Операция «Переброс» - Иевлев Павел Сергеевич. Страница 22

Олег, тяжtло дыша, стоял в углу кельи и смотрел на жуткую птицу. Наглая тварь, взъерошив перья, сидела на столе, глядя на него то одним, то другим, похожим на яркую бусину, глазом. Судя по всему, извиняться она не собиралась. Более того, взгляд её казался до жути осмысленным и каким-то прицеливающимся, как будто ворона выбирала, какой глаз у Олега вкуснее. Олег засомневался – на посланца Господня помойная птица походила мало, скорее уж на одну из тварей диавольских, если, конечно, это не случайное совпадение. Может быть, это просто сумасшедшая ворона? Нажралась на свалке какой-нибудь дряни и подвинулась своим невеликим птичьим умишком… Утирая рукавом кровь с лица, Олег оглянулся, присматривая какую-нибудь палк у, чтобы выгнать птицу за окно. Ничего подходящего не попадалось – под рукой был только молитвенник. «Кинуть в неё, что ли? Как Лютер в чёрта чернильницей…» – подумал Олег. Усмехнувшись неожиданному сравнению, он потянулся за увесистой книгой, но тут ворона, хрипло каркнув, ринулась в атаку. Священник успел закрыть лицо рукой, но проклятая птица вцепилась в предплечье с жуткой силой, легко разрывая когтями тонкую ткань подрясника, и долбанула клювом в лоб. Это оказалось настолько больно, что в глазах засверкали белые вспышки, и Олег в голос закричал, пытаясь отбросить от себя мерзкую тварь.

Хрустнули птичьи косточки, полетели перья, и священник, схватив состоящую, кажется, из одних когтей и злобы ворону обеими руками, быстро подбежал к окну и выкинул туда проклятую птицу. Тварь попыталась взлететь, но, нелепо взмахнув помятыми крыльями, криво спланировала куда-то в тtмноту. Пятная стекла обильно льющейся кровью, Олег поспешно закрыл тугие рамы и заметался по келье, шипя от боли. В конце концов, старая рубашка уняла кровотечение, а хороший глоток коньяка успокоил галопирующее сердце. Он сидел на жёстком казенном табурете и рассматривал изодранные руки, пытаясь понять, что же значит это нелепое происшествие. Просто безумная птица? Или всё-таки некий знак? И если знак, то что он должен сказать ему? Олег всегда где-то в глубине души думал, что если Бог хочет чего-то от своих творений, то он мог бы выразить свою волю и пояснее, чем смутные, поддающиеся многочисленным толкованиям древние писания. Конечно, он знал, что это слабость и примитивизм – да он сам мог с ходу дать правильное богословское объяснение о свободе воли, – но легкая досада оставалась. Отчего бы не написать огненными буквами по небу? Мол, творения возлюбленные мои, поступайте так-то и так-то, а вот эдак – никак не могите. Люди, конечно, и в этом случае поступали бы как всегда, но по крайней мере воля Господня была бы выражена недвусмысленно и очевидно.

Замотанные полосами ткани руки дёргало ноющей болью, ссадины на лице запеклись неровными корками, но духовное смятение было гораздо важнее. Олег понял, что не в силах оставаться один, наедине с собственными бурлящими мыслями, и выбежал в коридор. Отец Алексий, пожилой духовник Олега, жил в соседнем крыле общежития и в столь поздний час должен был быть, несомненно, в своей келье. Старик был не слишком хорошо образован, но отличался потрясающим здравомыслием и глубокой верой. Он как будто излучал душевное тепло, успокаивая мятежный разум подопечного буквально двумя-тремя словами. Олегу вдруг остро захотелось увидеть добрые глаза духовника, его прячущуюся в густой бороде улыбку и услышать привычное: «Суемудрствуешь, чадо!»

Гулкие коридоры старинного здания семинарии были темны и пусты. Олег не раз замечал, что причудливая архитектура удивительным образом глушит звуки шагов и разговоров, создавая ощущение заложенности в ушах. Было ли это сделано специально, чтобы не отвлекать духовных лиц от благочестивых размышлений, или оказалось случайной причудой акустики, Олег не знал, а спросить у кого-нибудь не было случая. Однако сейчас с этой привычной тишиной что-то случилось – коридор наполняли слабые, но отчетливо слышимые скрипы, шелест и постукивание. Такое впечатление, что за каждой дверью что-то происходило. Что-то очень и очень неприятное. Как будто кто-то пытался открыть их изнутри, но не мог или не умел. Олегу стало страшно. Казалось, что коридор уходит в бесконечную тьму, а двери вот-вот распахнутся, и оттуда… Он помотал головой, выгоняя дурацкие мысли. Страх был совершенно иррациональным, как во сне, но издёрганные нервы не выдержали, и Олег побежал. Бежать по коридору семинарии было как-то неприлично, но по крайней мере собственный топот заглушал этот жуткий шелест за дверями. Странно, но Олегу даже не пришло в голову молиться, лишь где-то в глубине сознания бормоталось что-то вроде: «Господи, помилуй, Господи, помилуй». А может, это было: «Твою мать, твою мать» – фоновый звук оглушенного стрессом разума.

Единым духом проскочив три коридора и два лестничных пролёта, Олег остановился перед толстой деревянной дверью кельи отца Алексия. Ему стало стыдно за дурацкую панику – коридоры оставались пустынны, и никакие чудовища не кинулись на него из-за дверей. Коря себя за неприличную для священника душевную слабость, Олег постоял перед кельей наставника, успокаиваясь и переводя дух, и только потом тихо постучал. Ответа не было. Олег удивился – он отлично знал неизменный на протяжении многих лет распорядок дня своего духовника. В этот час старик должен был находиться в келье и бодрствовать за книгой. Олег набрался решимости и постучал громче, уже обмирая внутренне от дурных предчувствий. Из кельи донёсся тот самый, пугающий до обморока, настойчивый шелест. Прошептав: «На тя, Господи, уповаю», – Олег рванул на себя витую латунную ручку.

В первую секунду Олегу показалось, что его старый духовный наставник напялил на себя нелепую шапку, вроде тех тряпичных пёстрых куриц, что надевают на чайники, и лишь потом он разглядел в тусклом свете упавшей настольной лампы, что на голове старика, вместо привычной камилавки, восседает огромная, размером с раскормленного индюка чёрная птица. Лица под этим жутким головным убором не было – лишь красно-бурые клочья некогда белой бороды торчали смятой паклей из кровавого месива с пустыми провалами глаз. Олег застыл на пороге, глядя на невозможное зрелище, и не мог отвести взгляд от неестественно белых фарфоровых зубов, сияющих сквозь превратившиеся в лохмотья губы. До него не сразу дошло, что келья полна ворон, – серые птицы бродили среди разбросанных бумаг и перевёрнутых чашек, вспархивали, тяжело перелетая со шкафа на стол, и движения их, пугающе осмысленные, – как будто судебные приставы пришли описывать имущество покойного, – производили те самые стуки и шелест. Но самым страшным было не это – за креслом несчастного духовника стоял чёрный силуэт, от которого веяло таким нечеловеческим и гадким ужасом, что это воспринималось на физическом уровне, как непереносимый омерзительный запах. Позже Олег назвал это для себя «смрад души», но тогда просто закричал и, захлопнув дверь, опрометью бросился на улицу.

В огороженном старым кирпичным забором дворе семинарии было темно и безлюдно. Фонари почему-то не горели, не светила луна, и пустое пространство казалось наполненным чернилами озером. Олег в панике бросился к воротам, одержимый одной мыслью – прочь, наружу, вырваться из этой жуткой шелестящей тишины! За спиной раздалось громкое хлопанье крыльев, и тут священник, зацепившись ногой в темноте за что-то твёрдое, рухнул на землю, больно ударившись плечом. Волосы взъерошил порыв ветра – летучая тварь промахнулась. Подвывая от ужаса, Олег ринулся вперёд на четвереньках, сбивая колени о брусчатку двора, и с размаху врезался головой в жестяной борт машины. Из глаз посыпались искры, от боли навернулись слёзы, но он, не обращая на это внимания, рванул на себя ручку двери и стремительным рывком вбросил в кабину своё тучное тело. Захлопнув дверь, Олег судорожно перевёл дух – машина казалась островком безопасности. Старая раздолбанная «Волга» была казённым имуществом прихода, и на ней ездили по делам все, имеющие права. Отпевать ли покойника в дальнюю деревню, на рынок ли за продуктами – везде, покряхтывая, ползала замученная «двадцать четвертая». По этой причине ключи от зажигания хранились под ковриком, что Олегу было прекрасно известно. Проклиная мешающее пузо, он шарил под ногами в тёмноте, пытаясь на ощупь подцепить пальцами брелок.