Любимая мартышка дома Тан - Чэнь Мастер. Страница 72

– Прости меня, – пробормотал я. – Я тебя подвёл. Я не знаю, что делать. Посмотри, вот там, справа сзади, и не пугайся…

– Ну и что? – после краткой инспекции сказала она, все ещё тяжело дыша. – Чего пугаться? Ну, там какая-то рваная дырка…

Я пошевелил плечом ещё, ещё раз. Было, конечно, больно, потому что стрела бьёт с размаху совсем не слабо, даже если не протыкает тебя насквозь. Но прежде всего мне было стыдно. Надо было быть полным идиотом, чтобы забыть о балхской кольчуге, которую я стащил с покойника в горящем ведомстве господина Чжоу. Наконец-то она спасла жизнь очередному хозяину.

Чтобы не заплакать, я потёрся лицом о горячую потную шею Варза. Конь укоризненно вздохнул.

Мы пешком поднялись вверх по кустистым террасам, стараясь не удаляться от «Персикового источника», прислушиваясь к каждому звуку.

Но звуков не было. И только тогда я позволил себе поверить невероятному: у меня всё получилось. Плохие вы наездники, господа гвардейцы.

– Мне нравятся вот эти кусты, – как сквозь туман донёсся до меня голос Ян. – Я пойду туда одна. Без единой служанки…

У меня всё получилось – и вот я сидел на поляне, рядом пасся совершенно загнанный конь, на мне были выдающие меня издалека одежды особого отряда императорской гвардии, в которых мне нельзя было нигде показаться. У меня почти не было денег, никакой еды.

Я не отчаивался бы, если бы оказался в пустыне – потому что пустыня твой друг, если ты умеешь говорить с ней на её языке. Но я сидел в середине леса в чужой стране, не имея понятия о том, что находится на юге, западе, севере и востоке от меня. Вдобавок со мной была женщина, которую забавляла идея о том, чтобы присесть в кустиках, не прибегая к помощи служанок.

Кусты и деревья покачнулись от набежавшего ветра. Я перебросил на колени чуть изогнутый меч, полтора суток бесполезно бивший меня по ноге.

Даже бедняга Сангак, наверное, не знал моего секрета: я никогда в жизни понятия не имел, как обращаются с этим тяжёлым длинным куском железа, если не считать обязательных уроков в детстве. И дело даже не в том, что с моим ростом у меня не было шансов против похожих на громадные бочки воинов империи или Великой Степи,– «невидимки», в конце концов, все как на подбор невысоки ростом, а ведь им нет равных в бою.

Меч – это такой топор для мяса, только другой формы. Он сделан для того, чтобы разрубать пластины китайского доспеха и кольца – согдийского. Он с мокрым звуком вгрызается в человеческую кожу – бледную или смуглую, не разбираясь. А дальше рассекает жилы и кости, и ты видишь их потом высовывающимися из-под кожи – белые обломки с розовыми прожилками и сгустками крови. Если человек ещё жив, то он сидит среди кровавой грязи на земле и смотрит на эти обломки, боясь пошевелиться. Если ему повезёт, кости можно вылечить – они будут срастаться месяц-другой. А удар меча занял время, за которое не успеешь даже моргнуть глазом.

Я вылечил множество ран от меча, но никогда не опускал меч на другого человека. Это, наверное, позор для потомка древнейшего рода самаркандских воинов – рода моей матери, и для сына моего отца, на чьём туте красуется ястреб.

Но всю свою жизнь я более всего стыдился глупости, а не физической слабости. Потому что мечом или стрелами ты можешь уложить в пыль максимум десять человек, которые не успеют даже сообразить, что с ними случилось. А ум может уничтожать целые армии. Глупость же – потерять их.

В битвах я не боялся за себя, потому что готовил эти битвы неделями и месяцами тяжёлого труда. В мелких стычках или сражении при Забе, когда я доставал из ножен свой меч, я знал, что на металлический свистящий лязг его оборачивались десятки, а при Великом Забе – многие сотни моих воинов. Я сквозь зубы говорил: «Атаковать», – и почему-то все до единого слышали меня и двигали коней вперёд. Я знал, что должен оказаться впереди них, и подлетал к врагу с отведённым в сторону, если не опущенным вниз, мечом, глядя этому врагу прямо в глаза. Но мои воины уже обгоняли меня, обходя справа и слева, бережно оттесняя меня от схватки и сминая врага, как кустарник.

Все великие битвы – это итог чьей-то великой глупости, жадности и злобы. Великим воином был второй император дома Тан, несравненный Тай-цзун, Ли Шиминь. Он один, отделившись от своей выстроившейся во главе войска конной железной тысячи, подъезжал к стоявшему во главе вражеского войска хану, брал его коня за уздечку, наклонялся близко-близко и тихо спрашивал: ты видишь, кто перед тобой? Знаешь, что сейчас будет?

И не было битвы, потому что хан движением руки поворачивал коней назад.

Об этих битвах песен не сочиняли.

Но сколько их было, других, воспетых битв и других воинов, которые летели как на крыльях в бой, уже не в силах остановиться, в ушах их звучала бешеная дробь многих барабанов и персидские трели поющих женских голосов – и не было ничего прекраснее этого неостановимого полёта. А в итоге – всё то же: кровавая грязь под копытами обезумевших коней.

И вот сейчас я, после всех моих битв, выигранных и проигранных, сидел на поляне с бесполезным мечом на коленях, окружённый кустами, из которых могли выйти гвардейцы, – а могло появиться и что-то похуже.

Я не очень верил в то, что прямо сейчас увижу змею ба, которая пожирает слонов. Или зверя суань-ни, громадную крысу-медведя, с лёгкостью перекусывающего слоновьи лапы. Но другое дело – корова-людоед по имени я-юй, с её почти человеческим лицом, или чжу-хуай, с клыками и четырьмя рогами… Или такая же четырехрогая плотоядная корова ту-лоу, или ао-е – белая, с густым мехом на спине. Наконец, страшная корова си-цюй, с голосом, как плач новорождённого ребёнка… Я видел их изображения на многих свитках, слышал рассказы о них – и вот это уже было более реально.

Вечер приближался. Но я не знал, что именно извлечь из краденой сумки, чтобы развести огонь, – да и не лучшей идеей было разводить его: звери могли испугаться, а вот люди как раз наоборот.

То есть, подводя итоги: я понятия не имел, что мне делать дальше. Следовало решить, куда скакать. На юг, вслед за императором, который, возможно, и сам лишится трона и жизни до наступления ночи? На север, откуда надвигались грозовая туча и целые армии врагов? На мой родной запад, путь к которому уже, наверное, перекрыт теми же полчищами? Чем питаться – вспоминать уроки охоты господина Ду?

А чего ты хотел, сказал я себе, если вся история с похищением была одной великолепной глупостью. И самое умное, что ты мог сделать, – это решиться на эту авантюру в одиночку. Потому что подставлять под почти верную смерть своих людей в этом случае было бы просто недопустимо.

Неужели это я пошёл на все эти глупости? Неужели я всерьёз думал, что все эти шеренги гвардейцев и чиновников так и не поймут, что происходит на их глазах? Ну, хорошо, женщина в зелёном платье пошла помолиться, через короткое время их собрат выносит лишившуюся чувств женщину в том же зелёном платье, сдаёт её в руки палачу, лица её не видно – это хорошо, это умно. А пожар после этого события – что ж, пожар как пожар, чему же гореть, как не кухне.

Но ещё до того часовые на воротах, будь они поумнее, могли бы рассмотреть мои штаны и обувь, непохожие на нормальные офицерские сапоги из козлиной кожи с завязками, и тихо доложить обо мне караульному начальнику. Тот мог бы потребовать объяснений, которых я дать никак бы не мог. Далее – смерть…

Или же – двор мог бы быть окружён солдатами со всех четырёх сторон, и тебе оставалось бы молча смотреть, как затягивается шёлковый шнурок в руке евнуха Гао Лиши. Потом повернуться и бежать к коню, иначе расспросы и – смерть…

А если бы Лю осталась жива? Мог бы я незаметно воткнуть нож ей под ребро, отняв последние мгновения жизни? Боюсь, что нет. Тогда я просто схватил бы Ян в охапку у алтаря и рванул бы с ней к выходу через горящую кухню. Наконец – что самое вероятное – кухня не загорелась бы, ты бежал бы с несчастной Ян к коню, а какой-нибудь гвардейский дувэй орал часовым, чтобы те закрыли ворота. И далее – смерть…