Любимая мартышка дома Тан - Чэнь Мастер. Страница 73

Надо всё же признать: не так плоха была эта идея – поджечь кухню. Часовым у ворот, которые не видели казни и не имели понятия о том, что происходит там, во дворике, видно было лишь, как от пожара разбегаются веером по внешнему двору полуодетые посудомойки и солдаты, и мы среди них. Крики «пожар» заглушают крики «лови его». Да, неплохо.

Но что дальше? Вот я сижу на поляне, как последний идиот…

А самая прекрасная женщина на земле опускает свои округлости в наполненную струящейся водой песчаную ямку, подставляя лицо ручейку, журчащему с холмика над её головой. Медленными движениями моет грудь, осторожно приподнимая её и посматривая на тебя смеющимися глазами. Остатки тряпок, кое-как выстиранные, висят на ветвях соседних кустов: ого, оказывается, можно обойтись и без служанок? Предвечерние птицы начинают перекликаться в листве, а это значит, как учил господин Ду, что никто не подкрадывается к твоей поляне.

Вот твоя награда. И ты сидишь, боясь пошевелиться. Не говоря о том, что ноги у тебя как будто налиты железом, а голова кружится и гудит.

– Когда ты тоже вымоешься, я, пожалуй, согласилась бы ещё раз ощутить твои руки… вот в этих местах, которыми я билась о седло – они начинают жутко болеть, – смиренно сказала она мне, сделав строгое лицо. – И ещё ноги… Как будто не конь, а я сама бежала всю дорогу…

Потом она с удовольствием улеглась на живот, привычно подняв одну ногу. Я нажимал пальцами на точки её розовых мягких ступнёй одну за другой – точки, которые должны были вернуть этим маленьким ногам бодрость и лёгкость. Холм нависал над нами сверху зелёным гребнем, охранявшие нас цтицы перекрикивались спокойными голосами.

– Прыгать в седле было ужасно… но ты так хорошо держал меня… а правда ли, что тюрки умеют делать в седле кое-что с женщиной, даже в галопе? – тихо прозвучал её мечтательный голос.

Я продолжал возвращать жизнь её ступням. Дальше же, помнится, была мысль: что же это такое, не может у нормального человека быть таких ног – огромных, ороговевших и растрескавшихся, с большими грязными ногтями.

И следующая мысль: а что делают эти босые ноги на траве в трёх шагах от нас и как это они подобрались сюда совершенно беззвучно?

В полном ошеломлении я поднял глаза на обладателя ног. Возраст этого странного явления был неясен. Губы, брови и щеки его были раскрашены лихо, размашистыми движениями,– он явно не пожалел румян и, кажется, простого угля. Борода клочьями вокруг красных губ и такого же красного носа придавала пришельцу на редкость колоритный – чтобы не сказать звероподобный, – вид, а какие-то древние серые с черным одежды не были похожи ни на что, особенно – доходившие до колен широкие штаны. Это был ни в коем случае не крестьянин, и не чиновник, и не горожанин… скорее картинка со странно знакомого старинного свитка.

Оказаться перед незнакомцами босым (и без головной повязки) для жителя империи было верхом позора – но стоявшую передо мной личность это никоим образом не смущало. Личность (серая головная повязка на ней всё-таки была) наблюдала за движениями моих пальцев со смесью снисходительного одобрения и удивления.

– Хэй, – гнусавым голосом сказал мне незнакомец, подняв ногу и став похожим на какого-то журавля в серых перьях, – а вот это ты знаешь?

Тут он, балансируя, показал мне заскорузлым пальцем две точки пониже колена.

– Ну, конечно, – как заворожённый отозвался я, послушно переводя пальцы к указанным точкам. – Но это потом, сначала ведь надо пройтись вот здесь и здесь…

Тут я окончательно понял, что всё это – какой-то болезненный бред. А серый человек, кивнув, поднял над головой руки и похлопал в ладоши. «Хэй», – донеслось откуда-то сверху. И я чуть не упал на траву, увидев, что с высокого гребня холма прямо над нами свешиваются ещё три головы, увенчанные серыми шапками разных конфигураций. Затем в листве зашуршало, и вниз начала спускаться странная конструкция – какое-то деревянное сиденье на верёвках.

– Вы это, поскорее, – сказал несуразный человек, тыкая пальцем в сиденье. – А лошадкой я займусь сам.

Успевшая подняться с травы розовая пухлая Ян абсолютно спокойно, снимая с куста на ходу ещё мокрое тряпье, двинулась в указанную сторону. Мне оставалось лишь пойти за ней, оставив на поляне бесполезный меч, кольчугу, гвардейский мундир, шлем, седло и сумки – а также и Варза, не проявившего к странному человеку никакого недоверия.

Нас в сиденье втащили наверх, среди бивших по лицу веток, – и, глядя сверху на бывшую «нашу» поляну, я увидел, что отсюда она видна как на ладони, а вот подняться с неё вверх без сиденья было бы нелегко.

Далее нас поволокли ещё выше, причём я почти упирался лицом в обнажённые ягодицы Ян – и никого, кроме меня, это никоим образом не волновало. На травянистой площадке Ян, наконец, завернулась в немедленно облепившие её тряпки (в том числе бывшую нижнюю юбку из тонкого, телесного цвета шелка). И мы увидели прямо перед собой деревянные ступени, ведущие ещё выше.

– Мои ноги,– вздохнула она, но три толстые серые задницы наших провожатых уже раскачивались вправо-влево где-то над нами. Ждать нас явно никто не собирался.

Наверху нам открылись довольно старые, кое-где побелённые стены дворика; заросшие мхом и усыпанные листвой и хвоей крыши. А ещё в этом странном месте был запах. Он одновременно тревожил и успокаивал. Он был очень знакомым, этот запах – ароматный дым, множество сухих трав, но ещё как будто давно высушенная рыба, и что-то сладкое и густое… Мне почему-то вспомнились одновременно рынки Чанъани, моя лекарская сумка после битв и многое, многое другое.

Десяток одинаково одетых серых людей чем-то занимались среди старых стен и крыш – они тащили какие-то вещи, навьючивали ими ослика, стоявшего у круглых ворот неподалёку. Один чистил метлой глиняную раскрашенную статую весёлого старичка, державшего в руке розовый персик. За старичком была стена под козырьком крыши, и на облупившейся фреске я угадал очертания восьми лишённых возраста человек, сидевших за вином.

Глухо ударил колокол за стеной. «Даосы, – понял я. – Это же даосы».

Дальше случилась некоторая заминка – никто из окружающих, похоже, не имел ясного понятия, зачем нас сюда притащили и кто мы такие. Нас поводили по храмовым дорожкам, дали постоять у изображения строгого старца в такой же круглой шляпе, как у многих из проходивших мимо монахов. Лицо его было знакомым и необычным, и я вспомнил, как раньше много раз пытался разгадать загадку: почему он похож на получеловека, полудуха гор, почему у него такая странная, бугристая голова и такие огромные, выпуклые глаза.

«Учитель Лао»,– прошептала мне Ян, перед тем как стать на колени перед каменным старцем.

Тут ей, чтобы она не смущала даосскую братию проступающими сквозь тонкую ткань формами, принесли какую-то рогожу из простонародной пеньки. Она встала и изящно завернулась в неё, двинув плечом. Принёсший это тряпье даос сразу же заинтересовался этим движением и не проявил никакого желания уходить. Тогда Ян сделала свой неподражаемый жест, выбросив руку вперёд с лёгким приседанием, как будто желая благодарно коснуться кончиками пальцев драного рукава даоса. И у нас в этом заброшенном монастыре появился друг и поклонник.

Я перестал даже пытаться понимать, что происходит: наверное, потому, что Ян чувствовала себя здесь совершенно непринуждённо. Сделав несколько шагов в сторону от Учителя Лао и Ян с её новым обожателем, я оказался на обрыве, у деревянной ограды. Багровое солнце пыталось продраться вниз, к своему ночному ложу, сквозь тучи, казалось, состоявшие из жидкого, пышущего искрами металла. Верхний край этих туч багровел уже у меня над головой.

Далеко внизу виднелась прямая светлая полоса дороги, вознесённая над клеточками лиловеющих полей. Слева, далеко-далеко, чернели угрюмые квадраты деревни и станции Мавэй, с затаившимися за четырёхугольником стен тоской, отчаянием, злобой и нетерпением. Дым оттуда, заметил я, уже не поднимался – что могло, сгорело, а еды, даже чтобы готовить её на кострах, там действительно не было.