По следам Добрыни - Членов Анатолий Маркович. Страница 9

Загадка тысячелетия. Таково было замечательное открытие Прозоровского, построенное, как мы уже знаем, на вдумчивом и филигранном анализе обширного летописного материала за 90-летний период – с 945 по 1036 год. Если попытаться игнорировать это открытие, то возникает множество непреодолимых трудностей в освещении больших периодов русской истории. Одна из них – невозможность удовлетворительно объяснить умолчание летописи о судьбе Мала после 945 года. На первый взгляд это может показаться частностью, касающейся только летописных статей 945—946 годов, и мелочью, касающейся какой-то третьестепенной фигуры. На самом деле это буквально – загадка тысячелетия.

Невероятное исчезновение Мала беспримерно не только в летописи, но даже во всей русской истории. Дело в том, что Мал был претендентом на престол. А любой претендент на трон Русской державы – слишком заметная политическая фигура. Мы знаем (пусть и не всегда точно) судьбу каждого удачливого или неудачливого претендента на «царский» трон, включая и судьбу участников любой усобицы и свергнутых государей. Изо всех претендентов на общерусский трон на протяжении всей русской истории за целых десять веков (!) бесследно исчезает только один – Мал. Один за целое тысячелетие! Одно это умолчание летописи делает будто бы безвестного узника Любеча, будто бы «провинциального князька» первоплановой фигурой русской истории. Вот насколько серьезно обстоит дело.

Милостница. Итак, открытие серьезно и неопровержимо. Но не было ли в рассуждениях Прозоровского слабых звеньев? Справедливость требует отметить, что такие звенья имеются.

Остановимся на них.

Прозоровский обратил внимание на то, что в Ипатьевской летописи Малуша вместо ключницы названа «милостницей» Ольги. Из этого он сделал следующий вывод: «Летописи говорят, что Малуша была милостница Ольги, т. е. милостыне-раздавательница… великая княгиня брала ее с собой в Царьград и там ее окрестила, сделав потом своей «милостницей», по примеру византийского двора» [20].

На это, однако, Срезневский возразил: «Выводить из названия милостницы, что Малуша была христианка, что вместе с Ольгою крестилась в Царьграде… нет никакой возможности» [21]. И он указал, что древнерусский термин «милостница» истолкован как «раздавательница милостыни» Прозоровским по ошибке, а действительное значение термина совсем иное – «любимица, фаворитка». Почти вся статья Срезневского посвящена примерам употребления термина в этом смысле в русском и его однокоренным параллелям в других славянских языках.

Между тем принятие термина «милостница» за означавший милостыне-раздавательницу (такая должность при византийском дворе действительно имелась) оказалось не мелкой ошибкой, а имело серьезные последствия для всей конструкции Прозоровского. Введение такой должности при киевском дворе он счел результатом крещения Ольги во время ее государственного визита в Царьград. Должность эту он рассматривал как специфически христианскую, как результат благотворного воздействия «истинной» веры на Ольгу. Раз так, то и занимать ее язычница не могла. Отсюда и родилась догадка, будто Ольга брала Малушу с собой в Византию и крестила ее там. Между тем ни прямых, ни косвенных сведений ни о цареградской поездке Малуши, ни о ее крещении нет. Косвенными сведениями для Прозоровского послужили именно ошибочное понимание термина «милостница» да еще традиционное тогда убеждение в благотворном влиянии христианства на любую языческую страну.

А из этого последовал ряд других ошибок. Так, он счел, что именно христианство Малуши послужило причиной ее брака со Святославом. Когда Святослав соблазнил будто бы Малушу-ключницу, ставшую милостыне-раздавательницей, но остававшуюся доверенной рабой Ольги, то Ольга под благотворным влиянием христианства потребовала от Святослава, чтобы он «покрыл грех» и женился на обесчещенной христианке. И добилась своего. В подробности решения Святослава Прозоровский не вдавался, но дело надо понимать так, что Святославу Малуша, видимо, сильно нравилась, а упреки матери надоели, и он решил: «В конце концов, она княжна, так простим ее и ее родню, и все в порядке, она снова станет княжной. Почему ж тогда на ней и не жениться?»

То есть Прозоровский дал удовлетворительные ответы на все свои вопросы, кроме одного: что было побудительной причиной брака Святослава с Малушей. Что брак со вчерашней пленницей и дочерью вчерашнего мятежника был важнейшим политическим решением, он из виду упустил, и свел дело к благому влиянию крещения на моральные принципы Ольги и к ее заступничеству за мнимую единоверку-христианку. Поэтому же он, кстати, решил, и что Малуша побывала наложницей Святослава, – иначе причина брака вообще отпадала.

То, что брак с Малушей не был для Святослава неравным из-за ее княжеского происхождения, это один вопрос. А то, почему Малуша действительно стала женой Святослава, – вопрос совершенно другой. Из того, что она была княжной, вовсе не следовало, что Святослав должен был на ней жениться. Ни христианские чувства Ольги, ни сыновнее послушание Святослава быть тому причиной решительно не могут.

Весь комплекс объяснений в этом случае принять нельзя. Действительность X века была от сей благочестивой идиллии очень далека. Во-первых, Святослав, вопреки уговорам Ольги, упорно отказывался креститься. Почему бы он, язычник, стал вдруг так щадить честь христианки (к тому же мнимой)? Во-вторых, христианке Малуше вряд ли подобало становиться второй женой Святослава при наличии первой, ибо по церковным правилам полагалось единобрачие. В-третьих, сама Ольга (что обычно не осознается), крестившись, осталась тем не менее и… язычницей! Ибо правила Русью в качестве «Перуновой внучки», т. е. по небесному мандату Перуна, главного бога Киевской державы (такова была политическая теория языческой Руси). А от власти Ольга отказываться и не думала. И Русь тоже не крестила. В-четвертых, сама Ольга, уже будучи христианкой, не думала отменять для Святослава языческую норму многоженства, да и гарема наложниц. В-пятых, тезис, будто христианская мораль велит непременно жениться на обесчещенных любовницах или вообще на любовницах, более чем сомнителен: бесчисленные христиане на протяжении веков этого не делали.

Прозоровский открыл этот поразительный брак и объяснил его полную возможность и законность по династическому праву. Но не его причину. И причина эта может быть только политической. Ее выяснением нам предстоит заняться самостоятельно.

Рабство и возвышение. Как мы уже знаем, у Мала Древлянского отняли не только свободу и имя, у него отняли и детей. В 946 году Добрыня Древлянский – наследный принц Древлянской земли! – был поставлен скрести чужих коней и выгребать навоз из чужих конюшен. Юному пленнику дали нарочно унизительную для княжича работу в назидание и предостережение всем: не поднимай восстаний, иначе вот что будет с твоими детьми!

На какую работу поставили Малушу в тот черный год, сведений нет. Как я уже говорил, ее могли – специально для унижения – определить в свинарки или судомойки. Могли и другое дело дать. А возможно, не дали вообще никакой работы, так как она была слишком мала. Святославу было тогда всего 6 лет, Малуше вполне могло быть и 3 года. «Вероятнейшее рождение ее относится к 940—944 году» [22], – писал Прозоровский.

Попробуем положить былинный срок рабства Добрыни на летописные даты. Сведения хорошо совмещаются, датируя рабство Добрыни и Малуши 946—955 годами (в параллелизме положения брата и сестры мы уже убедились, и Малуша не могла оставаться ключницей, когда Добрыня превратился из ключника в свободного человека. Брат и сестра должны были получить свободу одновременно, хотя отец их мог продолжать томиться в Любечском замке).

Итак, Добрыня получил коня. Видимо, в 955 году. Верховой езде, искусству владеть боевым конем знатных мужчин учили тогда с раннего детства. Добрыня, как мы знаем, стал владеть конем значительно позже. Сколько ж ему было тогда лет? Судя по былине, он попал в рабство не в возрасте воина (тогда бы он и раньше владел конем), а мальчиком. Вместе с тем и не пятилетним ребенком, ибо быть конюхом – тяжелый труд. Точная дата рождения Добрыни неизвестна, но если принять условно, что он попал в рабство в десятилетнем возрасте (то есть родился около 935 года), то свободу он, по всей вероятности, получил двадцатилетним. Такой возраст хорошо согласуется и с тем, что его сестру вскоре выдают за юношу Святослава, и с тем, что в событиях 70-80тХ годов Добрыня выступает зрелым мужем, а не старцем. Видимо, датируя рождение Добрыни примерно 935 годом, мы будем недалеки от истины.