Леший и Кикимора - Копейко Вера Васильевна. Страница 13

— Почему вас, а не ее, да? — сообразила Саша.

— Я честно и прямо сказала, что это произошло по знакомству.

— Значит, там тоже? — Саша скривила губы, подкрашенные помадой с оранжевым оттенком.

— Ты не лучше ее, — фыркнула Катерина Николаевна. — Но правда в том, что дамы знакомы со мной лично, а не с ней. Может быть, она в сто раз больше сделала для женского движения в мире, но они не знакомы с ней лично. По выходным данным они не рекомендуют. У меня есть ксерокс той страницы, где написано мое имя.

— А сама Великая Книга? Где? — Саша пошарила глазами по полкам.

— Ее нет. Не по деньгам, дорогая.

— Ну да!

— То было другое время, мало кто видел живые доллары или фунты. На поездки давали очень скромные суточные. Англичанки хотели скинуться и подарить, но я отказалась. — Она вздохнула, обвела глазами стены, на которых не увидеть даже кусочка обоев — книги, картины, фотографии плотно прижимались друг к другу. — Когда меня не будет, сама определишь, что тебе нужно оставить, а что нет. Переберешь все по листику. Увидишь, прочитаешь.

— Что! Это говорите вы! — Саша вытаращила зеленые глаза. — Да ну вас, — отмахнулась она.

Катерина Николаевна смутилась. Даже Саша догадалась, что это не ее слова.

— Ладно, продолжим. — Катерина Николаевна вздохнула. — Ты поняла, что на курсах у Шейлы учатся дамы из Восточной Европы, из Африки, из Юго-Восточной Азии…

— Это греет, — перебила ее Саша. — Не онемею и не одеревенею со своим английским.

— Теперь моя очередь удивиться! Это говоришь ты! Да ну тебя. — Она в точности повторила Сашины слова.

— Но это правда, — призналась Саша. — При настоящих иностранцах мне страшно открыть рот.

— А кто его не закрывал возле австрийского стенда? Не далее чем три дня назад? Кто говорил что-то про синие глаза?

— Да она сама-то кто? Австриячка. Для нее английский как для меня.

— С комплексами надо прощаться, бурно и навсегда. Поняла?

Саша кивнула.

— Да, еще кое-что про бумеранг. Знаешь, — Катерина Николаевна нахмурилась и потерла переносицу, — там может оказаться не один бумеранг…

— Я притащу все! — Саша вздернула подбородок, из-за уха выпала заткнутая прядь и спиралью уцепилась за нос. Саша привычно подула на нее.

Катерина Николаевна отметила не без удовольствия, что Сашины кудри почти такие же яркие, как у нее самой в ее возрасте. Девочка пошла в Лосевых, а не в отцовскую линию, не в Гордеевых. Хорошо, потому что все Гордеевы брюнеты. Это не слишком здорово — мужчинам больше всего нравятся блондинки, потом — русоволосые, за ними по привлекательности идут рыжие, а брюнетки — на самом последнем месте.

Впрочем, Саше не о чем волноваться. Похоже, прочно и навсегда она прилепила к себе Мишу Стрельцова. В этом девочка тоже пошла в род Лосевых. Сестра Катерины Николаевны, Сашина мать, вышла замуж за первого мужчину, которого полюбила. А она сама — страшно сказать — влюбилась в детстве, еще раньше, чем Саша. И до сих пор в круге Лешего.

Саше это не грозит — Миша не собирается уезжать в Китай или еще куда-то. Разве что в деревню, к пчелам. На дедову пасеку. Катерина Николаевна одобряла выбор племянницы. Теперь, рассматривая жизнь с позиции времени и пространства, которое она изъездила, излетала, исходила, после встреч и разговоров с женщинами из разных стран, она могла сказать совершенно определенно: нет в жизни ничего более необходимого человеку, чем любовь.

Саша поднесла бумеранг к носу, осторожно понюхала.

— Чем пахнет? — спросила Катерина Николаевна. — Ольхой? Можжевельником?

— Все еще пылью, — призналась Саша.

— А раньше от него пахло морем и деревом, — заметила Катерина Николаевна.

Она не сказала Саше, что сильнее всего от бумеранга пахло Лешим. Был ли это запах лосьона после бритья — с легким ароматом соли и йода, или тот аромат носился в морском воздухе, она не знала. Но готова была вдыхать его, заполнить все внутри. Чтобы потом, расставшись, вспоминать и дышать им…

— Я все поняла, — наконец сказала Саша и повесила бумеранг обратно.

Катерина Николаевна оглядела племянницу. Тоненькая, высокая, в черных джинсах и желтой футболке, с кудрями, которые сейчас, в приглушенном свете торшера, приобрели русый оттенок, она выглядела замечательно. На самом деле их можно назвать цвета василькового меда. Однажды Саша удивила ее. Она смотрелась в зеркало то так, то эдак, а потом заявила:

— У меня волосы знаете, какого цвета? Василькового меда.

— Кто тебе сказал? Это что — поэтическая вольность? — спросила Катерина Николаевна.

— Мишин дедушка.

— Как будто мед бывает разных цветов, — фыркнула она. — У него один цвет — медовый.

Саша хмыкнула, открыла рюкзачок, с которым приехала к тетке, вынула пластиковую банку:

— Вот вам васильковый мед. Смотрите и пробуйте. С пасеки Мишиного деда.

А… не тогда ли, вдруг пришло в голову Катерине Николаевне, Саша сказала «да» своему бойфренду? Разглядывая племянницу, она заметила — в ней появилось что-то неуловимое, чего не было — уверенность женщины, догадалась она. Ее тонко чувствуют посторонние мужчины.

Да, конечно, нет сомнений, не дедушка с такой дотошной пристальностью всматривался в цвет Сашиных волос. К тому же с возрастом теряется острота зрения и точность восприятия красок. Это Миша определил цвет ее волос.

А она-то собиралась поговорить с Сашей перед отъездом в Англию еще кое о чем. Предупредить, чтобы не совершила ошибку, не собралась замуж за иностранца.

8

— Давай погрызем фисташки. — Катерина Николаевна указала на керамическую вазу, полную орехов с раскрытыми носиками. Они походили на крошечных рыб, вынутых из воды на берег.

Катерина Николаевна потянула Сашу за рукав, усаживая рядом с собой на диван.

— Плевать — сюда. — Она подвинула к вазе пепельницу из старой латуни. На краю глубокой плошки сидела остроносая лягушка. Намек Лешего, она потрогала себя за нос, в который раз убеждаясь, что Леший страдает аберрацией зрения. Не такой уж у нее длинный нос. Тонкий на конце — да. Но еще никто никогда не сказал ей, что он ее портит… А когда дарил эту пепельницу, то заметил — это не простая лягушка, а Кикимора, которая обернулась Царевной-лягушкой. У нее вполне человеческий нос. Но Кикимора обязана быть длинноносой! — она слышала эти слова, когда в детстве надевала костюм, потом, нехотя повинуясь, подставляла лицо, и он надевал ей нос на резинке. Длинный, почти как у Буратино. — В Британии тебе понравится, — продолжала она. — Это не такая уж чужая нам страна, если разобраться.

Саша лущила фисташки, складывала горкой ядрышки, потом отправляла в рот целой пригоршней. У нее красивые пальцы, отметила Катерина Николаевна и посмотрела на свои. Как у нее. Одна порода, снова с приятностью отметила она.

— Петр Первый побывал в Британии еще в семнадцатом веке, — сказала Катерина Николаевна.

— Ага, — утробным голосом ответила Саша.

— Портрет русского посла в Британии Петра Ивановича Потемкина больше трех веков назад, в 1682 году, написал англичанин Годфри Неллер.

— Хорошенький вышел? — дурашливо спросила Саша.

— А ты не видела? — в тон ей ответила Катерина Николаевна.

— Куда бежать, чтобы посмотреть на соотечественника? — спросила Саша, откидывая назад голову и насыпая полный рот зеленоватых ядрышек. — В Национальную галерею в Лондоне? Или еще куда?

Катерина Николаевна наградила ее легким подзатыльником.

— В Эрмитаж, невежда. А говорила, что была там. Поня-ятно, — протянула она, — ты и там глазела на Мишу. Иначе увидела бы портрет потрясающего мужчины — Потемкин красавец, в мехах, шелках и драгоценностях… Но знаешь… я рада, что ты никого не видишь, кроме Миши.

Саша повернулась к тетке с открытым ртом, готовым принять новую порцию орешков.

— Да-а?

— Не будет соблазна влюбиться в англичанина.

Саша закрыла рот и фыркнула по-кошачьи.

— А многие рвутся, — пропищала она.