Рацухизация - Бирюк В.. Страница 14

— Мара, вели запрячь телегу да вызвать с покоса Ноготка. Сухана я тебе до утра оставлю, этих двоих — в Пердуновку заберу. Девчонок… не трогать. Пусть живут как и жили. Их измены тут нет.

— Ха… Волчонок, не изменяют только мёртвые. Да и то… А живые… нет измены нынче — будет после. Поджидать будешь?

Издёвка, звучавшая в вопросе, разозлила меня.

— Марана! Девчушек — не гнобить!

Мара подумала, вдохнула-выдохнула и лихо закинула в себя очередной стаканчик своего… «на бруньках». Горизонтальный глаз закрылся от удовольствия. Но вертикальный — неотрывно смотрел на меня. Из-под руки со стаканом донеслось равнодушное:

— Ну и дурень.

Резюмировала, вытерла рукавом губы и резво поковыляла раздавать ценные указания. Прав был Энгельгардт: русским женщинам стакан водки — просто «для поговорить».

К утру притащили подопечных в подвалы Ноготка, новгородца подвесили сразу. Набросал список вопросов. Пришлось Сверчку объяснять: что мне было бы интересно узнать. Оказывается, Ноготок Сверчка себе в подмастерья присмотрел. Что ж, пусть протоколистом поработает. Корябает бересту, вроде бы, достаточно быстро и разборчиво. Подельников «бегуна» прибрали — их тоже надо расспросить.

Жалко времени, жалко заботы — раньше свалил бы всё на Елицу. Она бы мне на блюдечке с голубой каёмочкой… да хоть бы и на тарелочке!

Нет людей! Нет обученных, подготовленных, вот именно этим увлечённых…

Ноготок вынет из человека ответ на любой вопрос. Но кто придумает этот вопрос? Кто сразу, оперативно анализируя информацию, сформулирует новый вопрос, не ломая допрашиваемого на каждом шаге, но «позволяя болтать по интересующей теме»? Как у меня всплыл по ходу беседы дядя-стрый этого приказчика.

Нужен… любитель детективов. А здесь такого жанра нет. Найти связки и продолжить линии, выявить нестыковки и озвучить умолчания. В повествовании, в поведении… Конан Дойл, Рекс Стаут… Где взять Ниро Вульфа в «Святой Руси»?! Ведь есть же здесь умные люди! Но их этому не учат, в самой культуре детективность не заложена, мозги в эту сторону не затачиваются.

Всё расследуется чисто по-русски: свидетельские показания, клятва на библии и «поносить раскалённое железо в руках»… Школу милиции открывать?

Уже обутрело, когда я, напоследок, заглянул в подземелье, в одиночку, куда сунули Елицу.

Похоже на то, как я сам в Киеве сидел. Только здесь ещё хуже — короткая цепь за ошейник к стене. Соответственно, параша… ждите прихода конвойного. Или — под себя. По 54 сонету Шекспира:

А если нет правдивости, то и аромат должен быть… соответствующий.

Глянул на нее, да и пошёл. О чём говорить? Главное — я уже слышал. А детали… сколько раз они целовались? Или — насколько у него толще? — А оно мне интересно?

— Господин…

Как сидела на земле, так и сидит. Глаз не поднимает. Холодно. Сидит, обхватив себя руками за плечи. Девчонка ещё…

— Я знаю — мне прощения нет. Тебя просить… Пощадить, смилостивится… хоть бы к сёстрам, к матушке моей… У тебя — милости нет. Уговаривать тебя, улещивать… Когда с тобой обнимались-миловались про себя думала: Ванечка, мил дружочек… Забыла. Забыла, что ты — «Зверь Лютый». Хмыкнешь да переступишь. Потому… прошу службы. Дозволь, господин боярский сын Иван Рябина, сослужить тебе службу. Исполню — всё самое… самое. И клянусь в том тебе… душой своей, своим вечным спасением.

Глаза подняла, смотрит прямо. Гордо. Твёрдо. Да только что мне в том…

— «Единожды солгавший — кто тебе поверит»? А службы без веры… у меня такой нет. Клятвы твои… «И пусть будет ваше да — «да», а нет — «нет». К чему клясться? А уж твоё вечное спасение… Про то — не тебе и не мне решать. Для чего мне твои слова? Ты делом доказала. Делом, телом, словом, интересом… Мне — не интересно…

Я уже закрывал дверь в камеру, когда она завыла.

Это — не только про атмосферное явление, это — и про человека. Совершившего глупость. Влюбившегося.

Случай с Елицей был «вторым звоночком». «Первым звонком» была нарастающая раздражительность Чарджи. Предупреждения, которых я не уловил.

Я радовался изменениям в хозяйстве, росту грамотности и умений своих людей, но не замечал, как меняются их души. Растут их свободы и главная — «свобода хотеть». Они начинали понимать, а ещё больше — чувствовать: чего прежде даже и желать было невозможно — может стать достижимым, их реальностью. У людей вокруг меня менялись цели, амбиции, мотивации, пределы допустимого…

Многие из них «подсели на новизну» — на постоянный поток новых людей, событий, знаний, эмоций… который возник вокруг меня.

Большинство взрослых мужчин, подобно Потане и Хрысю, обзавелись семьями. Собственные дом, хозяйство, дети… вполне занимали их внимание. Любая новая гримаска новорожденного может сделать день солнечным, а необычное попукивание — наполнить сутки тревогой.

Другие, подобно Трифене или Христодулу, не имея собственных семей, жили в потоке людей. Новые конвои «на кирпичах» или новые классы в училище, будучи коллекциями разнообразных личностей, давали ощущение интересной, насыщенной жизни.

К Прокую, Фрицу или Горшене новые люди приходили не столь часто, но новизна обеспечивалась моим непрерывным подталкиванием в части «волнующих их души» технологий.

Люди привыкали к ежедневному новому, и когда их рост затормаживался — начинали проявлять обретённую свободу: «хотеть». Хотеть «чего-то новенького». Они не говорили об этом, они сами себя не понимали. Вроде бы всё есть… «И корм, и кров»… Но гложет что-то внутри… Как чувство голода у того, кто всю жизнь был сыт.

Стандартно для хомосапиенсов, непонятная неудовлетворённость приводила к росту беспорядочной сексуальной активности.

Чарджи, чувствуя что его инальское происхождение из единственной уникальной «фенечки» в вотчине, становится «рядовой уникальностью» — одной из ряда других, новых, непрерывно возникающих, «фенечек», активно боролся за звание «главного петуха Пердуновки и окрестностей». Причём, всё чаще хватался за свой столетний клинок в разговорах с крестьянами и слугами. Это — крайняя степень неадекватности для воина. Сказано же: обнажённый клинок — омыть кровью. А резать смердов… как куриц на птичнике из снайперской винтовки стрелять.

Елица, со своим мальчишеским характером, с ножиком под полой, изначально была некоторой неправильностью для «святорусской девицы». Опыт, который она получила у меня, ещё более отдалил её от здешней нормы. Элементы боевых искусств, обучение лекарскому делу, общение с Мараной, опыт «правдоискательства»… Она инстинктивно ощущала, что нет в вотчине человека ей «в плечо». Как нормальная русская женщина, она стремилась к идеалу, воспитанному с детства, с игр с куклами:

Но уже чувствовала, что такого счастья — ей недостаточно. Что в своей семье она, а не муж — будет «главой семьи», «защитой и обороной». Она одновременно хотела, как было вбито общепринятыми стереотипами с детства, быть слабой женщиной, находящейся под защитой, и сильным лидером, который всё решает.