Большой футбол Господень - Чулаки Михаил. Страница 48

– В пять раз! – закричал её Миша. – Шоколадок мне надарили, не съесть!

И он вывалил свой детский улов.

А в урне для голосования оказалось больше пятнадцати тысяч.

Когда-то Онисимов считал дома дневной заработок – и радовался скромным грошам. А вот уже – настоящие деньги! Закрутилось его настоящее дело, закрутилось на хороших оборотах!

Подъехал и Пустынцев, деловой и трезвый, оценил обстановку.

– Отлично для первого раза. Ещё ведь на похороны придут, на кладбище.

Онисимов почесал лоб в знак задумчивости.

– А куда торопиться с похоронами? Она ведь хорошо набальзамирована, верно? Вот и пусть лежит. Как слух пойдет, что нетленная, с каждым днем в два раза больше приходить станут. Лучше нетленного тела ничего нет в церковном деле.

– Так, вроде, хоронить полагается, – усомнился Пустынцев. – Санэпидстанция приедет.

– Когда приедет, тогда и поговорим. А нам каждый лишний день во благо. Да и закона такого нет, сколько дней можно тело выставлять. Не догадался закон.

– Скажу нашим юристам, чтобы проверили. Но похоже, и правда, не догадался закон.

Все вокруг торжествовали, а Дионисий почувствовал, что чего-то не хватает. и сразу понял, чего – вразумили Родители Небесные:

– Завтра исцелю кого-нибудь. Надо исцелять при гробе праведницы.

Сказал – и ни на минуту не усомнился, что исцелит.

Всмотрелся в Свою паству сияющим и простодушным взглядом: может, кто из них сомневается? Но никто не усомнился.

Когда заговорили о предстоящих чудесах, Пустынцев вспомнил о своих личных нуждах. На время забыл было, когда приехал сюда, порадовался со всеми, а тут вспомнил.

– Мои-то дела как? – спросил он тихо Дионисия. – Не замышляют снова на меня?

Пустынцев испытывал к Дионисию очень сложное чувство.

Он помнил, как проиграл накануне мальчишке – он, Пустынцев, который никогда никому не проигрывает! И единственное самооправдание было в том, что Дионисий – действительно новый Мессия, Который по определению выше всякого человека – а значит, проиграть Ему не стыдно. И значит, Пустынцев здесь не просто делает удачный бизнес на забальзамированной потаскушке, значит, поверив сначала в маленького экстрасенса, сегодня он должен поклониться подлинному Сыну Божию. Не так-то просто давалось это ему – мужчине образованному и ироничному, но не было другого способа сохранить свое достоинство.

Дионисий уже привык – не сомневаться. Что бы Он ни сказал – всё выйдет правильно. Он ничего не знал о замыслах возможных убийц, да и о существовании самих убийц тоже, но ответил уверенно:

– Пока нет. Никто в тебя сегодня-завтра стрелять не будет.

Пустынцев успокоился на ближайшие дни. И когда Онисимов тут же подошел и сказал просительно:

– Квартиру надо снять хорошую, уехать из моей дыры. Надо, чтобы Сыну Божию – условия как положено.

Пустынцев тут же с готовностью кивнул:

– Сниму.

В тот же день в сводках соответствующего наблюдательного ведомства отмечена была новая секта, «Храм Божественных Супругов», получившая тут же рутинное сокращение ХБС – и тем самым снискавшая канцелярское признание. А такое признание – едва ли не высшее в части света, именуемой «Россия».

Уже в первый миг творения для Господствующего Божества возникли трудные вопросы: достаточно ли Оно всемогуще, чтобы ограничить собственное всемогущество?! Достаточно ли у Него воли, чтобы положить предел Своему своеволию?! Способно ли Оно задать такой вопрос, ответ на который Ему Самому неведом?! И наконец, по силам ли Ему задать Самому Себе непосильную задачу?!

Господствующее Божество возжелало – возжелало сохранить интерес к судьбам мира. И в тот же момент великим усилием Своей всепобеждающей воли Оно ограничило Свои всемогущество и всеведение постольку, поскольку они могут помешать Его же желанию зрелищ.

А за действиями специфических малых планетян, покушающихся быть такими же всеведущими, как Оно Самоё, наблюдать Ему бывает всегда любопытно. В одиночку даже самонадеянные разумники не покушаются на всеведение, поэтому они пытаются создать как бы коллективное божество в виде более или менее всемогущих и всеведущих тайных служб. Люди, надо отдать им должное, всегда умеют достичь цели – хотя бы обходным путём: не способны они летать сами по себе, о чем мечтали тысячи лет, но в конце концов придумали самолеты. Неспособны они читать мысли и проникать взглядом в тайные ходы и пещеры – создали всеведущие тайные службы безопасности.

Клава ехала на скромной кляче по горной тропе. Заснеженные ели густо росли по склону, закрывая обзор. Когда может появиться погоня, она не знала, но прислушивалась каждую минуту.

А между тем никто из преследователей так и не догадался свернуть в забытое жилище деда, так счастливо спасшего своего внука благодаря встрече с Клавой. Но основные дороги были перекрыты, и молодой «русский доктор» не должен был проскочить.

Вспомнили и о том, что «русский доктор» долго лечил пленника в горной хижине. Бросились туда и хотели было Виталика сгоряча пристрелить – на всякий случай. Или в память погибшего Мусы – так когда-то дикие народы убивали рабов и коней на могиле умершего властителя. Но потом подумали, что выкуп остается выкупом, даже если Муса не сможет им воспользоваться. А чтобы ускорить процесс и как-то выразить свое отношение к происшедшему, тут же отрезали Виталику палец, что и запечатлели на кассету, а кассету с приложенным пальцем с оказией передали в Дагестан, откуда и послали с государственной почтой по ярославскому адресу.

Но Клава ничего этого не знала, она осторожно ехала по горной тропе на своем верном Карабахе, так назывался её старый старательный конек.

Доехав до указанной развилки, Клава, конечно же, взяла влево вопреки указанию деда. Она считала, что поступает правильно и ещё больше запутывает возможных преследователей.

Выбранная ею тропа вскоре стала уходить круто вверх. Старательный конек приуныл, но шел и шел осторожным шагом.

И фокус внимания Божества как-то незаметно сам собой сместился с Клавы на её конька.

Клава знала, чего она хотела, хотя и не догадывалась, что, ослушавшись деда, упрямо карабкается в тупик. Да и очутилась здесь по собственной воле.

А конек, старая кляча, как мысленно звала его Клава, вовсе не выбирал такой жребий, чтобы вдруг карабкаться по заснеженной, а под снегом обледенелой крутой каменистой тропе. Сломать ногу для него означало верную смерть. Он не знал, что такое смерть, но опасность чувствовал и упирался, приседая на круп, когда копыта начинали предательски скользить. А копыта скользили всё чаще. Не помогали и подковы. От напряжения ему даже не хотелось есть, хотя карабкались они уже долго.

Летом эта тропа вела через перевал, но зимой через перевал никто не ходил. Перед перевалом на границе леса стоял балаган. Летом там жили пастухи, выгонявшие отары на горные луга, а зимой дед или его сын иногда поднимались сюда за сеном, которое не всё свозили вниз – а то ведь бывает, что и сено отбирают лихие люди. Поэтому тропинка до балагана все-таки прослеживалась. Хотя после недавнего ливня, оставившего после себя наледи, никто здесь ещё не проходил.

Конек знал эту дорогу, но знал до ливня, столь редкого зимой, поэтому знакомые камни часто не давали привычной опоры. Да и под седлом конек не ходил уже давно: или его запрягали в повозку, или вьючили тюками – обычно сеном или хворостом. Ходить под седлом – удел молодых и красивых. Конек не знал, что такое – некрасивый, но знал, что им не восхищаются люди, как когда-то раньше, и с ним не заигрывают кобылы. Да он и сам давно уже кобылами не интересовался. Зато теперь он полнее чем в молодости ощущал простые радости: ласку солнца, вкус хорошего сена, прохладу водопоя после долгого перехода. И отдых, задумчивый отдых, когда стоишь на лугу, уже наелся и только отщипываешь изредка по одной травинке, ни о чем специально не вспоминаешь, но кажется, что наступает смутное, но полное понимание самой сути существования…