Рацухизация - Бирюк В.. Страница 12

Конечно, я прикидывал вариант с его побегом. «Ушёл и не вернулся» — риск очевиден. Тем более, что в «Святой Руси» сыск татя идёт, обычно, только внутри волости. Уйдёт в Черниговские, Суздальские, Новгородские земли… фиг достанешь.

Против вступились традиции литературного попадизма: почему-то не воруют у попадунов. Наезды — сколько угодно. Всякие вороги, драконы, злыдни… — постоянно. А вот чтобы свои слуги-приказчики просто по мелочи…

Да и то сказать, во-первых: а с чего ему бегать? Он же сам ко мне пришёл. Силком никто не тащил, живёт нормально, кушает хорошо.

Во-вторых: где Угра, а где Новгород. В одиночку по Руси не ходят, местные вообще дальше 40 вёрст не бывают.

В-третьих, чего ради? Товар в лодочке простой, много за него не выручишь, на троих делить…

Вроде бы, резона нет. А вот то, что он может попытаться уйти не только с данным ему товаром… не предусмотрел.

— «Состояние семейное»? Правду знать хочешь?! Ха-ха-ха! У меня такое состояние…! Тебе, хрен плешивый, только слюной захлебнуться! У меня баба знашь кака! У тя во всей вотчине такой нету! Она такая… белая! Мягкая! Она у меня вся…! При всём! Л-ласковая! Ж-жаркая! Глаз не поднимает, рта не раскрывает! Скромница! Пока до постели не доведёшь. А вот в постели! У-ух! Это не твоя… уродина корявая, жилами перевитая, колючая… будто терновый куст. А у моей-то… А запах! М-м-м…! Бабой пахнет…

Я перевёл взгляд в тёмный угол застенка, где скорчившись на полу, пристёгнутая за шею к бревну у земли, с отведёнными назад руками в наручниках, на коленках стояла Елица. Она до предела вывернула голову через плечо, неотрывно глядя в спинку кресла. На котором человек, час назад рисовавший ей волшебное будущее в форме счастливой семейной жизни, хвастливо уничтожал её мечты.

— А на что ж тебе Елица? Коли у тебя жена уже есть.

— Да на х… она мне сдалась! Конец помочил — и ладно. На безрыбье и на ёлку залезешь! Хорошо хоть встал на неё. Но ты ж, с-сучонок плешивый, так устроил, что к тебе в хоромы не влезть! Ты ж, падла гололобая, серебро-то — в погреба заховал-запрятал! Не, я свою буйну голову подставлять… Нехай сучка твоя побегает, в зубах принесёт.

— А с ней-то что дальше?

— Не боись! Как девок утишать — я умею! Придавлю чуток — враз шёлковой станет! Она-то тобой всяким игрищам срамным выучена, а у нас такие… ценители водятся! А то — в Готланд продам, или — пруссам. Пруссы, слышь-ка, любят девок на показ обламывать! Такие штуки своими деревами уделывают…! Со всякой дурынды… враз вся гордость водичкой выльется! Хоть — жёлтой, хоть — красной.

Глава 269

Я внимательно смотрел в пьяное, наглое, похабно ухмыляющееся лицо собеседника. Жаль, что Елица не видит эту морду. Для полноты ощущения и восприятия. Перетащить её? Но мне надо ещё пару вопросов выяснить.

— С девкой понятно: на торг да к доброму хозяину отдать…

— Во! Верно говоришь! Такую стервь — тока доброму! Весёлому. Забавнику. Что б он её в три плёточки… Есть у меня такой на примете. Дядька мой, стрый. Ух, мы с ним в походы хаживали! Ух, как он до баб лют! Он-то меня на тебя и навёл.

— Как это «навёл»?!

— Гы-гы-гы… Мудрило голомордый, ты ж обоз свой послал, а мозгой не подумал! А стрый подумал и говорит: смотри, грит, обоз пришёл. Чудной. Не с тех путей, не по обычаю — хлеб привёз санями, не водою. И — точно ко времени. К самому что ни на есть голоду. Самую-то прибыль выбрали. Только взяли не по-людски, не златом-серебром — железом да побирушками. Дам тебе, грит, совет добрый за долю малую. Сбегай-ка, племяш, погляди на тот конец, на хозяина тамошнего. Чует, де, серденько — есть там добрым молодцам пожива.

Я уже говорил: не считайте туземцев — тупицами. Мозги у них срабатывают не хуже попаданских. А уж в своём, в исконно-посконном материале, в «святорусской» реальности — они соображают лучше. Чётче видят всякие странности, нестыковки, которые кучей сыплются вокруг каждого попаданца. И предпринимают активные действия. В рамках собственного представления о допустимом, в соответствии с собственным множеством целей.

Куда-то сходить и кого-то там грабануть для новгородских ушкуйников — стандарт поведения. А ушкуйничать для новгородцев — норма жизни.

Со стрыем, его отца братом — чуть позже. Такие гнёзда надо выжигать в пепел, хвостов за спиной оставлять… вредно. Но пока — ближнее.

— А сотоварищам твоим ты какую долю обещал? Неужто поровну?

— Гы-гы-гы… Этим-то остолопам?! Ты ж дал мне сопляков-недорослей! Мякина! На что им доля? Им и знать-то про дела мои — не надобно. Я — голова. Скажу — «делай!» — они сделают. Отрочьё безмозглое! А покуда до них дойдёт, да они осмелятся… Пентюхам твоим жить до первого вечера. Твоя ж сучка их и прирежет! Нешто я мараться буду?! Я её пальчиком поманю, да ноготком укажу — она и грех на душу возьмёт. Она ж, стервь такая, тобою хорошо выучена! Псица натасканная. Мне — только указать «куси». А она и кинется! Ты серебро — собрал, да девку — выучил, а я — прибрал да вые. ал. Молодец, лысый! Хорошо стараешься!

«Каждый человек — кузнец своего счастья. И — наковальня чужого»… Вот и меня приспособили под наковальню.

— Погоди, а как же ты один с девкой, на лодке гружёной…?

— Эх ты, плешь бестолковая, темнота деревенская! На Москва-реке, где она в Оку втекает, князья рязанские крепостицу недавно поставили. Вятским Кучковичам — удавку. Коломна называется. У меня там знакомец живёт, друган закадычный. А дотуда я и самосплавом дойду. По речке, потихоньку. Девку — на вёсла. Пущай роба помахивает. Днём — гребля, ночью — е…ля. Гы-гы-гы…

Глухой стон, стук от удара головой по деревянной стенке… Мой собеседник резко закрутил головой, пытаясь увидеть источник звука. Потом уставился на меня. Весёлое удивление на его лице сперва утратило оттенок весёлости, сменилось растерянностью. Злостью. Страхом.

Он начал что-то бормотать, рваться, мотать головой.

— Всё, волчонок. Снадобье своё отработало. Повторить?

— Нет, Мара, спасибо. Уйми его.

Отцепил Елицу, перетащил в одиночку. Снова на колени, цепью за ошейник, лицом к стене на уровне колен. Снял наручники и на выход. Тут только она заговорила:

— Ваня. Убей меня.

— Я - не Ваня. Я — Иван Акимович, боярский сын, господин.

— Господине! Постой! Вели убить меня! Я — дура! Ой, какая ж я дура! Прикажи казнить меня смертью лютою! Нынче же! Немедля!

— Я подумаю. Жди.

Вышел из камеры, в проходе девка стоит. Из учениц Мары. Глаза по кулаку, дышать боится. Ещё одна Меньшакова дочка, Елице сестра. Их тут у Мары — две или три. Со слов Мараны — толковые девчушки, прилежные, неглупые. А с ними что делать? Если они за сестру… вступятся, то… вероятность моей внезапной и скоропостижной… резко возрастает.

«Не понос — так золотуха!» — ещё одна русская народная мудрость.

«Доктор, я только что скушал селедку и запил молоком. Скажите, виноград кушать мытым или это уже не принципиально?». Какой ещё «немытый виноград» мне подкинет здешняя жизнь?

Это счастье моё, что я с самого начала — всякие дела… замуровал наглухо. Никакой любви! Аборигены — не люди! Так, человекообразные. Трахать их можно. И — нужно. Можно за ушком почёсывать, корм давать, болячки лечить, учить всяким… фокусам. Но любить…

Да, я попадун, и у меня была прежняя жизнь! Где мне повезло. В вот в этом деле повезло! Мне есть с чем сравнивать: я знаю — что такое любовь. Какая это редкость. Какой это вкус, цвет… всему. Всему миру! Я с этим жизнь прожил!

Но я же видел — насколько это чувство сносит мозги! Видел людей, которые уничтожали ради любви — всё! Свои семьи, карьеры, состояния, самих себя… Ради отношений с человеком, о котором, со стороны глядя, иной раз, не то, что восхищённого — просто доброго слова сказать нельзя было.

«Попадизм — занятие для взрослых». Нужно ставить ограничитель: +60. Или, лучше: +80. Потому что, помимо всякой научно-технической тряхомудрии, мы тащим в мир «вляпа» самих себя, свои души. И строим здесь свои собственные жизни. Совершая собственные ошибки.