословения, сучку худородную да в Мономахов род…». Нут-ка, сапог-то отдай.

Борзята оторвался от ковыряния льда, подошёл ко мне и стянул сапог. Задумчиво заглянул внутрь и вернулся на своё рабочее место. Аккуратно придерживая мой сапог, так, чтобы не замочить руки в ледяной воде, стал вычерпывать наколотый лёд и выплёскивать смесь воды и ледяного крошева в сторону.

– Уж мы думали-гадали: как Русь нашу Святую от раздоров княжеских уберечь. Поздняка выдернули — дуру-то эту только малый круг слуг Ропака в лицо знал. Думали одно — получилось иначе. Кабы наперёд знать — вас и брать нужды не было. Всё б на половцев свалили. Мы-то этих, княгиню с отцом её и слугами, под Городцом сыскали. Поздняк их опознал, а, главное — они его. Приняли нас к себе. Мы на них половцев и навели. Посекли их всех там. Только Поздняк дуру эту с пащенком в нашу тройку вкинуть успел. Дурака-то этого верного — я там и срубил. А бабёнку… Эх, Ванька! Я всю жизнь князьям служил. Из грязи, из дерьма последнего карабкался, чтобы возле быть. На баб-то на ихних насмотрелся, накланялся. А не пробовал. А тут… княгиня! И ей от меня… ну никуда! Где пну — так и ляжет, как велю — так и спляшет. Уж я на ней и покатался-повалялся! За все места подержался-нащупался. Попомнил ей, как муженёк еёный меня по зубам бил, ногами пинал. Сопляком он тогда был. Дурнем, вроде тебя.

Борзята, меняя инструменты — мой нож на мой сапог и обратно — постепенно очищал прямоугольную полынью. Лёд в этом месте был тоньше, видимо старая, замёрзшая за несколько дней без использования, прорубь.

Чёрная полоса освободившейся воды всё более приобретала форму открытой могилы. Своей беспроглядной чернотой, своей правильной прямоугольностью. А вот вынутую из могилы землю надо кидать на одну сторону, а не куда удобнее, как Борзята делает. Потому что с трёх сторон будут стоять родственники и сослуживцы, пришедшие попрощаться с телом. С моим?! Здесь?! Борзята прав — провожальников не будет, не проблема.

– Можно и ещё было бы позабавиться. Да ты вот попался. Пришлось блядку с выблядком нынче кончать.

У меня от всего этого… только что волосы дыбом не встали. За неимением оных. Борзята хмыкнул, глядя в мои расширенные глаза и кивнул на санки с узлом на них.

– Тама они. Сучка с сучонком. Уже утопленные. Хе-хе-хе. Щенок ты, Ванька. Что, не видал такого, чтобы утопленников — топили? То-то. Чего ж проще — принесли в избу воды кадушку. Сунули туда повязанную дуру с заткнутым хайлом. Она подёргалась и затихла. После — пащенка туда же. Они и за порог ещё не ступили — а уже покойники. В мешок да на саночки. Куда как проще, чем живьём на реку тащить.

Что-то я такое видел… Гестапо поймало в Париже девушку из Сопротивления. Её допрашивали вот так, окуная голову в воду. Она всё просила: «не надо». Очередное «ныряние» оказывается слишком длительным. А через пару дней в Париж вошли союзники.

Борзята продолжал «свои размышления вслух»:

– Гостимил — не скажет. Я его давно знаю. Да и в деле он — измарался по уши. И пащенка мордовал, и сучку пользовал. Так всё хорошо шло. Дома — от Благочестника… благоволение. Такое дело провернули, комар носу не подточит! Дошло бы до Ропака — и от него награда. Вот же, пытались суженую-венчанную с первенцем роженным из-под поганых спасти, к мужу законному-любимому привезть. А что померли бедняжечки — так на то воля божья. Одна только загвоздочка — ты. Ну что б тебе мимо двора пройти! Нынешние твои… половчёнок да гридень в беспамятстве. Они и не видали ничего. Спросит кто: а что за баба с дитём, с которой я кувыркался? — Так и на это отвечу. Мало ли тут прошмандовок из беженок, которые за кусок хлеба сами следом бегут да в сани вскакивают. Один ты — лишнее знал, видал и понять мог. От того и смерть твоя пришла.

Выдолбив лёд на половине проруби, сколь удобно было достать рукой с ножом, Борзята принялся долбить лёд с другой стороны. Сперва делал это левой рукой, так чтобы быть ко мне лицом. Но быстро устал и зашёл с другой стороны, отползая теперь ко мне задом. Сначала он постоянно оглядывался через плечо, но утомительное занятие требовало его внимания, а моё неподвижное состояние — нет. Почти неподвижное: его манипуляции с моим сапогом откинули меня чуть в сторону, так же, как и мои попытки чуть согреть замерзающую ногу в одной портянке. И чего я дёргаюсь? Сейчас это мелкое неудобство закончиться. Как и все остальные…

Борзята отложил в сторону мой Перемогов ножик, поработал моим сапогом, вычищая битый лёд, удовлетворённо выпрямился. Полынья была готова к приёму гостей.

Не помню, рассказывал ли я, но был в моей юности период, когда я работал копачом. Копал могилы на кладбище. «Не корысти ради, а пользы для». Времена были буколические — денег за это не платили. Похороны — это ритуал. Довольно объёмный, трудоёмкий, специфический. Можно нанять какое-нибудь «агентство ритуальных услуг». Но… в последний путь в окружении наймитов… да и дерут они… Денег у советских людей не было. Поэтому были родственники и друзья. Родственники делали свою часть ритуала, а вот вынос гроба и рытьё могилы — по традиции занятие для посторонних. Так и сформировалась компания молодых ребят, которых звали на помощь в этом землекопном занятии. Однажды нам пришлось хоронить нашего общего друга. Который повесился. Две недели он, чуть ли не у нас на глазах, сплетал леску в жгут. А мы — ничего не понимали, шутили-подкалывали. Песок, в котором мы рыли ему могилу, был несколькими предшествующими оттепелями пропитан водой и заморожен очень сильными в тот год морозами. Слои льда с песком замёрзли до крепости сталинского бетона и отливали синевой, как сталь. Мы ломали эту «не-вечную» мерзлоту ломами, выкидывали обломки наружу. Кто не знает: в могиле — мало места. Только для одного землекопа. С лопатой и ломом — уже не повернуться. Дело шло медленно, уже и брат покойного приехал поторопить. Мы успели к появлению автобуса с гробом. Потом пили тягучую на морозе, как ликёр, водку. Хрустели колбасой с кристаллами льда. Приходили в себя. Остывали от пота, от тяжёлой, неудобной, спешной работы. Одновременно согреваясь после дрожи от сильного мороза с ветром. Как-то после того случая… я на эту роль уже не попадал. Наверное, просто перерос. Но правило могильщика: всё на одну сторону — я помню до сих пор. Как и откалываемые ломом пластины песчаного синеватого, стального льда, которые приходилось руками вынимать из ямы и отбрасывать. Всё сильнее, всё дальше. Перебрасывая через растущую у края могилы кучу. В одну сторону.