Ладья света - Емец Дмитрий Александрович. Страница 57

— Копье валькирий! — прошептал Буслаев и, уже чувствуя, что не уклонится, что невозможно от этого уклониться, что весь предыдущий бой, по сути, был подготовкой к этому броску, стремительно прокрутился и метнул навстречу копью свою спату. Спата для метания не предназначалась, но Арей Учил его метать все, что угодно, — от топоров до строительных гвоздей.

На миг спата и копье встретились в воздухе, как два поезда, несущихся навстречу друг другу. Затем страшная холодная сила ударила Мефодия точно в центр груди, туда, где эйдос. Буслаева отбросило. Его пятки на миг оторвались от земли. Он еще летел и еще не коснулся лопатками травы, а уже знал, что убит или смертельно ранен… Сейчас, уже сейчас! И это было странное, безмерно непривычное ощущение, похожее на удивление.

В следующий миг Мефодий врезался в землю спиной и затылком — и точно нырнул в черный колодец. Когда же несколько секунд, или часов, или столетий спустя (ибо ощущение времени он полностью утратил) он открыл глаза, то понял, что еще жив, и очень удивился. Он лежал на спине и смотрел на небо с тем особенным тоскливым вниманием, с которым смотрят на него только умирающие, лежащие на поле боя. Небо медленно вращалось, как огромная пластинка, оборачивающаяся вокруг единого центра.

Достать поразившее его копье было невозможно. Это только ускорило бы смерть. Меф чувствовал, что оно пробило его насквозь и, на добрых три пальца выходя из спины, торчит сейчас в земле. Но именно чувствовал, а не видел, потому что и копье, и рана были незримы.

Тело Буслаева медленно застывало, начиная от раны, покрываясь льдом. Рукой, которая едва сгибалась, Мефодий положил себе на грудь золотые крылья. Приподняться он уже не мог. И голову повернуть тоже. Но ему этого и не хотелось. Он просто лежал и смотрел на небо, задавая себе вопрос, отчего Джаф не подходит, чтобы забрать у него эйдос, медальон и все остальное.

Снаружи доносились голоса. Меф различал их как шум моря, не понимая, почему никто не приближается к нему.

— Почему он не встает? Он же даже не ранен!

— Ничего себе «не ранен»! Он умирает!

— Вечно с Джафом так! Его противники умирают, а от чего — непонятно.

— Не завидуй Джафу! Видели, как тот его спатой? Прямо в горло! Интересно, кому теперь отойдут его эйдосы?

— Как кому? Мефодию!

— Ага, сейчас! Он и до дарха уже не доползет… А силы Кводнона кому?

— Закатай губу! Один еще жив! Вот магия на арену и не пускает! Вот умрет — тогда да! — назидательно произнес кто-то.

Мефодий лежал и смотрел на небо. Все эти слона и даже то, что он умирал, почему-то не имели для него никакого значения. Он был наполнен непонятной тихой радостью и таким же тихим воодушевлением. В небе, там, где большая туча ватным одеялом наползала на солнечный диск, появилась крошечная точка. Буслаев следил за ней с большим вниманием. Ему почему-то чудовищно важно было узнать, что это. Птица? Самолет? Меф даже загадал: умрет ли он раньше, чем точка приблизится, или нет.

Он уже едва дышал, зато вдруг стал видеть свою рану. Не глазами, а как-то еще. Чувствовать ее острее, чем зрением. Кровь вздувалась красными пузырями, затем пузырь белел и лопался. Прежде чем он успевал лопнуть, между двумя соседними пузырями успевал возникнуть третий и тоже лопался. Получалась бесконечная череда пузырей, каждый следующий поднимался все выше, а потом проваливался, держась на других, ниже расположенных, но тоже лопающихся пузырях.

«Может, я потому не могу оторваться от ЭТОЙ точки, что мне страшно? — подумал Меф. — Я боюсь осознать то, что со мной происходит?»

Пятнышко в небе становилось крупнее. Если прежде оно было с горошину, то теперь стало уже с монету. Мефодий всматривался, напрягая расплывавшееся зрение. Только бы дождаться… Даже о Дафне он сейчас не думал. Почему-то Дафна и эта странная приближающаяся точка были тесно связаны, почти едины.

Мефодий хотел снова протянуть руку, чтобы коснуться золотых крыльев, но рука больше не сгибалась. Только до половины — и все. Он чувствовал, как на его ногтях нарастает лед. Даже между пальцами были колющие кусочки льда. Значит, и на лице тоже. Он поспешно подвигал кожей, ощущая, как лед покрывается трещинами. Приходилось часто моргать, потому что лед застывал на роговице и мешал видеть. Но и моргать было больно. Мучительно хотелось провести по лицу рукой.

Точка росла, увеличивалась. Порой Буслаеву начинало смутно чудиться, что это корабль. Вот парус, а вот корма. Но потом точка поворачивалась как-то иначе и теряла сходство с кораблем. Буслаев переставал в это верить, и его неверие обрушивалось, как стена. Но он снова упрямо моргал, смаргивая лед, и начинал мучительно всматриваться.

К Мефодию кто-то приблизился Над ним склонилось лицо Ирки. Она стояла и держала в руке что-то странное, длинное, похожее на копье, длинный наконечник которого, зачем-то обмотанный множеством тряпок и пакетов, временами начинал кривиться. Почему-то Мефу было страшно смотреть на это копье.

Мефодий обрадовался Ирке, но что-то в ней тревожило его. Еще больше он огорчился, что Ирка загораживает своей головой приближающуюся точку. И именно оттого, а не отчего-то еще Меф заплакал — странными детскими, очищающими слезами. На глазах они не застывали, а застывали на веках и скулах, образуя ледяные очки.

Ирка серьезно смотрела на Буслаева.

— Как ты сюда… пришла? Тут же охранная магия, — с трудом выговорил Мефодий, не слыша своих слов, но чувствуя, как древко торчащего в нем копья вздрагивает при каждом слове. Странно, что копье вздрагивало, а он его по-прежнему не видел.

— Я по работе. Мне можно, другим — нет, — хмуро отозвалась Ирка и с испугом оглянулась на свое тряпками и пакетами замотанное орудие.

— А-а… — прохрипел Буслаев, не зная, что еще спросить. — Какая у тебя… работа?

Ирка не ответила, отводя взгляд.

— Чем ты ранен? Ты можешь встать? — спросила

Мефодий удивился, потом вспомнил, что копья никто не видит. И ран тоже. Для всех, кто на него смотрит, он просто лежит и умирает. Не ясно от чего.

— Бесполезно. Он ранил меня ледяным копьем валькирий.

Меф закашлялся, с кашлем теряя драгоценные секунды, которые были нужны ему, чтобы дождаться ту неведомую приближающуюся точку. Ирка смотрела на нею, не понимая:

— У валькирий нет ледяного копья.

— Не веришь? Дай руку… Ощупай… Здесь!

Ирка послушно стала шарить в воздухе, и пальцы ее наткнулись на древко. Буслаев скривился от боли.

— Осторожно… не выдергивай его! Ты не сможешь… Потом… — выговорил Меф

— Потом — что?

— Потом! — упрямо повторил он.

Древко копья было ледяным. Это напомнило Ирке что-то забытое.

— Холодное копье Сэнры! Валькирии, ушедшей к мраку… Значит, ее копье, изменившее сущность, оказалось у Джафа! — воскликнула она.

— Да, наверное, — едва слышно отозвался Мефодий, и Ирка ощутила, что ему это неинтересно. Он был странно отчужден, словно уже не здесь. Мучительно вглядываясь в ее лицо, он словно хотел увидеть что-то совсем другое.

— Забери медальон… И эйдосы Джафа… Умеешь разбивать дарх? Нет, эйдосы потом… Вначале медальон!

Ирка послушно наклонилась. Перерезать шнурок медальона ей было нечем, и она просто стащила его с шеи Мефодия.

— Отдашь Эссиорху!

Ирка потянулась к золотым крыльям.

— Нет! — сказал Мефодий. — Не трогай пока! Теперь эйдосы… Быстрее! А то эти ворвутся… скоро…

Ирка послушно приблизилась к Джафу. Голова стража мрака была запрокинута, а под самым подбородком, как тутой воротничок, плоско торчала спата. Выдергивать ее Ирка не стала, хотя и оставлять мраку тоже не хотелось. Ну это пусть златокрылые разбираются… Вытащенным из ножен Джафа кинжалом она рассекла цепь дарха, а когда тот, шипя и угрожая, попытался отползти, расколола его двумя несильными ударами, чтобы не просыпать эйдосы. Заодно проверила и карманы. Забрала карты. Три дамы метались, заточенные в белые четырехугольники, суетились, размахивали руками. Ирка, не разглядывая, сунула карты в карман.