Я - судья. Кредит доверчивости - Астахов Павел Алексеевич. Страница 30

– Что за горе? – поинтересовалась я.

– Аллергия, наверное, – шмыгнула носом Натка.

– На Владика?

– При чем тут Владик? Я что, заболеть не могу?

– Можешь, – согласилась я и, присев рядом, пощупала ей лоб.

Лоб был горячим и влажным, но, скорее всего, Натка просто перегрелась в байковой пижаме.

– Тебе не жарко?

– Мне никак, – буркнула сестра.

– Можешь сказать – почему?

– Говорю же, заболела. Морозит, и насморк достал.

– Ну, не хочешь говорить, не надо. Только все твои проблемы рано или поздно становятся моими.

Я встала и пошла в ванную переодеваться. Сенька носился по комнате с вертолетом.

– Мам, дядя Никита меня на плечах катал! Знаешь, как я придумал его называть? Кит! По-моему, он за теть Леной ухлестывает…

Натка долго не могла заснуть и проворочалась с боку на бок почти до утра. Ее и правда немного знобило.

Может, не стоило скрывать от Лены свои подозрения насчет Владика? Может, нужно честно сказать, что он единственный, кто мог вечером незаметно вытащить ее паспорт из сумки, а следующим вечером так же незаметно вернуть… Она же не каждый день проверяет, на месте ли паспорт. Она вообще никогда ничего не проверяет…

Нет, нельзя говорить Лене.

Во-первых, сестра и так считает ее «ходячей проблемой», а во-вторых… вдруг Владик не виноват? Вдруг все это – чудовищное совпадение: ее долги по кредитам и его третья машина?

Он же все объяснил. Слишком поспешно, путано, непонятно зачем, но объяснил.

И потом – по его долгам звонят ему, а по ее – ей, значит, это никак не связано.

Додумавшись до этой простой умной мысли, Ната наконец успокоилась и заснула. Но во сне ей приснился Владик с узкими губами-полосочкой. Он разливал густое – красное, как кровь, – вино по бокалам, и рука, в которой он держал бутылку, сильно дрожала. Да и не бутылка это была вовсе, а, кажется, пистолет…

Откуда-то взявшийся голос Лены строго спросил:

– Ната, душа моя, а где твой Владик работает? На что он всю эту роскошь купил?

– Ему наследство досталось, – соврала Натка.

– В деле нет справки об этом. Он проходимец. Гнилая тыква.

Натка хотела крикнуть, что они не в суде, а Владик – не ответчик, но вспомнила, что ничего про него не знает. Только адрес, имя и телефон.

– Лен, – попросила она, – присуди ему быть хорошим. И любить Сеньку.

В воскресенье Натка ходила как в воду опущенная.

Мне казалось, она хочет что-то сказать, но не решается. Можно, конечно, ее разговорить, но в душу лезть не хочется. Рано или поздно она все равно расскажет, сестра не тот человек, который способен долго хранить свои тайны.

Да и тайны, я в этом уверена, скорее всего, связаны с ее новой любовью. Может быть, у Владика обнаружился второй паспорт со штампом о браке… Или в его спальне она нашла предмет женского туалета… Или и того хуже – пассия, с которой Владик встречается параллельно, застукала его с Наткой и закатила скандал с тасканием соперницы за волосы… Да, последнее очень похоже на правду, потому что Ната, не способная в принципе долго горевать, до вечера проходила непричесанная, в пижаме. Такая затянувшаяся депрессия может быть вызвана только соперницей.

Мои подозрения подтвердились, когда я заметила, что Ната украдкой отключила свой мобильный телефон, который, кстати, и не думал звонить.

Мне стало жалко сестру. Я хотела сказать ей, что нельзя зацикливаться только на мужиках, нужно стать интересной и самодостаточной, тогда и мужской пол к тебе потянется. Но… не сказала. Это все равно что обвинить сестру в инфантильности и глупости. И пусть она десять раз такая и есть, но она моя сестра, и я ее, как ни крути, люблю. И понимаю – не всем в этом мире звезды с неба хватать, некоторым достаточно простого семейного счастья.

Вот найдет Ната свое счастье, успокоится и заживет спокойной, респектабельной жизнью, без передряг и выматывающих страстей.

По большому счету, верилось в это с трудом, но надеяться на лучшее все же хотелось.

Ната тщательно перемыла всю посуду, отдраила пол, вычистила сантехнику, приготовила борщ и даже прочитала Сеньке сказку «Стойкий оловянный солдатик». У меня вдруг закралось подозрение, что она замаливает какие-то новые, неизвестные мне грехи, но я прогнала эту мысль.

За ужином я рискнула мягко спросить:

– Нат, ты когда на работу выходишь? Какое-то время коллекторы трогать тебя не будут, Таганцев договорился. Есть время, чтобы разобраться…

– Завтра выйду, – вяло ковыряясь в тарелке, безучастно ответила сестра.

– Ну и хорошо, – обрадовалась я. – Начну ремонт, дай бог, к Сашкиному приезду успею…

– Лен, а можно я еще поживу у тебя?

Я удивленно посмотрела на Натку. Вид у нее был испуганный и очень несчастный.

– Я боюсь, Лен…

– Чего? Сказала же, Таганцев договорился.

– Все равно боюсь. Мне по-прежнему кажется, что за мной следят… На сердце как-то неспокойно. – Натка схватилась за грудь.

– Еще паранойи тебе не хватало, – хмыкнула я. – Для полного счастья. К аллергии в компанию.

– Нет, если ты хочешь, я, конечно же, перееду, – пробормотала Натка, отводя взгляд. – Конечно, перееду… Только если меня… убьют, Сенька…

– О господи, перестань! – взмолилась я. – Живи у меня сколько хочешь! Только прекрати говорить об убийстве!

– Ой, Лен! – Ната бросилась мне на шею. – Спасибо! Хочешь, я с ремонтом тебе помогу?

– Думаю, с Сенькой ремонт лучше не начинать, – вздохнула я.

Натка засмеялась и принялась, напевая, убирать со стола. От ее депрессии следа не осталось.

Я пошла в комнату и набрала номер Сашкиной учительницы, до которой весь день не могла дозвониться.

– Хелло, – наконец ответила она.

Вот это погружение!

– Здравствуйте, Ольга Викторовна, это мама Саши Кузнецовой.

– Ах да, я сама хотела вам звонить.

– Зачем? – удивилась я.

– Видите ли, ваша дочь… – она замолчала.

– Что? Что моя дочь? – испугалась я. Почему-то представилось, что Сашку увезли в больницу с голодным обмороком. Или с приступом аппендицита.

– Саша, как бы это сказать… не совсем рационально использует программу полного погружения.

От сердца отлегло, я облегченно выдохнула.

– Что значит, не совсем рационально?

– Она все время говорит по-русски! И учит русскому всех членов семьи, в которой живет. Она так ничему не научится! Поговорите с ней.

– Поговорю, – пообещала я. – Только Саша все время голодная.

– Голодная? – удивилась Ольга Викторовна.

– Да. Отпустите ее, пожалуйста, в столовую. Пусть ребенок полноценно пообедает!

– Да мы и сейчас в столовой сидим, – растерянно сказала Ольга Викторовна. – Да, Саша?

В трубке послышался отдаленный веселый Сашкин голос.

– У нас очень полноценный обед! – с обидой в голосе заявила учительница.

– Овсянка и жареный бекон?

– Нет, почему же. У нас традиционный английский обед – запеченная баранина с мятным соусом, овощное рагу, пирог с мясом и картофельное пюре. А на десерт йоркширский пудинг…

– Да, да, простите. – Я положила трубку, чувствуя себя крайне неудобно, но, с другой стороны, испытывая облегчение: Сашка весела, здорова и не голодна. А то, что она «нерационально использует погружение», что ж… поговорю с ней об этом завтра.

Утром в понедельник, придя на работу, я столкнулась с Плевакиным.

– Как дела у вашей сестры? – взяв меня под руку, спросил Анатолий Эммануилович, заглянув в глаза так, как умел только он, – с искренней, обезоруживающей проникновенностью.

– Пока не знаю, – призналась я. – Моя сестра большая фантазерка, и я еще не разобралась, как ее спасать.

– Ничего, ничего, спасете, – похлопал меня по руке Плевакин. – Я в вас не сомневаюсь, Леночка. Удачи вам.

Он стремительно ушел, а я, глядя ему вслед, подумала – вот именно, никто во мне не сомневается, ни Натка, ни даже Плевакин, только мне иногда хочется побыть слабой. И чтобы проблемы решались сами собой.