Невинное развлечение - Куин Джулия. Страница 15

Еще никогда с тех пор, как Уинстон сказал Невилю Бербруку, что он ее «интересует», ей так страшно не хотелось дать мужчине пощечину. Она бы так и сделала, если бы не понимала, что это не сойдет ей с рук.

— У вас и выбора на самом деле нет, — продолжал он.

Куда его ударить — в челюсть или в глаз? Что больнее?

— И кто знает? — Он наклонился к ней, и его глаза блеснули в свете свечей. — Вдруг это доставит вам удовольствие.

Лучше в глаз. Определенно. А если она хорошенько размахнется, ей, возможно, удастся сбить его с ног. Здорово будет видеть, как он окажется на полу. Зрелище будет невиданное. Он может удариться головой о край стола или, еще лучше, схватиться за скатерть и потащить за собой на пол чашу с пуншем и весь хрусталь миссис Смайт-Смит.

— Леди Оливия?

Везде будут валяться осколки. И кругом — кровь. Может быть.

— Леди Оливия?

Если она не может сделать это наяву, почему бы ей не пофантазировать?

Он протягивал ей руку.

Она посмотрела на него. Он все еще стоял прямо. Не было видно ни осколков хрусталя, ни крови. Жаль. А он совершенно определенно ждал, что она примет его предложение танцевать.

К сожалению, он был прав. У нее не было выбора. Она может — и, возможно, будет — продолжать настаивать на том, что до этого вечера она его никогда в глаза не видела, но правда известна им обоим.

Оливия не была так уж твердо уверена в том, что произойдет, если сэр Гарри объявит высшему свету, что она в течение пяти дней шпионила за ним из окна своей спальни, но хорошего ждать не приходилось. Самое лучшее, что может случиться, — это то, что ей придется неделю прятаться дома, чтобы каким-то образом избежать сплетен. А худшее… она может оказаться обрученной с этим невоспитанным человеком.

Господи помилуй.

— Я с удовольствием потанцую, — быстро сказала она, взяв его руку.

— Энтузиазм и точность, — пробормотал он.

Какой же он все-таки странный.

Они вышли в танцевальный круг за минуту до того, как музыканты подняли свои инструменты.

Услышав первые звуки музыки, сэр Гарри сказал:

— Это вальс.

Оливия глянула на него с удивлением. Как он так быстро это понял? Может, он музыкант? Это означало бы, что этот вечер был для него даже более мучителен, чем для нее.

Сэр Гарри взял ее правую руку и поднял ее в нужную позицию. Если это прикосновение само по себе могло быть для нее неприятным, то совсем другое она испытала, когда он положил другую руку ей на талию. Рука была теплой. Нет, горячей. И у нее побежали мурашки в самых неожиданных местах.

Она станцевала много вальсов. Может, сотни. Но еще никогда мужская рука на ее талии не вызывала у нее подобных ощущений.

Наверное, потому, что она все еще была немного сбита с толку. Нервничала в его присутствии.

Он держал ее крепко, но не грубо. И танцевал он прекрасно, гораздо лучше, чем она. Она, конечно, умело прикидывалась, но великолепным танцором она никогда не будет. Правда, мужчины уверяли ее в обратном; но только потому, что она была хорошенькая.

Это было несправедливо, и она была готова первой это признать, но в Лондоне можно безнаказанно вытворять все, что угодно, если у тебя смазливое личико.

Это, однако, означало и то, что тебя не считали умной. Это она испытывала на себе всю жизнь. На нее смотрели как на какую-то фарфоровую куклу, которая должна выглядеть хорошенькой, выставляться напоказ и абсолютно ничего не делать.

Иногда Оливии приходило в голову, что, возможно, поэтому она время от времени вела себя неправильно. Она не делала ничего такого сверхъестественного — для этого она слишком следовала условностям света. Но считалось, что она может свободно выражаться и откровенно высказывать свое мнение. Миранда как-то сказала, что не хотела бы быть такой хорошенькой, но Оливия ее не поняла. Но только до того момента, как Миранда уехала и у нее не осталось никого, с кем бы она могла по-настоящему разговаривать.

Она подняла глаза на сэра Гарри, стараясь, чтобы было не слишком заметно, что она его рассматривает.

Над левой бровью у него был небольшой, еле заметный шрам, скулы были немного более высокими, чем у классического красавца, но что-то в его лице было необычно притягательным. Интеллект? Внутренняя сила?

Интересно, сколько ему лет?

— Вы очень грациозны, — сказал он.

Она сделала удивленные глаза.

— На вас не действуют комплименты, мисс Оливия?

Она взглянула на него сердито. Он это заслужил, потому что его тон тоже был резковатым. Почти оскорбительным.

— Я слышал, — сказал он, умело поворачивая ее вправо, — что по вашей вине в Лондоне множество разбитых мужских сердец.

Она напряглась. Это как раз то, что ей любили повторять, думая, что она этим гордится. Но она не гордилась. Более того, ей было обидно от того, что все так о ней думали.

— Это не очень-то доброе и приличное замечание.

— А вы всегда соблюдаете приличия, леди Оливия?

Она на секунду встретилась с ним глазами. Но ей пришлось отвести взгляд.

Она трусиха. Но это жалкое оправдание. Она еще никогда не отступала, если ей бросали вызов. А сейчас… Как она ненавидела себя за это!

Когда она опять услышала его голос, он был у самого ее уха, так что она ощутила его горячее и влажное дыхание.

— А вы всегда добрая?

Она стиснула зубы. Он подстрекает ее. И хотя ей очень хотелось дать ему отпор, она этого не сделала. Потому что он хотел, чтобы она ему ответила и чтобы он мог сделать то же самое.

К сожалению, ей не приходило в голову ничего такого же вызывающего. Дерзкого.

Его рука двигалась по ее спине. Он умело направлял ее в танце. Они повернулись раз, потом другой, и она увидела мельком Мэри Кэдоган с широко раскрытыми глазами и ртом в форме идеального крошечного овала.

Замечательно. Завтра днем всему городу обо всем будет известно. Один танец с джентльменом не должен вообще-то стать поводом для скандала, но Мэри была заинтригована сэром Гарри в достаточной степени, чтобы найти способ раззвонить об этом всему свету и поддержать свою репутацию хорошо осведомленной барышни.

— Чем вы интересуетесь, леди Оливия? — спросил он.

— Чем я интересуюсь? — Еще никто не задавал ей такого вопроса. Во всяком случае, не с такой прямотой.

— Вы поете? Пишете акварелью? Любите втыкать иголку в ту ткань, которую натягивают на пяльцы?

— Это называется вышиванием.

Его вопрос прозвучал почти насмешливо, словно он не ожидал, что у нее вообще есть какие-либо интересы.

— И вы им занимаетесь?

— Нет. — Она всегда ненавидела вышивание. Кроме того, оно у нее плохо получалось.

— Вы играете на каком-нибудь инструменте?

— Я люблю стрелять, — резко ответила она, надеясь положить конец расспросам. Это не было полной правдой, но и ложью тоже не было. Ей нравилось стрелять.

— Женщина, которая любит оружие, — тихо произнес он.

Боже милостивый, этот вечер никогда не закончится. Она тяжело вздохнула.

— Этот вальс какой-то особенно длинный?

— Не думаю.

Что-то в его голосе насторожило ее. Она подняла глаза как раз в тот момент, когда его губы расплылись в улыбке.

— Он просто кажется вам бесконечным, потому что я вам не нравлюсь.

Это было правдой, но он не должен был этого говорить.

— У меня есть тайна, леди Оливия, — прошептал он, нагнувшись к ней настолько, насколько позволяли приличия. — Вы тоже мне не нравитесь.

Сэр Гарри не нравился Оливий спустя еще несколько дней. То, что она не говорила с ним и даже его не видела, не имело значения. Она знала, что он существует, и этого было достаточно.

Каждое утро одна из служанок заходила в ее спальню и отдергивала занавески, и каждое утро, когда служанка уходила, Оливия выскакивала из постели и задергивала их. Она не даст ему повода обвинить ее в том, что она опять за ним шпионит.

К тому же вдруг он решит шпионить за ней?

Она даже ни разу не вышла из дома после того музыкального вечера. Она притворилась, будто у нее простуда. (Это было легко сделать: она могла сослаться на то, что заразилась от Уинстона.) Не то чтобы ее беспокоило, что она сможет встретить сэра Гарри. Но разве не могло случиться так, что они будут одновременно выходить из дома? Или, наоборот, возвращаться после прогулки? Или неожиданно столкнуться на Бонд-стрит? Или на светском рауте?