Ваше благородие - Чигиринская Ольга Александровна. Страница 36

— Оставьте в покое моего солдата, товарищ лейтенант, — голос старлея звучал ровно, будто речь шла о банальном вопросе вроде распределения постов, словно и не в его руке застыл «Стечкин».

— А если нет? Убьете меня? — спросил Палишко. — Вас за это по головке не погладят, товарищ старший лейтенант.

— Я прострелю вам ногу, товарищ лейтенант, — так же спокойно ответил старлей. — Может быть, мне за это объявят порицание. Но вы на всю жизнь останетесь калекой.

Рядовой высвободился из рук Палишка и вышел за дверь. Старлей спрятал пистолет в кобуру.

— Товарищ капитан, товарищи лейтенанты, — спецназовец подошел к холодильнику, достал початую бутылку «Учан-Су» и налил в стакан пузырящуюся игривую жидкость. — Мои солдаты будут ходить по территории куда им нужно идти. Они будут заходить в эту комнату, не спрашивая ни у кого из вас разрешения. Они будут пользоваться санузлом наравне с вами, и если это кому-то кажется оскорбительным, он волен справлять нужду в кустах. — Артем допил и поставил стакан на поднос. — Это первое. Своих солдат вы можете бить сколько вам угодно. Моих извольте не трогать. Это второе. И третье. Товарищ лейтенант, сейчас вы пойдете со мной и извинитесь перед рядовым Сандыбековым.

— Да пошел ты, знаешь, куда! — взвился Палишко.

— Сергей, ты пойдешь и извинишься! — сказал Глеб.

До ледяного спокойствия старлея ему было далеко. Хватит, по горло сыт он художествами своих солдатиков и офицериков.

— Товарищ капитан! — Палишко обернулся к нему за помощью, — Да как же это так… Спецназу из нас можно веревки вить, так получается? А мы и слова не скажи?

— Ты дерьмо и трус, Палишко, — с расстановкой сказал старлей. — Во-первых, ты дерьмо потому, что самоутверждаешься за счет рядовых, которые не имеют права тебе ответить. Во-вторых, ты дерьмо потому, что боишься признать свою ошибку. И в-третьих ты дерьмо потому что перебздел и просишь защиты у своего капитана. Ты позоришь десант, Палишко, ты позоришь армию, ты позоришь всю свою страну.

— Палишко, пойди и извинись перед рядовым, — не глядя в глаза ни ему, ни Артему, сказал Глеб.

— Товарищ капитан…!

— Ты первым распустил руки, ты и выпутывайся! — крикнул Глеб. — Любишь трепаться и размахивать кулаками — отвечай за свой треп и свои дела! Почему я должен вечно разгребать за вами дерьмо?! Почему я должен покрывать ваши пьянки, блядки, отлучки, драки? Не хочешь извиняться — получишь по морде от меня. Ты что еще не понял, что неправ? Что ты повел себя как неблагодарная свинья? Тебе это разъяснить популярно?

Палишко беспомощно оглянулся по сторонам. Старлей сделал приглашающий жест в сторону двери. Казалось, что от напряжения в комнате звенит воздух.

Палишко стоял несколько секунд, сжимая и разжимая кулаки, потом выдохнул и направился к двери.

— Черт, — Петраков взял со стола банку пива и отхлебнул. — Нехорошо вы поступили, товарищ капитан. Теперь они нам на шею сядут и ножки свесят.

— Нечего задираться, — бросил Глеб в ответ. — Ребята вообще нам ничем не обязаны. Они здесь в своем праве, могли бы спокойно всех нас выгнать за ворота… Нет, пустили сюда, поставили пиво за свой счет…

— Я не о том, — Петраков жестикулировал банкой. — Серега неправ, и неправ круто. Козел он, в общем, чего там говорить… Но это наше дело, семейное. Лучше бы вы ему сами по шее дали и заставили извиниться. А так получается нехорошо…

— Да, это я сглупил… — согласился Глеб. — Ладно, сделанного не воротишь.

— А ты слышал, как он разговаривает? — зампотех Стумбиньш, молчавший во время всего разговора, теперь взял слово. — Прямо лорд английский, а не офицер спецназа.

— Это точно, — согласился Васюк. — Товарищ капитан, вы заметили?

— Что я заметил? Что человек нормально говорит по-русски, а не матюкается через слово? Это я заметил.

— Рыбак рыбака видит издалека, — подмингул Стумбиньшу Петраков.

Вошел мрачный Палишко. Рванул дверцу холодильника, выхватил две банки с пивом, одну вскрыл и осушил залпом, после чего швырнул ею в стену, вторую начал пить не спеша, устроившись на диване.

— Знаете, на кого он похож? — спросил Васюк. — Да на белого офицера, как их в кино показывают. Такой чистенький, вежливый, а палец в рот не клади!

— Ну, и не клади, — сказал Глеб.

— Муд-дак! — с выражением процедил сквозь зубы Палишко.

— Это ты о себе? — спросил Стумбиньш.

— Что, заставил он тебя перед рядовым извиниться? — подначил Петраков, — Может, ты татарина еще и в попку поцеловал?

Вторую пустую банку Палишко швырнул в него.

— Ша! — закричал Глеб, вставая между ними. — Палишко, сидеть здесь! Петраков, ты, кажется, начкар, так какого черта ты тут делаешь? Бегом в караулку, а потом проверишь посты! Е-мое, как вас спецназовцы могут уважать, когда вы собачитесь, будто базарные бабы?

— Я вот что думаю, — Стумбиньш часто сообщал свои рассуждения без всякой связи с предыдущим разговором: — Питание этой телевышки идет по кабелю отуда-то из Ялты. Или там Гурзуфа. Электростанция должна быть — зверь. В генераторной, как я понял, запасные генераторы. На случай если ток отключат, а что-то нужно срочно передать в эфир… Сейчас они не работают. Тем не менее. Эти ребята постоянно мотаются туда и обратно. Зачем?

— Карл Янович, — устало сказал Глеб. — Я так думаю: это не наше дело.

Убитые спецназовцы лежали чуть ли не вповалку на полу, возле одной из машин. Их накрыли чем-то, но Козырев знал, что они здесь, и этого было достаточно, чтобы добавить еще балл к общей хреновости его состояния.

«Скоро и я… как они…»

— И думать забудь, — сказал Верещагин, проследив его взгляд. — Володя, все будет хорошо. Ты у нас еще выиграешь «Триумфальную Арку». Хватит туда коситься.

Он закончил заправлять шприц, надавил на поршень, чтобы выпустить воздух, протер Козыреву руку ватным тампоном и умело ввел иглу в вену. Мертвенный, дрожащиий свет галогеновой лампы потеплел. Боль слегка утихла — начал действовать анальгетик.

— Арт… Почему ты все время приходишь сам?

Верещагин не ответил. Вместо ответа он распечатал салфетку и протер раненому лицо. Салфетка оставляла после себя приятную свежесть… Такая маленькая, чепуховая приятность, но вдруг оказывается, что совсем не лишняя, когда секунды сливаются в кошмар.

— Действует? — спросил Артем.

— Да…

— Очень хорошо.

Анальгетик экономили и вводили ровно столько, чтобы Владимир мог терпеть боль молча. Дверь в генераторную не пропускала звуков — наверняка во время работы всех этих агрегатов здесь стоял адский шум, потому и звукоизоляция была отменной. Но случайный стон, вырвавшийся тогда, когда кто-то входит в генераторную или выходит из нее, мог погубить их всех. Они часто ходили туда-сюда, это был не только полевой госпиталь или мертвецкая, здесь они сложили и то, что могло их выдать: крымское обмундирование, крымское оружие, документы… Этакая комнатка с секретами… Причину экономии морфина Владимир понимал четко: он может оказаться не последним раненым. Если что-то пойдет не так, здесь будет бойня…

— Кровь уже не течет, — ободрил его Артем. — Рана не воспалилась, температуры у тебя нет.

— Что там… с ногой?

— Я не настолько силен в медицине, чтобы сказать точно… Подожди настоящего специалиста, яки?

Владимир попробовал улыбнуться ему в ответ. Бедный совестливый убийца Арт Верещагин… Приходит сюда просить прощения у мертвого Даничева и еще живого Козырева… И все же не забывает снимать комбинезон всякий раз, когда берется за перевязку — чтобы не заляпать его кровью…

— Хочешь коньяку? «Ай-Петри» десятилетней выдержки…

— Нет…

Артем вытер руки влажной салфеткой и надел комбез.

— Арт… Не уходи…

— Тебе страшно здесь одному?

— Нет… Просто плохо…

— Ну, Володя… Ты ведь жокей. Сколько раз ты себе ломал ключицы?

— Четыре. Это… совсем другое. Я… больше не сяду… в седло.

— Да ну тебя.