Женский день - Метлицкая Мария. Страница 5

Тобольчина глянула в подводку, пробежала глазами, одернула пиджак и крикнула:

– Я готова. Поехали!

– Вероника Юрьевна, – мягко улыбнулась Тобольчина, – ну, а теперь о вас. Какая интересная и, простите, непростая судьба! Девочка из глухого уральского городка. Точнее, поселка. С ранних лет в интернате. В пятом классе победительница трех областных олимпиад. Серебряная медаль. Поступление в медицинский институт. И дальше – сплошная сказка, просто история для сериала – общежитие, полуголодное существование, обноски. Шесть коек в ряд и отсутствие элементарных удобств. И вдруг… Брак с москвичом, прекрасная, профессорская семья, огромная квартира в сталинском доме. Сказка? Так не бывает? Золушка, честная, умная, трудолюбивая, получает все. Но! Останавливаться она не собирается – хотя, можно было бы, наконец, расслабиться. Она защищает диссертацию, делает карьеру, непостижимую, невероятную, блистательную. И к тому же рожает прекрасного сына. Воистину чудесная сказка! Никто не поверит. А ведь это все – чистая правда. Да, Вероника? Что это – награда за тяжелое детство? Плата за трудолюбие? Просто удача? Или высшая справедливость? В которую мы совсем перестали верить?

Вероника Стрекалова пожала плечами и тихо сказала:

– Не знаю. Просто… так получилось. Я… ничего для этого не делала. То есть… Делала, конечно. В смысле – старалась. В смысле – трудилась, – совсем растерялась и запуталась она. – А про мужа… Просто… мы встретились и полюбили. Наверное, так.

– Да не наверное, а наверняка! – продолжала напирать Тобольчина. – И слава богу, что все сложилось именно так и звезды совпали. Как говорится, судьба! Но – ваша скромность, Вероника, все же излишня. Своими заслугами и достижениями нужно гордиться. А вы их стесняетесь!

Стрекалова чуть порозовела и даже слегка улыбнулась. Словно расслабилась после сдачи самого трудного в жизни экзамена. Казалось, что экзекуция подошла к концу, но тут Тобольчина чуть подалась вперед и, уставившись на Веронику своим немигающим взглядом, вдруг спросила:

– А почему вы попали в детдом, Вероника Юрьевна? Как так случилось?

Стрекалова сжалась, съежилась, опять побледнела как простыня, губы у нее задрожали.

– Так получилось, – еле слышно пробормотала она.

– Получилось? – неподдельно удивилась Тобольчина. – А как получилось? Вас сдали туда ваши родители, Вероника Юрьевна?

В студии повисла тишина – такая, что было слышно, как муха трепещет крыльями.

Стрекалова не поднимала глаз. Женя почувствовала, как по спине льется холодный и липкий пот. Ей захотелось встать, сорвать микрофон и броситься бегом из студии. Но… она почему-то не могла встать, словно приклеилась к стулу. Стало так душно, что пот уже выступил на лбу и подбородке. Она вытерла его ладонью и почувствовала, как горит лицо.

– Мама, – вдруг сказала Стрекалова, – мама… очень болела.

– А отец, бабушка, другая родня? – тут же подхватила Тобольчина. – Неужели не нашлось никого, чтобы забрать к себе талантливого и красивого ребенка? Наконец, соседи? А что, кстати, случилось с вашим отцом? Он погиб, кажется? Совсем в молодом возрасте? Что с ним случилось?

– Он, – еле слышно, одними губами проговорила Вероника, словно в забытьи, – он замерз. На охоте. Просто заблудился и просто замерз. Такое бывает.

– Господибожемой! – покачала головой Тобольчина. – Какой это ужас! А мама? Тогда она и заболела? Ну, после этого ужасного события? И, кстати, вы уж меня извините – ЧЕМ она заболела? Чем таким она заболела, что отдала свою дочь в детский приют?

Стрекалова молчала. Молчала, уставившись на свои руки. Совсем, кстати, детские – без маникюра, с коротко остриженными ногтями. «Медицинские» руки.

– Я понимаю! – воскликнула Тобольчина. – Простите меня, Вероника Юрьевна! Есть вещи, о которых невозможно говорить даже по прошествии времени. Есть боль, которая не утихает никогда, – продолжала разливаться соловьем Тобольчина.

– А ваша мама? Она жива? – вдруг спросила она и снова уставилась на Веронику немигающим взглядом.

– Она… умерла, – почти беззвучно ответила та.

– Послушайте, – не выдержала Женя, – не кажется ли вам, что достаточно? Что надо остановиться?

– Стоп! – резкий крик заставил присутствующих вздрогнуть.

Тобольчина дернулась и посмотрела на Женю. Вдруг она обворожительно, как ни в чем не бывало, широко улыбнулась и сказала:

– Евгения Владимировна! Что ж вы так? Близко к сердцу?

– Травматично, – бросила Женя, – вам не кажется, что чересчур травматично? Зачем задавать ТАКИЕ вопросы? Или для вас это, простите, норма? К тому же праздничная программа! Не так ли? Вы обещали сплошной позитив!

– Норма для нас – это правда! – жестко ответила Тобольчина и резко встала. – Все! Перекур. На полчаса. И – не меньше!

И чеканным шагом вышла из студии.

Женя встала и подошла к застывшей Стрекаловой.

– Вероника, – сказала она и погладила ту по плечу, – ну, вы же знаете! Телевидение! Все они… без тормозов и морали. А мы с вами сами виноваты – нечего было подписываться! – она улыбнулась. – Или надо было смотаться тогда, перед этим… А не успели!

Вероника кивнула, не поднимая глаз.

– А пойдемте пить кофе? – предложила Женя, – в кафешке на первом этаже отличный капучино! И съедим что-нибудь. Калорийное и запретное. Какой-нибудь ужасный, жирный торт со сливками – как вариант? Прямые углеводы для восстановления сил!

Вероника кивнула и медленно встала со стула.

– А может быть, все же домой? Очень хочется отсюда удрать!

– Домой, разумеется! После торта – сразу домой. Ну не возвращаться же нам в этот вертеп?

Вероника кивнула, обрадовалась и даже слабо улыбнулась.

Когда они выходили из студии, им вслед раздался визгливый, полный ужаса, крик:

– Вы куда, героини?

Кричала кудрявая.

Женя обернулась и показала язык.

Вероника покраснела и, словно школьница, прыснула.

Они быстрым шагом спустились по лестнице и вошли в кафе. За столиком, развалясь, уже сидела Ольшанская, громко разговаривала по телефону, курила длинную сигарету и, увидев вошедших, приветливо помахала рукой, приглашая их к своему столику.

За столиком напротив сидела Марина Тобольчина и внимательно отслеживала своих новых знакомых.

– Какова гадина? – громко, чтобы та слышала, спросила Ольшанская и кивнула на Тобольчину. – А? Какова? Знала же я, что она сука. Но ведь напела! Напела, гадина! Что праздник, что «все будет светло и нежно»! Ну, не стервоза? – продолжала кипеть актриса. – Нет, я этого так не оставлю. И что повелась, старая дура?

Стрекалова тяжело вздохнула и осторожно, боясь обжечься, совсем по-детски отпила кофе.

– Стерва, конечно, – кивнула Женя, – и, вообще… Все их вранье, подставы. Рейтинг дороже людей. Но виноваты мы сами. Умные, опытные – и повелись. Славы захотели! Мало у нас этой славы… ну, и черт с ней. Лично мы – уходим.

– Сбегаете? – уточнила Ольшанская, чуть прищурив глаза. – Ну, молодцы. Тогда и я с вами. Хотя… – Она задумалась и закурила новую сигарету. – А если… Наступить этой крысе на хвост? Ну, прижучить ее? У меня получится, я умею.

– Пустое, – усомнилась Стрекалова, – там такой опыт! Любого в угол загонят. И потом – опускаться до ее уровня… По-моему, глупо.

– Согласна, – кивнула Женя, – просто уйдем, вот и все. И пошли они к черту с их рейтингами и прайм-таймами.

Ольшанская пожала плечами.

– Ну… раз мнение большинства, то я согласна. Хотя…

Тут они увидели, что Тобольчина направляется к их столику. Женя отвернулась, Вероника старательно крошила пирожное, а Александра, не мигая, смотрела на Тобольчину.

– Можно присесть? – жалобно спросила та. Никто не ответил.

– Будете казнить? – мягко и виновато спросила она.

– Живи! – бросила Ольшанская. – Чести больно много. Только передача твоя, – тут она усмехнулась, – не выйдет. Или других лохов поищи. А мы – досвидос, дорогая! Вот кофе допьем – и по домам, баиньки.

Тобольчина сморщила жалобную гримасу – вот-вот слезы брызнут из глаз.