Изнанка мести (СИ) - Великанова Наталия Александровна. Страница 102

Вика плотно опустила веки – скорее бы это кончилось. Ярослав не знал милости. Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем он оставил её. Час с бывшим мужем перевернул с ног на голову устоявшуюся жизнь. Впрочем, уже не первый раз. От одних только воспоминаний накатил приступ тошноты. Одновременно невыразимое отчаяние притупило чувства и лишило сил. Когда же их общение закончится?! Сегодня она еле дождалась, пока он уехал, и сейчас могла, расслабившись, отдаться своему горю, рассыпаться на тысячу кусков. После бесконечного дня, вытянувшего заключительные остатки мужества, она хотела только упасть в кровать и забыться во сне.

Не думать ни о чем.

Что с ней происходило? Отчего она молчала об его отцовстве? Вика миллион раз задавала себе этот вопрос сегодня. Может быть она уподобилась Ярославу и теперь играла в игру «хочу скажу – хочу нет»? Почему она так делала?

Она сама не могла понять. Неужели опустилась до того, что мстила ему с помощью ребенка? Руки тряслись, а в ногах была слабость. Она сидела, думала и думала, старалась понять происходящее глубоко в сердцевине души. Нет, она не мстила. Она защищала себя и дочку. Что изменится, если он узнает о своём отцовстве? Разве от этого он простит всё? Или хотя бы постарается простить? Забудет о правосудии?

Или она всю жизнь будет смотреть на него, ожидая подачки? Есть ли шанс у ребёнка, что отец не использует его в качестве орудия мести? Будет ли Ярослав её любить? Её саму и её дочку? Не захочет ли их разлучить? Не захочет продолжить своё грязное дело, используя ребёнка?

У него будут другие дети: умные, красивые, богатые, не знающие нужды и сомнений в любви родителей. Своего малыша Вика обязана защитить сама.

«Ты должна быть только рада отплатить Ярославу таким незначительным способом за все, что он сделал», – убеждала она себя и старалась воззвать к собственному цинизму. Получалось плохо.

Тревожные сигналы «Внимание! Ребенку угрожает опасность!» опять раздавались в голове.

Она заставила себя вспомнить все их встречи за последний год. Его неистовство, заносчивость, сноровку бить в наказание, бушевать от одного её вида: что это было, как не последовательное объяснение в ненависти? Вика воочию представила пренебрежительный взгляд Ярослава, когда он «обличал» её: «Путана!», «Ты спишь с ним?», «Твоя семья…!», «Гниль»! Вика закрыла уши руками. Гордость – это всё, что у нее осталось. Именно гордость помогла ей держаться на плаву все эти месяцы, заставляла переставлять ноги, поднимать голову, расправлять плечи. Она будет полной идиоткой, если откажется от неё сейчас. Её цель – сохранить саму себя и защитить ребёнка, и ей не следует позволять себе предаваться дурацкому оптимизму. Как может она свою любовь, себя и малыша доверить этому человеку? Всю жизнь ждать подвоха? Сомневаться: любит ли он их или нет? Любит её или только ребенка? Почему она должна простить?

Одна часть её души взывала к справедливости, другая видела перед собой только предавшего Ярослава.

Вопросы не давали покоя, не оставляли ни на секунду. Они кружились вокруг, словно стая назойливых мошек. Она знала, что от них не будет спасенья ни знойным днем, ни дождливым вечером, ни туманным утром.

Вика уснула с ними сегодня и проснулась назавтра. Одна мысль с утра, что надо топать на работу, вызывала тоску. Продирать глаза, вылезать из теплой постели Вика не любила. «Ничего, – каждый день напоминала она себе, – скоро декретный отпуск. Вот тогда не надо будет всю неделю вставать ни свет ни заря». Оставалось каких-то пару-тройку недель.

Если просыпаться было тяжело, но топать сквозь солнечное рождение дня наоборот – приятно. Деревья склоняли сонные ветви, приветствуя принцессу и её маленькую дочку, лучи восходящего солнца тянули золотые нити, птички пели летние трели, радуясь каждому мгновению. Светило, поднимаясь, приветливо грело, разгоняя ночную свежесть.

Ей повезло быть беременной летом. При воспоминании о предстоящей зиме, Вика содрогнулась. Какое счастье, что у нее было припасено немало дров. Она все деньги на них потратила: боялась остаться с крошкой в холодном доме. За декрет она, конечно, получит что-то, это даст ей возможность продержаться до весны. Дальше она не заглядывала. Что толку переживать из-за будущего года, когда она с трудом представляла, как дожить до конца этого?

Вика горестно вздохнула. Вместе с приближением осени, всё чаще вспоминала она и про учебу. Её академический отпуск, взятый в университете, подходил к концу. Если она не заплатит за следующий год (а она не заплатит…) придется забрать документы. Она не знала, почему тянула, но до сих пор руки не поднимались этого сделать. Она оправдывалась перед собой, что сейчас каникулы и в деканате никого нет. Говорила себе, что когда пойдет в декрет у неё будет больше свободного времени и она всё спокойно оформит. Но взаправду это была трусость. Трусость признаться, что она осталась без образования, что мечта стать художником осталась завитками в блокноте заурядного секретаря.

Почему нет каких-нибудь заведений, где преподают живопись бесплатно? Конечно, она не утратила навыков, может быть, даже повысила свой уровень – ведь теперь она рисовала с жадностью утопающего. Всё то, мимо чего год назад Вика проходила мимо, вызывало теперь ярое желание быть перенесенным на бумагу: крики чаек в прозрачном небе, смешение кленовых и липовых листьев в парке на фоне голубой бесконечности. Подсмотренные украдкой поцелуи, яркая лента в волосах у школьницы, уж не говоря про необыкновенную архитектуру, которая так и просилась на лист. Нет, сноровка не ушла, но желание опереться на взгляды мастера, услышать мнение человека, привыкшего оценивать и направлять молодое племя, не исчезло. Иногда она мечтала о восстановлении не на факультете живописи, а на архитектурном. Грезила о проектировании не уродливых коробок домов, а летящих ввысь ажурных сводах, дачах в стиле ампир и уютных гостевых домиках.

Но что с того? Все это были пустые грезы, которым не суждено воплотиться в ближайшие пять лет.

Плохо выспавшаяся, с одутловатым лицом, она подошла на заре к умывальнику и постаралась, наконец, прекратить дебаты сторонников и противников правды в собственной голове. Выдавила пасту на щетку и почистила зубы. Умылась прохладной водой и решительно отбросила хандру. Сняла с вешалки трикотажное фисташковое платье с маленькими рукавчиками, надела его и придирчиво посмотрела в зеркало. Подол был немного помят, но снимать и гладить было некогда. Смочила ладонь, похлопала по складке и немного вытянула ткань. Не очень-то помогло. А, ладно! Она подкрасила губы и сунула ноги в безкаблучные сандалеты, попутно ругая себя. До чего она дошла, в кого превратилась! Ещё немного и вообще одежду гладить перестанет. Потом прекратит стирать и, в конце концов, голову мыть. Брр!

Вика открыла дверь: теплое летнее утро коснулось кожи, скользнуло по ногам. Она закусила губу и захлопнула дверь. Конечно, она могла бы облегчить себе жизнь, если б позволила Выгорскому снова стать её частью. «Ты обязана об этом подумать, – велела она себе, но тут же осеклась, – нет, нельзя позволять ему манипулировать собой!»

Не успела Вика выйти из калитки, как увидела его: богоподобный стоял, опираясь на капот машины, скрестив руки на груди и, как обычно, сунув ладони под мышки. Вика аж замерла. Секунду-другую она смотрела на него, не очень-то веря в отсутствие галлюцинаций. На нём были лёгкие брюки цвета хаки с низкими накладными карманами, оливковая рубашка по фигуре и кожаные шлёпки, не скрывающие красивых ступней. Узкие бедра, плоский живот, широкая грудь, под золотистой кожей шевелились тугие мускулы. Он и так выглядел безумно дорого, а уж рядом со своей отполированной машиной... Ну почему он такой неотразимый и уверенный? Она ещё не успела опомниться от вчерашних препирательств.

Вика заскрипела зубами, упрямо подняла голову, собираясь приветствовать его с холодным безразличием, но он усмехался так мальчишески обезоруживающе, что она едва не ответила улыбкой.