Товарищ убийца. Ростовское дело: Андрей Чикатило и его жертвы - Кривич Михаил. Страница 23

И хотя руки дрожали, Марта Михайловна умылась, причесалась и навела красоту. Нет, еще ничего. Если выспаться как следует, да к парикмахеру сходить, да косметика импортная — мужики еще заглядываться будут. Не всякий, конечно, но который понимает. А всякий и не нужен. Как раз и нужен такой, который понимает. Нет, это еще не конец. Сорок пять — не возраст.

Настроение малость улучшилось. Марта Михайловна оделась, заглянула к внучке — та еще спала — и отправилась на работу не завтракая. Все равно аппетита никакого.

На работе настроение опять поехало вниз. И отчего так бывает: если с утра не заладится, то весь день наперекосяк? Сперва поругалась с начальством, потом колготки зацепила о стул, хорошие колготки, гэдээровские, а после обеда позвали в отдел кадров и как снег на голову — сокращение. Может, еще и не уволят, но будьте готовы. Нашли, понимаешь, юного пионера! Думают, я просить их стану, умолять. Да видала я их всех в белых тапочках. Отработаю, сколько там осталось, обойду с бегунком кассу взаимопомощи, местком, библиотеку, в которую сроду не заходила, что там еще положено обойду — и будьте здоровы. Получу деньги под расчет, хватит, чтобы отдышаться и оглядеться. Без работы не останусь. Тут вам не капитализм.

Прямо с работы пошла к подруге. Во-первых, поплакаться, во-вторых, просушить намокшие в слякоти сапоги, а заодно и согреться — хорошо бы чем-нибудь покрепче. Без перебора, не так, как вчера, а самую малость. Не надеясь на подругу, по дороге прихватила бутылку — и правильно сделала. У подруги своего не оказалось.

Выпили немного. Согреться-то согрелась, а вот просушиться и душу облегчить не получилось. Подруге было не до нее, своего мужика ждала. Так прямо и сказала: не до тебя. Марта Михайловна немного обиделась. Но виду не подала. Оделась, недосохшие сапоги натянула — и пока, подруга!

Початую бутылку оставлять не стала — заткнула пробкой и взяла с собой. Самой пригодится.

Добралась до дома. Настроение поганое, подстать погоде. Повозилась с внучкой — не полегчало. И что за день такой проклятый выдался! Налила себе в стакан, на три пальца, не больше. Вроде бы немного отошло. Добавила совсем чуть- чуть, на донышке. Наконец-то отпустило. И погода за окном получше стала. Темень, правда, много не разглядишь, но похоже, уже не так сыро, как с утра. И потеплее.

Что толку дома-то сидеть! Выйти бы, на людей посмотреть, себя показать. Время, можно сказать, детское.

Она сунула ноги в замшевые сапоги, надела зеленое пальто с меховым воротником, повязала узорчатый шерстяной платок, глянула на себя в зеркало и вышла из квартиры.

На улице было гораздо холоднее, чем казалось из комнаты. Она шла куда глаза глядят, в голове слегка шумело: с обеда ничего не ела, только прикладывалась помаленьку. Много ли надо невезучей женщине за сорок? Ей опять стало ужасно жалко себя, но это чувство скоро прошло.

Марта Михайловна быстро шагала по улице, стараясь согреться. Она продрогла и рада была бы зайти куда-нибудь, где потеплее, — но куда?

Она проходила мимо автобусной остановки, когда большой заляпанный грязью автобус приветливо распахнул двери, словно приглашая ее внутрь. Она вошла не задумываясь, хотя ехать ей было решительно некуда. Но внутри, казалось ей, так тепло, так уютно…

Автобус был, как обычно, нетоплен и набит битком. По все равно лучше, чем на темной улице. Она стояла, держась за поручень, прижимаясь к чьей-то большой спине, и задремывала. На остановках она вздрагивала, открывала глаза и опять проваливалась в дремоту. Она не очень понимала, куда едет и сколько остановок проехала. Народу в автобусе стало меньше, теплая спина вышла, можно было и сесть, но Марте Михайловне уже надоела поездка. Она прижалась лбом к стеклу, увидела за окном голые деревья, площадку с обелиском и поняла, что едет к аэропорту. Сначала она огорчилась — попутала нелегкая, занесла на окраину, — но потом оживилась. Все-таки людное место, можно в тепле посидеть, поглядеть телевизор, в буфет зайти, пива выпить, а потом на автобус — и домой. Как-никак завтра на работу, надо выспаться. А может быть, послать ее куда подальше, эту работу, все равно выгоняют».

Стакан пива не помешал бы.

В хмуром аэропортовском буфете измаявшаяся за день, с тяжелым взглядом буфетчица открыла ей бутылку жигулевского пива и пальцем показала на поднос с гранеными стаканами — сама возьмешь.

По телевизору показывали какую-то муру.

Пиво было теплое и почти без пены. Она допивала его с отвращением.

Надо бы проветриться.

Марта Михайловна вышла из здания аэровокзала, пересекла площадь и направилась вдоль дороги, ведущей к центру. Новочеркасское шоссе, вспоминала она. Или нет, проспект Шолохова. Черт с ним, какая разница.

Ее покачивало. Она понимала, что не совсем твердо держится на ногах, но ей было наплевать. Надо проветриться, и все будет нормально. И совсем не холодно на улице, можно расстегнуть верхнюю пуговицу пальто, а то дышать нечем.

Она остановилась неподалеку от автобусной остановки, возле общежития авиаторов. Прислонилась к гладкому тополиному стволу, расстегнула пуговицу, поправила платок. Глубоко вздохнула, стараясь проветрить мозги, и в этот момент услышала за спиной глуховатый мужской голос: «Далеко путь держите?»…

В тот промозглый февральский день с самого утра не заладилась жизнь и у сорокавосьмилетнего снабженца из города Шахты. Директор объединения «Ростовнеруд», где работал снабженец, после планерки попросил его остаться в кабинете и без свидетелей устроил разнос. Может, и за дело, кто бы стал спорить, но что за манера орать и к тому же тыкать! Они же оба люди с высшим образованием, сам он обращается к директору исключительно на «вы», так какое тот имеет право тыкать ему, словно последнему грузчику?

Ладно, металл в срок не завез, что есть, то есть. Ну, не успел! Мне что, разорваться, что ли? Будет вам ваш поганый металл, съезжу за ним, вот сегодня возьму и съезжу.

Он не такой дурак, чтобы говорить это вслух. Он молча смотрит поверх директорской головы, пользуется своим высоким ростом, чтобы избежать взгляда. На него глядит с портрета ласковым взором лысый с бородкой человек, который столько сил потратил, жизнь свою отдал до срока, лишь бы создать самое справедливое на свете общество, а вот из-за таких паразитов, как этот директор, никакой справедливости не добьешься. Был бы жив тот, который на портрете, все было бы по-другому. При нем, при лысом, времена были суровые, но справедливые, не то что нынче, когда все пораспускались и всякая шушера позволяет себе слишком много. Мне, человеку партийному, с университетским дипломом, тыкает, будто какому-нибудь шоферу, и вообще унижает, как этой шушере вздумается.

Больше всего ему хочется выскочить из этого кабинета, увешанного почетными грамотами, с длинным, впритык к директорскому, крытым сукном столом, за которым он мается на планерках, выбежать на улицу, на свободу, вдыхать сырой и холодный воздух, брести куда-то, бездумно и бесцельно… Как это все надоело!

«Значит, договорились, — уже спокойно произносит директор, — завтра ты в Батайске, и чтобы без металла не возвращался. Кровь из носу, но металл должен быть здесь. Да ты слушаешь меня или опять где-то витаешь?» Тот стряхивает с себя оцепенение и, чтобы побыстрее уйти, отвечает: «Конечно, слушаю. Я сейчас все запишу и завтра же отправлюсь. Так я пойду, хорошо?» Директор кивает головой и, глядя ему в спину, бормочет под нос: «Послал Бог начальничка отдела снабжения… Надо убирать его, пока не развалил дело окончательно».

Он это говорит себе уже не первый раз.

А тот, кого директор мечтает убрать, идет не торопясь в канцелярию оформлять командировку. От мысли о предстоящей поездке, пусть и совсем недальней, на душе у него становится легче. Будет металл, не будет — дело десятое. Лишь бы выбраться отсюда.

«Вы надолго не исчезайте, — говорит ему канцелярская дама, печатая приказ. — Сегодня двадцать первое, послезавтра ваш мужской праздник. Поздравлять вас будем, так что вы уж возвращайтесь».