Безграничная (ЛП) - Хэнд Синтия. Страница 59

— Да. Прекрасная погода.

Я протягиваю руку.

— Я Клара, — говорю я, как образец дружелюбия.

— Мэгги, — отвечает она, принимая мою руку, качая ее, но, не сжимая, и я получаю представление о том, что происходит внутри ее. Она раздражена. Это ее место. Она хотела побыть одна.

Я улыбаюсь.

— Часто сюда приходишь?

— Это мое место для того, чтобы подумать, — отвечает она, таким тоном, который тонко сообщает мне, что сейчас ее очередь, и я должна уходить.

Я никуда не собираюсь.

— Мое тоже. — Я сажусь на свой валун, это не то, чего она хотела, и я почти смеюсь вслух.

Она решает подождать, пока я уйду. Она садится на другую сторону от валуна и вытягивает перед собой ноги, капаясь в сумке, чтобы найти пару солнцезащитных очков полицейского образца, и надевает их, откидывая голову назад, будто загорает. Она сидит в этой позе несколько мгновений, ее глаза закрыты, пока я больше не могу терпеть. Я должна с ней поговорить.

— Так ты живешь поблизости? — спрашиваю я.

Она хмурится. Ее глаза открыты, и я чувствую, как ее раздражение уступает место настороженности. Она не любит людей, которые задают слишком много вопросов, которые появляются из ниоткуда в неожиданных местах и которые слишком дружелюбны. Раньше у нее были попытки общения с такими людьми, и ни одна из них хорошо не закончилась.

— Я заканчиваю первый курс в Стэнфорде, — болтаю я. — Я до сих пор новенькая в здешних местах, так что всегда травлю местных жителей вопросами о том, где лучше поесть, куда сходить и так далее.

Выражение ее лица смягчается.

— Я окончила Стэнфорд, — говорит она. — Какая у тебя специальность?

— Биология, — отвечаю я, нервно ожидая увидеть, что она подумает об этом. — Программа обучения на подготовительных медицинских курсах.

— У меня степень по медсестринскому делу, — отвечает она. — Иногда это трудный путь: делать людей лучше, восстанавливать их, но так же это награждает.

Я почти забыла об этой ее стороне. Медсестра.

Мы немного разговариваем: о соперничестве Стэнфорда-Беркли³⁶, о Калифорнии, о том какие пляжи лучше для сёрфинга и о программе подготовительных курсов. Через пять минут она стала намного дружелюбнее, отчасти все еще желая, чтобы я ушла, чтобы она смогла сосредоточиться и принять решение, за которым пришла сюда, но так же позабавлена моими шутками, ей любопытно, она очарована. Могу сказать, что я ей нравлюсь. Мама любила меня, даже если не знает, что должна любить меня. Я рада.

— Ты когда-нибудь была в Стэнфордской Мемориальной Церкви?— спрашиваю я ее, когда в разговоре образуется затишье.

Она качает головой.

— Как правило, я не хожу в церковь.

Интересно. Не то, чтобы мама фанатела от церкви, но пока я росла у меня всегда было впечатление, что ей там нравилось. Мы перестали ходить туда только тогда, когда я стала подростком, может потому что она думала, что я сделаю в церкви что-то, что разоблачит нашу семью.

— Почему нет? — спрашиваю я. — Что не так с церковью?

— Они всегда говорят вам, что надо делать, — отвечает она. — А я не люблю выполнять приказы.

— Даже от Бога?

Она рассматривает меня, один уголок ее глаза приподнимается в улыбке.

— Особенно от Бога.

Очень интересно. Может, мне слишком нравится этот разговор. Может, я должна рассказать ей, кто я напрямую, но как можно вывалить на кого-то, что ее еще-даже-не-зачатый-ребенок, пришел навестить ее из будущего? Я не хочу свести ее с ума.

— И так, — говорит она через минуту. — О чем ты пришла сюда подумать?

Как это сказать?

— Я собираюсь отправиться в… поездку, помочь подруге, которая оказалась в плохом месте.

Она кивает:

— И ты не хочешь ехать.

— Я хочу. Она нуждается во мне. Но у меня такое чувство, что если я поеду, то у меня не будет возможности вернуться. Все изменится. Ты понимаешь?

— Ох, — она всматривается в мое лицо, что-то замечая там. — И ты оставляешь парня позади.

Поверьте, она ничего не упускает, даже сейчас.

— Что-то типа того.

— Любовь — это великолепная вещь… — отвечает она, — … и заноза в заднице.

Я удивленно смеюсь. Она ругается. Я никогда раньше не слышала, чтобы она ругалась. Молодые девушки, всегда говорила она мне, никогда не ругаются. Это не солидно.

— Звучит как голос опыта, — дразню я ее. — Об этом ты пришла сюда подумать? О мужчине?

Я наблюдаю, как она тщательно формулирует слова, прежде чем произносит их. — Предложение.

— Вау! — восклицаю я, и она хихикает. — Это серьезно.

— Да, — бормочет она. — Это так.

— Значит, он спросил тебя? — Святое дерьмо. Должно быть, она говорит о папе. Она поднялась сюда, чтобы решить, выходить за него или нет.

Она кивает, ее глаза затуманены, будто она вспоминает что-то горькое.

— Прошлой ночью.

— И ты сказала…

— Сказала, что должна подумать об этом. Он сказал, что если я хочу выйти за него, должна встретиться с ним сегодня. На закате.

Я присвистываю, и она страдальчески улыбается. Не могу ничего поделать. — Так ты склоняешься больше к «да» или «нет»?

— Думаю, к «нет».

— Ты не… любишь парня? — спрашиваю я, задыхаясь. Мы здесь говорим о моем будущем, вся моя жизнь на кону, и она склоняется к «нет»?

Она смотрит на свои руки, на безымянный палец, где нет очень заметного шикарного обручального кольца.

— Не то, что я не люблю его. Но не думаю, что он сделал мне предложение по обоснованным причинам.

— Дай угадаю. Ты при деньгах, и он хочет жениться на тебе ради денег.

Она фыркает:

— Нет. Он хочет жениться на мне, потому что хочет, чтобы я родила ему ребенка.

Ребенка, в единственном числе. Потому что она не знает, что в плане есть и Джеффри.

— Ты не хочешь детей? — спрашиваю я, мой голос немного выше, чем обычно.

Она качает головой:

— Я люблю детей, но не думаю, что хочу собственных. Я слишком сильно беспокоюсь. Не хочу любить кого-то так сильно, чтобы потом его отобрали. — Она осматривает долину, смущенная тем, как много рассказала о себе. — Не знаю, смогу ли я быть счастливой в этой жизни. Домохозяйкой. Матерью. Это не для меня.

Тишина окутывает нас на минуту, пока я стараюсь придумать что-то умное, чтобы ответить, и чудесным образом, я придумываю.

— Может быть, ты не должна смотреть на это с такой точки зрения, будешь ты или нет счастлива, когда станешь женой этого парня, но подумаешь о том, если ты будешь его женой, станешь ли ты тем человеком, которым хочешь быть. Мы думаем о счастье и о том, сможем ли принять его. Но обычно, это происходит от того, что мы довольствуемся тем, что имеем и принимаем сами себя.

В конце концов, класс «счастья» пригодился.

Она внимательно смотрит на меня:

— Скажи снова, сколько тебе лет?

— Восемнадцать. Вроде. Сколько тебе? — спрашиваю я с усмешкой, потому что уже знаю ответ. Я подсчитала. Когда папа попросил ее выйти за него замуж, ей было девяносто девять.

Она краснеет.

— Старше, — вздыхает она. — Я не хочу стать кем-то другим лишь потому, что этого ожидают от меня.

— Так не меняйся. Будь выше этого, — отвечаю я.

— Что ты сказала? — спрашивает она.

— Будь выше того, чего от тебя ожидают. Смотри выше. Выбери собственные цели.

На слове цели, ее глаза сужаются на моем лице.

— Кто ты?

— Клара, — отвечаю я. — Я говорила тебе.

— Нет.— Она встает, подходя к краю скалы. — Кто ты на самом деле?

Я встаю и смотрю на нее, встречаясь с ней взглядом. Я сглатываю.

— Я твоя дочь, — говорю я. — Да, и это странно, видеть тебя, — продолжаю я, пока ее лицо становится белым как полотно. — В любом случае, какая сегодня дата? Я умираю, как хочу узнать об этом с тех самых пор, как увидела твою одежду.

— Десятое июля, — отвечает она с изумлением. — Тысяча девятьсот восемьдесят девятого. Во что ты играешь? Кто послал тебя?