Огненное порубежье - Зорин Эдуард Павлович. Страница 20

Хоть и первым, но нелюбимым сыном был Роман у Глеба. С детства не знал он ни отцовской любви, ни ласки. Воспитывала его мать, но с тихими речами ее вливалась в хрупкое тело молодого князя смертельная отрава.

Льстила себя княгиня надеждой увидеть сына на княжеском столе: свое чадо, свою кровинушку. И чтобы все в нем было ее, не Глебово, чтобы имя отца, его породившего, стерлось в веках.

Может быть, оттого и предал Роман своего отца, хоть и сам Глеб, сидя во владимирском порубе, уговаривал его прикинуться смиренным. Глебу уж никто не поверит, какую бы клятву он ни дал, а Рязани младшим сыновьям не поднять.

Слишком легко согласился Роман повиниться перед Всеволодом. Не поддался лжи молодой владимирский князь. Хоть и обнимал при всех, хоть и целовал в уста. Чуял, что притаился на юге, за Мещерскими лесами, опасный соперник.

А ведь было время — почти поверил в свою клятву. Роман, поверил, что через Всеволода обретет утраченное отцовское наследие. Но вскоре понял, что и он, как младшие братья его, только стрела во Всеволодовой туле.

Усмехнулся Роман: нынче и Святославу не спится в высоком вышгородском терему. Рушится потрясенный Андреем Боголюбским извечный порядок...

Свеча сгорела, мигнул и потух синий огонек. В гриднице растекался бледный рассвет. С кухни донесся перестук ножей, в переходах послышались робкие шаги. Просыпалась челядь, принималась за свои повседневные дела.

Скоро соберутся у князя бояре, рассядутся по длинным лавкам, начнут жаловаться на беззаконие и скудость. Обнищала Рязань, разбежались ремесленники, все реже заглядывают на рязанский торг заморские и свои, русские, купцы. Перегородили Всеволодовы заставы былые торговые пути — лодии, плывущие от булгар, заворачивают на север. Редко заглядывают и южные гости — им выгоднее торговать с Владимиром.

Хорошие вести привез Роману Житобуд. Но говорить о них боярам еще рано.

Еще рано говорить и о том, что сын Андрея Боголюбского Юрий мечтает о владимирском столе. И что сладкие Житобудовы речи не пропали даром. Пылкому ли Юрию смириться с дядькиным произволом? Всем обделил его Всеволод. Держит при себе как щенка — то ласкает, то гневом распаляется. А пристало ли Юрию довольствоваться объедками с княжеского стола?..

Совсем посветлело в гриднице, путаные Романовы мысли становились стройнее. И впервые за три года проснулось в нем скрытое торжество.

2

Склонившись над мирно посапывающим Юрием, Зоря потряс его за плечо:

— Пора, княже.

Юрий пошевелился, но глаз не открыл — хотел продлить привидевшийся ему приятный сон. Во сне, обернувшись белой лебедью, явилась к нему Досада. Прозрачное шелковое покрывало струилось над ней, как облако, и сквозь это облако просвечивали колючие желтые звезды, а над головой Досады проливал свой ровный свет двурогий полумесяц. Слов молодой боярышни Юрий не запомнил, но прикосновение ее руки все еще теплилось на его щеке.

На кустах, на траве, на деревьях лежала обильная роса. В серебристом далеке, на взгорке, паслись стреноженные кони. У реки, погрузившейся в молочную белизну тумана, теплился огонек догорающего костра. У костра, словно окаменевшие, кто согнувшись, кто полулежа, грелись воины.

С малой дружиной выехал Юрий из Владимира, выехал тайно, будто вор. С утра толкаясь на улицах и на торговище, верные князю люди пустили слух, будто собрался он на охоту.

Князю Всеволоду Юрий тоже сказал:

— Выслежу лося. Не лежится на пуховой перине, душно в тереме. Глотну лесного воздуха.

Всеволод перечить ему не стал. Но, когда Юрий, трепеща от страха, предложил и ему ехать с собой, отказался.

— Не время мне сейчас. Не до охоты.

Юрий вздохнул облегченно. Теперь уж ничто не могло ему помешать в задуманном. Кликнул выжлятников и сокольничих, велел посытнее накормить собак.

Вечером простился за Лыбедью с Досадой — целовал и обнимал ее горячо, будто навеки прощался, а ехал-то всего на четыре дня. Но от Досады не скрылось его беспокойство: супротив булгар уходил — улыбался, а тут глаза печаль заволокла, в уголках трепетных губ пролегли горькие складки.

— Неладно с тобой, князюшко. Не ездил бы на охоту. Томит меня предчувствие — к беде это.

Рассмеялся Юрий, поцеловал ее в одну и в другую щеку:

— Все это бабья дурь. Вам бы век мужика держать подле своего подола.

Сел на коня. Помахал рукой. Ускакал. Но в пути был хмур, с удивлением думал о Досаде: и отколь в ней бесовская прозорливость?.. Ведь не поверила же, что спешит на охоту, по глазам, что ли, прочла?..

...Поднятые Зорей воины седлали коней, проверяли снаряжение, шепотом переговаривались друг с другом, боясь спугнуть устоявшуюся ночную тишину. Но ночь уже уползала в ложбинки, а по вершинам деревьев растекались желтые и розовые блики, предвещая скорый восход солнца.

Прямо над князем хрустнул сучок, и на плечо ему упала золотистая еловая шишка. Князь вздрогнул, запрокинул голову и увидел среди иголок белку. Юркий зверек замер, вцепившись лапками в ствол: пышный рыжий хвост, маленькие черные точечки любопытно уставившихся на Юрия глаз.

— Ишь ты,— сказал князь добродушно. — Глянь-ко, совсем не боится.

Зоря с улыбкой на обветренном лице бросил в зверька шишку — белка метнулась вверх по стволу, перемахнула на соседнюю лесину и скоро скрылась из глаз.

Нечаянное происшествие развеселило князя, смыло с сердца накопившуюся за ночь тревогу. Да и разгорающееся утро обещало хороший день, и настроение постепенно улучшилось. То, что с вечера еще казалось безнадежным, теперь вселяло уверенность. Угрожающие тени отступили в глубь леса, навстречу всадникам раскрылись солнечные поляночки, окруженные подернутыми желтизной березками, за речками расступились осенние дали, навевающие прохладу и птичий запоздалый стрекот.

Воины тоже повеселели, заулыбались, жмурясь от бьющего в глаза еще жаркого солнца. Послышались смех и шутки, голоса становились все громче и громче.

Смешно таиться князю на своей земле. На своей земле он хозяин. А хозяин сам себе и закон, и суд, и расправа.

Никто не даровал Юрию ни деревень, ни пажитей, ни лесов; нигде не ставил он свои знамена. И не требовал мелких подачек — жил, как живется, потому что по древнему праву, как ни поверни, каких крючков ни придумай, а все на этой земле принадлежит ему. Андреев сын он, а не холоп и не рядович. А уж почто обделили — с дядьев строгий спрос...

Решимостью преисполнился Юрий — надоело ходить в весельчаках да балагурах: что, мол, с простачка за спрос, какая за ним сила?.. И Житобуд, встретившийся с ним за Черным погостом, хоть и не своими говорил словами, а был прав. Поможет Юрий Роману укрепиться на рязанском столе — Роман поможет ему добыть стол владимирский. И Святослав им поможет, у Святослава свои задумки.

Юрий взмахнул плетью, шибче погнал коня. Каурый вздрогнул, пошел рысью, кося на седока удивленный глаз. Из-под копыт его прыснул в густую траву заяц, помчался через кусты, оставляя на ветках клочки неопрятной шерсти. Юрий заулюлюкал, озорно повел коня через мелколесье, но косой затаился обочь дороги, и во второй раз спугнуть его не удалось.

Не может жить молодой князь в покое, жаждет схватки. Размеренная жизнь во Владимире — с церковными службами, с боярскими советами и чинными пирами — ему не по нутру. Любит он озорные гульбища, гусляров, скоморохов, любит скакать на коне за уходящим лосем, меткой стрелой разить в поднебесье птицу. Любит веселую соколиную охоту и сладкое вино...

Скрытный Роман, с худым лицом, с утопленными под надбровными дугами глазами, с презрительно опущенными уголками губ, с размеренными речами, пересыпанными постными наставлениями великомученников, в товарищи ему не годился.

Но не на игры собирались князья. Собирались князья на смертный бой. И Святослав с высокой киевской Горы отечески благословил их.