Поплачь о нем, пока он живой - Батршина Лилия Валинуровна. Страница 15
Бьёрн наконец замолчал, выдохся, глаза, будто остекленевшие, смотрели в одну точку, дыхание стало тяжелым, прерывистым. Любава смотрела на него глазами, полными ужаса. "Боги, неужели он все это пережил?" — только и могла она подумать. Теперь она поняла все: его холодность и язвительность, его раздражительность на самые обычные вещи, его боязнь доверять, его отстраненность… Шестнадцать лет… Шестнадцать лет он хранил в себе эту боль, жил с ней и учился ненавидеть… Любава потерлась щекой о его плечо, взяла за обе руки. Ей хотелось его обнять, но она сдерживалась — это было бы уже слишком. А как хотелось прижаться, сделать так, чтобы он хоть на миг забыл обо всем, что произошло…
"Ты учился ненавидеть, — подумала Любава. — Теперь будем учить тебя любить".
Любить? Любава вздохнула. Да, любить…
— Бьёрн, — девушка вновь заглянула ему в глаза. — Бьёрн, нельзя всю жизнь жить с этой болью. Нельзя.
Он зажмурился, склонил голову и промолчал. Может, и нельзя. Но забыть невозможно…
— Забыть трудно, знаю, — как будто отвечая его мыслям, произнесла девушка. Легко провела ладонью по черным волосам, попутно с какой-то нежностью подумав, что они удивительно мягкие для мужчины. — Память хуже совести казнит. Но надо жить дальше, Бьёрн. Никому не будет легче, ничего не изменится, если ты себя заживо похоронишь. Не надо забывать… но жить воспоминаниями нельзя.
— А кому я нужен? — вдруг тихо спросил он. — Кто по мне горевать будет, плакать? Живу только потому, что стране король нужен. Твердая рука. А иначе северяне накатят, сметут… И падет последний заслон. Не только моя страна пострадает, но и многие, многие… Я только этим живу, понимаешь, Любава? Только дела помогают хотя бы на время отвлечься от воспоминаний…
— Кто по тебе горевать будет? — переспросила Любава. — А друзья твои? Гилрэд, Дунгром? Да я, в конце концов! Мы для тебя ничего не значим?
— Для них я просто король, что им? — Бьёрн выпрямился и отвернулся. — А тебе — нареченный не по любви, а по приказу… Зачем я вам? Те, кому нужен был когда-то, погибли уже давно…
— Бьёрн, — Любава подсела к нему, положила руки на плечи. — А мне Гилрэд говорил, что он твой лучший друг. А я… Муж ты мой по приказу, а друг по сердцу. Али не видишь?
Он вдруг резко повернул к ней голову и посмотрел ей в глаза.
— Зачем тебе это, зачем? Зачем тебе узнавать обо мне что-то?! Зачем?! Мне и одному хорошо, мне никто, никто не нужен! — он старался придать своему голосу твердость, злость, но… но глаза, полные боли и отчаяния, выдавали его с головой, да и руки девушки он не стряхивал. Если она сейчас уйдет… Он не знал, что с ним будет…
Любава закрыла ему рот рукой, пресекая дальнейшие слова. Положила голову ему на плечо, прижалась…
— Это не ты говоришь. Это боль твоя…
Он сначала опешил, но потом, будто сам не понимая, что делает, обнял ее, уткнулся лицом в её волосы, пряча выступившие на глазах слезы. Как она права… Это была именно боль, боль, которой он жил все эти шестнадцать лет, не давая себе спуску и роздыху…
— Боги, ну зачем тебе это на самом деле? — тихо, срывающимся голосом спросил он. — Зачем тебе чужие беды, будто своих мало!..
— А ты не понял? — Любава улыбнулась, запустила пальцы в его волосы, гладя их и перебирая. — Не понял разве? Теперь нас двое, Бьёрн. Двое… И боль на двоих одна.
— Я тебя не понимаю, — он выпрямился, снял с волос ленту, пригладил и снова завязал. Его волосы, на какое-то время освобожденные, достали плечи и были совершенно прямыми, нисколько не вьющимися, но упрямо лезущими в глаза. — Я на самом деле не понимаю, зачем тебе брать это на себя.
Любава вздохнула, сняла руки с его плеч, отвернулась.
— Бьёрн… — тихо сказала она. Покачала головой. — Как слепому объяснить, что такое солнечный свет? Ты — как этот слепой. Я не могу тебе объяснить то, что чувствую… Только ты мне не безразличен теперь. И не спрашивай меня, почему…
— Прости, — он встал, подошел к окну. — Но все эти годы я учился только ненавидеть и забыл, что такое безоговорочное доверие, тем более пару раз получив за него под дых.
Любава встала вслед за ним, подошла сзади, прижалась к спине, большой и мощной, сильной, непробиваемой, как скала. Сунула нос между лопаток.
— Значит, будем учить, — улыбнулась она. — Я тебя не предам, Бьёрн…
Он тяжело вздохнул и промолчал. Кто ж знал, что будет так тяжело…
Где-то внизу глухо, но ясно слышно в окружающей тишине, пробили часы. Любава вздрогнула и отстранилась. Пять утра. Она сегодня не спала, да и Бьёрн…
— Пойду я, — тихо сказала она, отходя на несколько шагов назад. — Скоро встанут домашние… застанут, не о том подумают…
Он молча кивнул, но с места не сдвинулся. Знал, что сегодня ему навряд ли удастся уснуть…
Любава ещё секунду постояла в нерешительности. Потом её как будто сорвало с места: она кинулась к Бьёрну, прижалась к нему как можно крепче, словно в последний раз — она понимала, что уже сегодня, после того, как они проснутся, когда встретятся снова, этого больше сделать будет нельзя… Резко отстранилась и, не оглянувшись, ушла.
Бьёрн несколько потерянно посмотрел ей вслед и закусил губу. "Чем, боги, чем я ей так приглянулся?.."
"Боги, боги… — думала Любава, лежа в кровати и отчаянно пытаясь уснуть. — Ну зачем, ну зачем он мне?.." Проснувшись, они будут общаться как обычно…
…Бьёрн ждал её в конюшне, и Гром, и Смолка были уже оседланы, а сам Бьёрн стоял рядом со своей лошадью такой, как обычно: хмурый, отталкивающий и немного отстраненный. Раззадорившаяся Смолка норовила то покусать его волосы, то зажевать край плаща. Он отмахивался от нее как от назойливой мухи, иногда прикрикивал.
— Здравствуй, — улыбнулась Любава, подходя. Перевела взгляд на Грома и протянула ему руку. — И тебе привет!
Гром радостно захрапел, потерся о её ладонь мордой и тронул мягкими губами. Любава засмеялась.
— Я тоже по тебе соскучилась, — произнесла она, почесывая коня по белому пятну на морде. Глянула на Бьёрна. — Мы прямо сейчас отправляемся?
— Да, — бросил он и вдруг посмотрел девушке прямо в глаза. — И забудь о том, что я вчера говорил. Забудь о том, что произошло. Тебе привиделось.
И, в очередной раз выдернув у Смолки свой плащ, вскочил в седло.
Глаза Любавы сверкнули, как кинжал на солнце. Она проткнула взглядом Бьёрна, но тут же отвернулась и обратилась к Грому, так, чтобы Бьёрн слышал:
— Ой, Гром, какой мне сегодня сон снился… Как будто Бьёрн наконец-то свою маску сбросил, как будто я вдруг человека в нем увидела — человека, задавленного его болью; как будто он мне доверился, на миг, на секунду полностью поверил… Но это был только сон. Только сон…
Любава тяжко вздохнула, погладила коня и села в седло.
Бьёрн резко пришпорил лошадь и помчался прочь. Слова девушки обожгли, будто раскаленное железо. Он знал, что был неправ, но ничего поделать с собой не мог…
Гром понес свою хозяйку вслед за ним.
…Ещё два дня они были в дороге. В гостеприимном доме Морелейма их обеспечили картой с указанным путем до замка, так что дорога была гораздо легче. Любава и Бьёрн практически все время молчали, зато Гром и Смолка вволю резвились, несмотря на строгие окрики хозяев.
И вот, через два дня они прибыли в замок…
Он показался неожиданно из-за поворота дороги. Казалось бы, ехали по безлюдной местности в густом сосновом лесу с огромными замшелыми валунами, и тут нате…
Это была настоящая крепость, способная выдержать годовую, а при сильной нужде и большую осаду. Одним боком она прижималась к вздымающейся вверх скале, другим щетинилась многометровой стеной с окошечками-бойницами…
"Вот это махина… — ахнула про себя Любава. — Как это Бьёрн сумел такую дуру взять…"
Навстречу им вылетел до предела возмущенный Гилрэд. Выложил Бьёрну все, что накипело за эти дни, про то, что в замке все с ума посходили от беспокойства и уже собирались отправить отряд на поиски, и, наконец выдохнувшись, заявил, что никуда их не отпустит, пока они не расскажут, где были.