Ожерелье Дриады - Емец Дмитрий Александрович. Страница 19

«Аидушка» не ответила. Свиток у нее в руках стремительно скручивался, и Мамзелькина беспокоилась, чтобы не было загибов. Зато, как всегда случалось при упоминании Буслаева, оживилась Прасковья.

– А из-за кого еще? Представь, в ночном клубе работают четыре родных брата. Один украл недельную выручку и сбежал так быстро, что его не догнали. Как думаешь, кого прижмут? – сказал Ромасюсик свежевыпеченным голосом.

Зигя, умявший конфеты Мамзелькиной, поднял голову и уставился на шоколадного юношу. Должно быть, Зигю осенило, что Ромасюсик тоже в некотором роде является конфетой – гигантской и оттого вдвойне привлекательной. Он даже в носу перестал ковырять, так поразила его эта мысль. Ромасюсик, ощутивший к себе нездоровый интерес, встревожился.

Ната, цепким умом просчитывающая варианты, внезапно потеряла интерес к Мамзелькиной и требовательно коснулась плеча Зигги Пуфса. Тот неохотно повернулся.

– Чего тебе?

– Приказ же исходит от Лигула? – строго спросила она.

Гноящиеся глазки Пуфса были холодными и подернутыми пленкой, как мясной бульон.

– Само собой. И что из того? – равнодушно согласился он.

– С Лигулом можно договориться? Мы согласны на все!

Пуфс накрутил бородку на палец.

– Я не ослышался? На все? – вкрадчиво уточнил он.

– На все! – уверенно повторила Ната.

Карлик поочередно уставился на Чимоданова и Мошкина. Те молчали, но молчали, увы, скорее в смысле «да», чем «нет». Ромасюсик пятился от наступавшего на него Зиги, только что попытавшегося отодрать у него ухо. Мамзелькина невинно поправляла бомжацкий свой рюкзачок.

– На колени! – приказал Пуфс.

– Что?

– Что слышали! Все трое – быстро на колени!..

Голос Пуфса стал резче. Евгеша внезапно осознал, что все, включая их капитуляцию, было просчитано этим лилипутом с самого начала. Где-то в глубине сознания вспыхнула искра надежды. Неведомая подсказка попыталась пробиться наружу, но не пробилась. Погасла.

Первой опустилась на колени Вихрова, вторым – Мошкин, а третьим – пыхтя и негодуя, но все же покоряясь, Чимоданов.

– Отлично! Я доволен! – похвалил Пуфс. – Вскоре светлые отправятся на поиски одной вещицы. Напроситесь с ними! И помните – любая попытка соскочить с крючка – и от тридцатого числа вас никто не спасет! Ясно?

– Ясно, – буркнула Ната. – Ну напросимся мы в поход. А дальше что?

Не отвечая, Зигги Пуфс подошел к своему громильному телу, вскарабкался на него и деловито выудил у него из-за уха мерзкое насекомое с короткими, слабо шевелящимися лапками. Насекомое было прозрачным. Внутри переливалось нечто рубиновое, дробящееся на отдельные капли. Размером насекомое было с десятикопеечную монету.

– Ну-ну! Насосался! Бедный Зигя!.. – пожалел Пуфс.

– Клесь похой! Клесь обидел Зигю! Зигя раздавит клеся! – забухтел гигант.

Пуфс ударил его по пальцам, а когда гигант помешкал убрать руку, вцепился зубами в запястье.

– Я те трону! А ну убрал бревна!!! Я тебя самого раздавлю! – завизжал он.

Оглушенный гигант застыл, испуганный яростью этой мелкой козявки – своего хозяина.

– Что это? – спросила Ната.

– Тебе сказало было русским языком: «клесь»! – передразнил карлик. – «Сусество» из Нижнего Тартара. Абсолютно безмозглый, как и вы все, но безумно живучий! Главное, что у меня с ним непрерывная связь. Особенно когда он выпьет хоть каплю крови! Понятно?

Ната поспешно кивнула. Она надеялась, что это успокоит Пуфса, но он рассвирепел еще больше.

– Что тебе понятно? Что такой тупой дуре вообще может быть понятно? – кривляясь, запищал он. – Светлые, конечно, подстрахуются. Не будут использовать маголодий, поставят заслоны от комиссионеров и вообще сделают все, чтобы мы их не нашли. И вот тогда ты будешь доставать моего клещика и сажать его на свою грязную руку, чтобы он укусил тебя! У тебя ненадолго будут появляться мешочки под глазами, но ты не сдохнешь! Я же всегда буду знать, где вы! И только попытайся потерять мою козявочку! Я тебя своими руками выпотрошу!

Ната, сглотнув, повторила, что все поняла. Победив брезгливость, она взяла клеща – неожиданно тяжелого, безмерно холодного и, вероятно, прожорливого.

– Остальным тоже ясно? – елейным голоском уточнил Зигги Пуфс.

Чимоданов и Мошкин уверили его в своей понятливости. Бородатый младенец махнул слабой ручкой. Появившаяся дверь открылась узко и косо, как рот у улитки.

– А теперь пошли вон, пока я не передумал! – приказал он.

Первым наружу выскочил Чимоданов, за ним, отстав на полшага, Евгеша. Нате же Прасковья хладнокровно подставила ногу. Разогнавшаяся Вихрова проехала животом по скользкому полу. Ощущая боль в содранной ладони, взбешенная Ната вскочила, чтобы оказаться нос к носу с Прасковьей.

– Чего тебе надо? Мы же на все согласились! – заорала Вихрова, с трудом сдерживаясь, чтобы не броситься на нее.

Насколько она была разъярена, настолько Прасковья хладнокровна. Казалось, что одной ее бабушкой была Снегурочка, а другой – Снежная королева.

– Пару слов! Мне нужен Меф!

– Ну и бери его! Подавись им! Я-то тут при чем? Я его сто лет уже не видела. Сегодня только встретились мельком, – огрызнулась Ната.

– Едва ли Дафна потащится в поход без него! Она у нас опекающая мамаша! Мне плевать, как ты это сделаешь, но если не устроишь – убей себя об стену!

Ромасюсик, вынужденный это озвучить, скривился, будто откусил кислое яблоко.

– Сдался тебе этот Буслаев, Прашечка! Я не андэстендю! Ты же и так уже тоску на него наслала! Недели две теперь места себе не найдет! – не удержался он, когда дверь, выплюнув Нату, сомкнула свой рот.

Зигги Пуфс перестал чесать голую ляжку.

– Откуда знаешь? – проворчала Прасковья, с ненавистью косясь на помидорные, внешне незаинтересованные ушки Пуфса и зашкаливающее честное, мигающее бюргерскими глазками лицо Тухломоши.

– Да так вот! Вчера всю ночь скоморошьи кости под домом шевелились, – наябедничал шоколадный юноша.

Пуфс осклабился.

– А я и не заметил! Это ж надо такую силу желаний иметь! – сказал он умиленно.

– И фотками Буслаева все стены себе оклеили! На одной даже помада была! Тридцать фоток скрытой камерой: на работе, на улице, в подъезде, и везде он урод уродом!.. И ведь даже не клевер! – продолжал ревновать Ромасюсик, обозначавший этим словом ум.

– Выключи звук! Ты, дрянь!!! – внезапно заорал он сам на себя и трусливо зажмурился. Он всегда безошибочно ощущал время очередной взбучки.

Несчастная болтливая шоколадка стояла по стойке «смирно», ожидая оплеухи. И, разумеется, дождалась. Прасковья с омерзением вытерла запачканную шоколадом ладонь и, круто повернувшись, ушла к себе. Очередь суккубов и комиссионеров метнулась в разные стороны – точно нож рассек сливочное масло.

Ромасюсик всхлипнул.

– Одного не могу понять: зачем Прасковье Мефодий? Что он – самый красивый, самый умный? Зуб у него отбит, и подбородок колючий, и папашка у него алиментщик! Да ты лучше этого Буслаева в тысячу раз! – стал утешать его Тухломоша.

Он стоял рядом и, склонив голову, со скрытой иронией разглядывал Ромасюсика. Шоколадный юноша перестал всхлипывать и скромно улыбнулся. У него действительно сохранялись кое-какие заблуждения на свой счет.

– Ну, может, не в тысячу… – сказал он робко.

– Зято вкюснее в тюсясю! – убежденно проговорил гигант Зигя.

Улыбка Ромасюсика затерялась в трясущихся желейных дебрях его щек.