Мир вечного ливня - Янковский Дмитрий Валентинович. Страница 51

– Что случилось? – спросил Цуцык.

– Почтальонша разбудила, – ответил я, садясь на скамейке.

БТР почему-то сильно трясло, словно он гнал по насыпи из крупных камней. Ирина вела наблюдение вместо меня, высунувшись по плечи из люка.

– Как ощущения? – поинтересовался сапер.

– Думал, что будет хуже. Там, когда бодрствуешь, сфера взаимодействия почти не ощущается, только звуки.

– Бывает по-разному. Зависит от фазы сна, в которой тебя разбудили. Ладно, отдохни.

– Чего так трясет?

– Это первая гряда. Ну, камни полосой насыпаны, словно их ледником тащило. Не парься, скоро кончится.

– Можно мне под дождик?

– Освежиться?

– Типа того.

– Валяй.

Мы с Искоркой поменялись местами, и я удивился, насколько лес сделался реже обычного. Да и деревья ниже. Я вспомнил, что говорила Ирина о здешних расстояниях. При удалении от Базы реальность сна истончается. Вот забавно! Может, и ливень так скоро кончится?

И тут в голове мелькнула мысль – как же реальность может зависеть от расстояния до Базы, если Базы как минимум две? Кроме нашей есть ведь еще и этот Шахматный Храм! Кажется, Ирина неправильно все поняла, скорее реальность не истончается, а каждая База формирует вокруг себя собственный мир. В месте пересечения законы миров смешиваются, а ближе к самим Базам приобретают свойства…

– Приобретают свойства, присущие нанимателю! – закончил я вслух – Черт! Так ведь правда, какая может быть реальность у сна? В этом мире существуют лишь игроки и фигуры. Игроки перекраивают пространство по собственному желанию, а фигуры…

А что фигуры? Когда это у фигур была хоть какая-то воля? Я представил, как по ночам шахматы вылезают из старой фанерной коробки и устраивают военный совет. Строят планы, как бы им так изловчиться, чтобы завалить игрока. А мир вокруг страшен, так не похож на привычные ровные пространства в черно-белую клеточку. Как вообще ходить там, где нет клеток? Игрок знает, а фигуры нет. В этом между ними кардинальная разница. Вот если бы игрока самого затолкать в шахматную коробку или заставить играть по правилам… Да только на то он и игрок, чтобы жить, как ему хочется. А правила лишь для фигур.

«Но Кирилл время от времени вынужден укладываться в общую коробку, – подумал я. – Вынужден ходить на работу, прикидываться обычным деловым мажором. Трахается наверняка с кем-нибудь. Но по клеточкам он и там не ходит».

Я бы, может, тоже не ходил по клеточкам, да только не мог представить, как это выглядит. Все же я мало пробыл в сфере взаимодействия, это точно. Когда ребята собирались отклониться от курса, чтобы посетить Шахматный Храм, мне это казалось смесью банального любопытства с не менее банальной меркантильностью. Теперь же стало понятно – к старой Базе влечет нечто большее, нечто мистическое, так древний колдун, чтобы стать оборотнем, напяливал на себя шкуру дохлого волка – он был уверен, что это поможет. Я же сейчас ни в чем не был уверен, хотя бы потому, что законы сферы взаимодействия оставались мне по большей части неведомы. А вдруг действительно, чтобы стать игроком, достаточно просто влезть на верхний уровень заброшенной Базы? Что, если Кирилл когда-то просто-напросто проделал именно этот путь? Мог он ходить к Мосту? А почему бы нет? Я же о нем ничего не знаю!

Птиц над головой стало меньше, теперь они не неслись за БТРом трепещущим шлейфом, а взмывали с деревьев время от времени. Зато их активность повысилась, причем не самым лучшим образом – уже несколько раз сверху летели обломки веток и камни величиной с грецкий орех. Я психанул, достал «Стечкин» и пару раз пальнул вверх. Ветки сыпаться перестали.

Наконец мы преодолели каменную гряду и БТР перестало трясти. Я попробовал представить Шахматный Храм, но в голову лезли только картинки из мультика про Маугли, где в джунглях, в развалинах древнего города, жили обезьяны-бандерлоги. Здешние птицы тоже напоминали обезьян, причем не только видом, но и повадками, как оказалось. Летающие бандерлоги. Киплинг в гробу бы перевернулся.

– Эй, народ, долго еще пилить до этого Храма? – спросил я, наклонившись к люку.

– Километров двадцать, – ответил Андрей. – Могу тебя сменить.

– Нет. Я уж лучше здесь, под дождиком.

Подняв взгляд, я с удивлением увидел птицу, сидящую на длинной склонившейся ветке. Она сидела на заднице, как обезьяна, играя при этом на дудочке. Видел я ее лишь мгновение, она промелькнула слишком быстро, да и качество музыкальной композиции оценить не сумел – БТР ревел слишком громко. Но, несмотря на краткость видения, оно накрепко врезалось в память. Я хотел было рассказать об этом друзьям, но не успел – сверху донесся клекот тяжелых рейдеров.

– Стоп! – заорал я в микрофон гарнитуры, чтобы Макс меня услышал с гарантией.

Он услышал, причем затормозил так резко, что я саданулся подбородком о край люка.

– Рейдеры! – добавил я, прыгая внутрь.

На самом деле все эти меры предосторожности были пустой формальностью, поскольку, когда над головой нет густых, мокрых древесных крон, сканеры Рейдеров легко засекают любой объект, в том числе неподвижный. Так что надо было к бою готовиться, а не орать. Цуцык тоже быстро сообразил, что к чему, и дождавшись, когда я выкарабкаюсь из башенки, занял место стрелка. Искорка уже расположилась возле бойницы с «СВДшкой», а я подхватил Витин «АКМ» и Устроился у противоположного борта.

Надо признать, что после Афгана БТР-«восьмидесятку» довели до ума, значительно увеличив угол обстрела не только главного КПВТ, но и для стрелков из бойниц. Так что на трех тысячах метров можно было использовать главный калибр в качестве скорострельной зенитной пушки – с учетом плотности огня КПВТ мог нанести серьезный урон даже тяжелым рейдерам, защищенным силовыми экранами. У бойниц же мы засели на тот случай, если к высотникам прилагался патруль из легких «углов» – маневренных, но хлипких.

То, что нас засекли, стало ясно сразу, как только хмурые тучи озарились фиолетовыми сполохами плазменных капель. Птицы тоже заметили эти вспышки – они резво вспорхнули с деревьев и, собравшись в стаю, плотной тучей ушли на юг. Кажется, им уже приходилось видеть последствия плазменной бомбежки.

– Люки и амбразуры закрыть! – выкрикнул Цуцык, проваливаясь к нам.

Над его головой лязгнула крышка. Макс тоже спешно задраился, и принципе это было единственное, что мы могли сделать. Когда с неба медленно падают комки полыхающей плазмы, лучше сидеть и не высовываться. Правда, это в танке – у танков гусеницы. А у нас колеса, которые сгорят в течение первых мгновений, когда плазма коснется земли.

– Колеса! – заорал я не своим голосом.

До Цуцыка моментально дошло, все же он неплохо справлялся с обязанностями командира.

– Макс, жми на полную! – приказал он.

БТР взревел дизелем и чуть вздыбился, выпуская на волю мощь своих трехсот лошадинных сил, так что плазма еще не успела коснуться верхушек деревьев, когда мы набрали половину крейсерской скорости. Хорошо, хоть гряду миновали, а то бы кишки из нутра выпрыгнули. Я еле успел поставить автомат на предохранитель, а то бы наделал дел. Тут, под броней, одного выстрела достаточно, чтобы всех положить, – пуля в таких условиях за долю секунды делает несколько сот рикошетов. Хорошо, если в сиденье застрянет, а если нет – хана.

– Куда ехать? – спросил Макс, ворочая рулем. Наверное, он объезжал деревья, но это было видно лишь ему одному – смотровые щелочки узенькие.

– К воде! – ответил Цуцык.

Нас хорошенько тряхнуло, я не удержался на десантном сиденье и кубарем покатился по полу. Искорка, молодчина, ухватила меня за шиворот, а то бы я к подбородку еще лоб раскроил.

Когда дождь льет за шиворот, его все проклинают, но благодаря ему воду тут долго искать не надо. Была бы хоть какая-то яма, желобок, воронка, а ливень свою работу сделает – зальет до краев. Нас снова тряхнуло, пришлось мне Искорку за ногу ухватить, зато в следующий миг послышался громкий всплеск, БТР накренило и мы увязли колесами в тине не очень глубокого болотца. Было бы поглубже, можно было бы врубить водометы и плыть, а так мобильность мы начисто потеряли. Но до того ли сейчас? Без колес мы бы ее потеряли навечно.