Проходящий сквозь стены - Сивинских Александр Васильевич. Страница 9

Игнорируя пылкие взгляды огненноволосой щучки, я прошествовал к бару, где и пристроился, вооружившись бокалом сангрии.

Кажется, «патрицианские ночи» ещё не начинались. На сцене, оборудованной несколькими блестящими шестами, по которым так здорово умеют скользить обнаженным телом иные фемины, печально пела по-французски про любовь худенькая девица с прической а-ля Мирей Матье. Я косил то на неё, то на гологрудых официанток (негритянка среди них обнаружилась всего одна и та не слишком привлекательная), то на щучку, которая вполне могла доставить неприятностей – не расхлебаешь, то на входную дверь. Где же китаец?

Певичка закончила грустить о своем разбитом сердце и под жиденькие, точно утренний супчик язвенника хлопки (публика окончательно извелась в ожидании стриптиза) удалилась. На сцене появился трансвестит в сверкающем платье с многоярусным кринолином до пола. Был трансвестит очень высок, мускулист и хоть усеян блестками, накрашен и в парике, но на женщину не походил совершенно. А походил он больше всего на вставшего на дыбы призового жеребца, обряжённого для потехи в парик и платье. Впрочем, двигался он грациозно.

«Джулия, где же девочки?» – закричали из зала.

Трансвестит, приложив руки к полной и высокой поддельной груди, насквозь фальшивым контральто выпустил в зал длинную очередь многословных путаных извинений. После чего перевел дух – будто затвор передёрнул – и деловито и лаконично шмальнул контрольный:

– Девочки сейчас будут.

Зал заметно оживился.

Вскоре появились девочки.

Были они настолько хороши, что сангрии мне сделалось мало. Я проглотил единым махом то, что от неё осталось, и потребовал виски со льдом, подумав мимоходом, что лёд стоило бы заказать ещё и отдельно. В штаны засунуть. М-мерзавки, что же они вытворяют, а! Я энергично заколотил опустевшим стаканом об стойку. Бармен был вышколен на совесть и второй вискарь набулькал мне незамедлительно. Хлопнув и его, я засвистал.

Опомнился возле сцены – оттого, что мне крепко заехали локтем под вздох. Музыка рыдала. Девицы извивались. Зал безумствовал. В руках у меня был развернутый павлиний хвост дензнаков, которые я секунду назад пытался засунуть одной из «патрицианок» за чулочную резинку, одновременно отпихивая какого-то нахала, стремящегося сделать то же самое вместо меня. Нахал к моему большому огорчению оказался проворней.

Да и как иначе, ведь был это великий мастер кулачного боя, продвинутый китаец Сю Линь собственной персоной. Мой подопечный. Я резко протрезвел и тихо-тихо уполз в сторонку, придерживая ноющие ребра.

Как я ненавидел в тот миг всех на свете азиатов!

Да только и Сю Линю не пришлось насладиться благосклонностью нагой римлянки. Откуда ни возьмись, возле него появился трансвестит – тот самый, который Джулия, и поманил за собой. Разочарованный столь крутым обломом китаец едва не накинулся на него с побоями, но вовремя одумался. Видимо, кое-какие мозги в его черепушке все-таки водились. Он в раздражении хлопнул своим дурацким веером об сцену и смирно пошагал за Джулией.

Я шмыгнул следом.

Они свернули под неприметную арочную дверь. Рядом с ней возвышался чудовищной комплекции мордоворот с явственными признаками акромегалии [5] на физиономии, поэтому я двинулся чуть левей. Туда, откуда густо несло освежителем воздуха и несколько слабее – табачным дымом.

Сортир пребывал в запустении. Только из крайней кабинки слышалось сдавленное пыхтение и кряхтение, перемежаемое неразборчивым шепотком. Не то ширяется кто-то, не то онанирует, не то с запором борется. Ну и пусть себе. В любом случае, кряхтун был так увлечён собственными проблемами, что вряд ли способен заметить чье-либо присутствие.

Для скрытного погружения в толщу строительных конструкций лучше всего подходила дальняя кабинка. Трусцой преодолев остаток дистанции, я вихрем ворвался в неё, словно мне и в самом деле было уже невмоготу. Дверцы у здешних кабин были основательными – от пола до потолка и вполне надёжно запирались. Я повернул задвижку и принялся быстро раздеваться, толкая одежду в специально заготовленный пакет. Набросал на пол побольше туалетной бумаги, разулся. Одежда, как и прочие предметы материальной культуры, к сожалению, не обладает моими способностями, а просачиваться ещё и сквозь неё – это уже полное пижонство. Mauvais ton [6]. Выдрав из сливного бачка подводящий шланг, я направил его в унитаз. Тут же тоненько, но жизнеутверждающе зажурчало. Простонав восторженно: «Зашибись!.. Понеслась моча по трубам…», я приник телом к влажноватой кафельной стене. Было холодно и противно. Кафель размягчался нехотя. Делался прозрачным не сразу весь, а кусками. Кирпич под ним лежал неровно, раствор был переполнен каким-то сором – нитками и как будто даже обрезками ногтей или волосами. Прямо напротив моего рта приклеился изжёванный папиросный окурок. Я неожиданно икнул.

Зря я столько пил.

Тот, из крайней кабинки, кряхтящий и пыхтящий, вдруг закричал, захлёбываясь от восторга. Крик сопровождался звуками самого тошнотворного характера, а, кроме того, страшной вонью.

Я икнул вторично – с отчетливым позывом к рвоте.

Нет, при моей-то брезгливости пора отсюда исчезать, и как можно скорее, понял я. Иначе расклеюсь окончательно. По привычке помянув шёпотом кривую, обязанную меня вывезти, я рывком углубился в стену.

Приблизительный план «Скарапеи», набросанный Сулейманом, оказался очень уж приблизительным. Чувствуя себя пилотом, летящим не по карте, а по пачке «Беломорканала», я плутал в лабиринтах коридоров и тыкался в кабинеты, ежеминутно рискуя столкнуться со здешними секьюрити-переростками, прислугой или ещё шут знает, с кем. В результате мне поневоле пришлось стать свидетелем бездарного совращения малолетних и очевидцем талантливого карточного жульничества. Я побывал в раздевалке «Римских любовниц» (которую правильнее назвать «одевалкой», поскольку раздевались девушки в другом месте) и наблюдал шокирующую сцену ссоры двух сторожевых акромегаликов из-за пропавшей упаковки синтетического гормона роста. Я узнал, откуда растут ноги у некоторых скандальных слухов и чем на самом деле пахнут большие деньги.

В коридорах было тепло и влажно, зато кондиционирование большинства апартаментов включено на полную катушку. Меня (напомню, странствовал я нагишом) бросало то в жар, то в холод. Мои беззвучные проклятия в адрес Сулеймана, оборотней, трансвеститов и Сю Линя перемежались участившейся звонкой икотой.

Похоже, начинались нервы.

Достойным апогеем кошмарной бондианы стала встреча с мягко стелющейся по ковру гадиной. Да не какой-нибудь безвредной медянкой, а самой настоящей двухметровой гюрзой. И я растерялся. Вместо того чтобы немедленно обернуться предметом интерьера, мимо которого она бы спокойно проползла, я замер, вмиг покрывшись пупырышками гусиной кожи с головы до ног. И каждый пупырышек был размерами как волдырь от ожога крапивой, и каждый чесался, как укус слепня. Но не это было самой большой бедой. Главное, я вдруг совершенно забыл, как следует при встрече со змеёй поступать – то ли смотреть ей прямо в глаза, то ли наоборот, не смотреть ни в коем случае. Твёрдо помнилось лишь одно: нельзя делать резких движений. Впрочем, у меня это великолепно получилось само собой. От страха я попросту окостенел.

Гюрза неспешно приближалась, пробуя раздвоенным языком воздух. Её упорный взгляд, направленный точно мне в переносицу, был настолько выразителен, что почти осязаем. Он всё прочнее сковывал члены, всё пуще леденил кровь. Он не оставлял никаких сомнений – тварь уже решила для себя ближайшую участь встреченного ею дрожащего голенького человечка. До приведения приговора в исполнение оставалось несколько изгибов такого совершенного и прекрасного, такого смертоносного тела.

В эту кульминационную секунду где-то неподалёку хлопнула дверь. Коридор наполнили резкие голоса охранников, продолжающих скандалить из-за своего драгоценного препарата. Змея недовольно дёрнула плоской головой, а я, моментально высвободившись из пут её мертвящего гипнотизма, прянул в ближайшую стену.