«Попаданец» на троне. «Бунтовщиков на фонарь!» - Романов Герман Иванович. Страница 40
«Так уж я вам и поверил, прелестницы. Да вы и сами покраснели до ушей от столь наглой лжи. Вместилище пороков и разврата, вот что такое ваш синематограф. Эх! Помацать бы вас, но только времени нет…»
Но сам им мило улыбнулся, вытащил бухту, размотал, закрепил концы к ложу и сбросил вниз. Обернулся и спросил:
— И от кого вы на засов заперлись, милые?
— Как стрельба здесь началась, измайловцы к нам во Дворец ворвались. Пьяные. Непотребные. Но мой кузен, троюродный брат, с ними — он-то фрейлин ее величества всех и уберег. Там, в коридоре, с солдатами встал у наших дверей и никого сюда не пустил…
— Ну что ж, жить будет твой кузен, Наташенька, обещаю, — ободряюще улыбнулся фрейлине Петр.
— Надеемся на вашу милость, ваше величество…
Но до чего ж аппетитных красоток моя супруга подобрала себе в свиту, так и тянет в постель уложить. Вот только зачем она этих Елен Троянских набрала, ведь на их фоне самой смотреться трудновато…
За его спиной с хэканьем ввалился усатый Ганс, затем появился полковник Неелов Василий. Чин немалый, в годах адъютант, но только произведен он был в него прямо из поручиков, за верность. Как поведала Лизавета — полтора десятка лет тому назад его по навету пытали да сослали. Но офицер великого князя не сдал. А что было, то Петр так и не узнал — он на ней делом был занят. Вот такие постельные услады тоже бывают…
За Нееловым косяком пошли вперемешку казаки с голштинцами. За пару минут конвойцы и адъютанты все пространство комнаты заполонили — и тут же на еле прикрытые тела фрейлин впялились, слюной исходя.
— Так, орлы, запомните — эти красавицы моя добыча, они мое сердце пленили. И кто будет их небесные прелести пристально рассматривать, в рыло любопытное получит от меня!
После такого категорического заявления Петра голштинцы и казаки дружно закхекали, будто у всех разом в горле запершило, и стали рассматривать только лепнину на стенах, а бывший советский сержант продолжил, обращаясь уже к девушкам:
— Прошу вас помочь кузена вашего спасти. Дайте нам пяток таких чудных халатиков, и, чтоб мундиры наши раньше срока измайловцы не увидали, мы их наденем. И за вами в коридор выйдем, братца вашего убережем, ну а других насильников накажем.
Девицы моментально вынули из шкафа ворох белья. Петр выбрал себе зеленый пеньюар, запахнул его, взял в правую руку массивный подсвечник, а лопату убрал за спину.
Голштинцы сообразили сразу — те, кто был чисто выбрит, тут же накинули подобную одежду. Кое на кого даже напялили кружевные чепчики — такие милашки появились, пальчики оближешь…
— Наташенька и Кларочка, выходите за дверь и идите к брату смело, мы за вами. Не бойтесь, красавицы, вы в полной безопасности. Я иду первым, а голштинцы следом, прикрывайте мне спину, когда надо, стреляйте. Рвемся к лестнице. Казаки следом дочищают, а кто из комнат выскакивать будет — рубите. Все ясно? Ну, с богом!
Девчонкам было страшно, но они, коротко переглянувшись между собой, вышли в коридор. За ними шустрой слаженной компанией устремились еще пять «фрейлин», пряча за спиной пистолеты и серебристую сталь обнаженных шпаг. Все усатые и бородатые благоразумно остались в комнате в полной готовности к рывку…
По воротной стене старинной Ивангородской крепости, построенной еще дедом Ивана Грозного, медленно, над думой тяжкой свой лоб морщинами собрав, ходил генерал Румянцев.
Вчерашние утренние события в столице, о которых он уже знал вечером, словно по наитию прибыв только из Дерпта, где делал смотр полкам, не могли оставить его равнодушным. Но вот ответа на извечный русский вопрос: «Что делать?» — у него не имелось.
Молодой генерал, недавно подошедший к сорокалетнему рубежу, отличился в войне с Пруссией и был волею императора назначен командовать армией, которая собиралась для войны с Данией.
Вроде бы высоко взлетел он по армейской лестнице, но душила Петра Александровича обида на венценосного тезку. Плоды кровавых побед русской армии над королем Фридрихом, кровью и потом за четыре года жестокой войны учиненные, одним махом император перечеркнул, все завоевания побежденным пруссакам обратно отдавая.
И пусть корпус генерала Чернышева еще в Кенигсберге находился, но в полной передаче королю Фридриху всей завоеванной территории Восточной Пруссии никто из русских уже не сомневался…
Он бы еще вчера вечером смог бы отдать приказ кавалерии выступить на Ораниенбаум, ей всего-то ходу немного, уже к утру там были бы. Войск достаточно, чтоб гвардию разбить одним ударом, даже армию всю исполчать нет надобности. Мог бы, но не стал. К чему? Он хорошо знал императора, своего племянника — и как не похож он на своего деда, Петра Алексеевича.
Покойный император был родным отцом Петра Александровича, обрюхатив однажды матушку будущего генерала. Петр Алексеевич, до женщин всегда охочий, грех свой похотливый на этот раз прикрыл, отдал девушку женой любимому адъютанту своему, Александру Румянцеву. Тому самому, что с офицерами царевича Алексея в Петропавловской крепости подушками удавил, жестокий приказ венценосного отца выполняя…
Приемного отца генерал всегда за родного почитал, хотя знал, кто его природный отец — в семье этого почти не скрывали. Да и зачем? При дворе об амурных похождениях императора на каждом углу судачили.
А сам Александр Румянцев никогда ни жену, ни сына не упрекал, хотя был суров нравом — но, боготворя покойного императора, перенес это чувство и на сына, царственной крови ребенка. Вот потому-то и мучился сейчас генерал-аншеф Петр Александрович Румянцев — и племяннику, природному императору, помочь надо, и душу пересилить нельзя.
Труслив зело его тезка царственный, о сопротивлении гвардейской мощи не помышляет, перед никчемным князюшкой Никитой Трубецким унижался вчера тяжко. Как защищать такого царя прикажете, который драться насмерть не желает и готов на милость своей умной, но блудливой супруге отдаться.
А двинь сейчас Румянцев полки в его защиту… Но до Ораниенбаума кавалерии десять часов идти с отдыхом, чтоб совсем коней не запалить. Пока дойдешь, и время уйдет, и Петр Федорович капитулирует. А Катька его тогда прямиком в Сибирь отправит или на плаху пошлет — она-то к его крови почтения совсем не имеет. Кто ей генерал Румянцев?
Облегчив душу громким бранным словом, генерал остановился. Сопротивляйся Петр Федорович, или иди царь в Нарву с голштинцами — тогда на войну легко было бы решиться. А так непонятности. Как сегодня — казаки с биваков самовольно снялись и в неизвестность всем полком ушли, а командующего армией даже не предупредили…
Измайловский караул стоял почти рядом, за углом комнаты. Вдоль стены одной шеренгою. Увидев впереди практически голых девушек, солдаты чуть отвернулись, а молоденький офицер, почти мальчик, скосил к полу глаза и негромко прошипел:
— Куда идете? Немедленно вернитесь к себе в комнату. Голштинцы на первом этаже…
— Уже на втором!
Петр выдвинулся и со всей силы лупанул офицера в лоб тяжелым подсвечником. А следом хорошо огрел по голове и солдата. Третий измайловец получив от императора штыком лопаты по коленке, заорал истошно от лютой боли. Четвертого солдата Петр ударил ботфортом по мужским причиндалам, и тот сразу согнулся, схватив жестоко ушибленное «достоинство» руками.
Но уже было не до жалости, и, вкусивший крови, он рванулся бегом по коридору, щедро наделяя лопатой и пинками опешивших солдат. Сзади валом бежали голштинцы, добивая и затаптывая. Секунд десять в коридоре шла безнаказанная и беспощадная кровавая резня ошеломленных от неожиданного нападения измайловцев.
Два десятка полупьяных гвардейцев погибло на месте, даже не успев и толком понять, за какие такие прегрешения, вольные и невольные, женщины в пеньюарах их столь быстро и безжалостно убивают.
Петр же ни о чем не думал, он отключился от происходящего — только лопата в руках крутилась да разлеталась в стороны кровавыми ошметками человеческая плоть.