Сказание о новых кисэн - Ли Хён Су. Страница 56

— Он же не был вашим любимым, а вы, такая знаменитая, захотели своевольно удержать клиента в своих руках, — возмущалась мисс Мин, не обращая внимания на ее слова. — Но даже этого вам было мало, как вы могли так неразумно себя вести, простояв всю ночь у двери? Вы же могли умереть!

— Я не думала об этом. Я просто поступила так, потому что так хотели мои тело и душа, — все так же тихо ответила мадам О, однако в ее голосе чувствовалась нотки уверенности в правоте содеянного. — Значит, я проболела три дня? Мне стало намного лучше.

— Ладно, — спокойно, примирительным тоном сказала мисс Мин, — вам, наверное, было очень хорошо. История с ним на этом была закончена?

— Почему закончена? Нет, он потом стал нашим постоянным клиентом.

— Извините, а вы с ним спали?

— Нет, не спала. Хотя он несколько раз умолял меня, но я не смогла простить его и не стала делить с ним постель — это была моя воля. Позже он купил мне дом и я, без долгих слов, взяла его.

— А что стало с тем домом?

— Не помню, то ли Юн сачжан, то ли И сачжан… Это было давно, память уже подводит. Помню лишь, что он на центральном рынке Дэчжона продавал оптом одежду. Я отдала дом ему.

— Если говорить точнее, то он обманул вас.

— Что ты говоришь, — энергично сказала мадам О, — нет, я сама отдала. Потому что я считаю, что полученное от одного мужчины надо отдать другому, который нуждается.

— Давайте не будем говорить об этом, — голос мисс Мин вдруг стал ледяным, а чуть погодя она со злостью выпалила: — Я не могу так жить! Я не хочу жить, как вы, мадам-мать!

— Я выгляжу как дурочка, да?

— Да, — зло ответила мисс Мин, не жалея ее чувств, — вы были идиоткой.

— Любой, намочив горло, может пить и быть счастлив этим, и я получала удовольствие, — тихо ответила мадам О, в ее голосе не было ни капли сожаления. — Пойми, я была счастлива…

— Вы мечтали о любви? — скривив губы, сказала мисс Мин, хорошо зная, что она делает ей больно. — Ха-ха-ха, — притворно засмеялись она. — И где, здесь, в кибане?! Если где скажете об этом, люди засмеют вас.

— Что бы там ни было, — твердо сказала мадам О, не обращая внимания на ее насмешливый тон, — мне было хорошо. Я ни о чем не жалею.

— Поэтому в конце концов вы без всякой видимой причины серьезно заболели, и теперь находитесь здесь, в заднем домике, — со злобой в глазах сказала мисс Мин, желая уколоть ее.

— Ничего, — все так же тихо сказала мадам О. — Потому что я кисэн, — она сделала акцент на слове «кисэн». — Прошу тебя, забудь о том, как я, схваченная за шиворот, была выброшена во двор. Забудь и о том, как ты приняла вместо меня гостя, которого не хотела принимать. Я понимаю, ты, вероятно, думаешь, что это презрение с его стороны, поэтому нападаешь на меня, но, поверь, это не гак. Просто принимай это — тут она сделала небольшую паузу, — как дополнительное развлечение в нашей жизни, выданное нам, чтобы жизнь у нас не была скучной, — тут ее глаза предательски заблестели, она замолчала, отвернувшись в сторону, чтобы не показать слез.

Внезапно по лицу мисс Мин хлынули горячие слезы. Она горько зарыдала, хотя не была из тех, кто легко плачет. В жизни она была несговорчива, в глубине души немного завистлива, поэтому обычно не плакала. Было необычно смотреть на нее, как она стала бить себя в грудь и, говоря: «О небеса, как я могла наговорить такое мадам-матери?», громко, навзрыд, зарыдала. Ее лицо стало некрасивым, как у ведьмы янгвэн [76]. Мадам О обняла ее и стала успокаивать, похлопывая по спине.

— В старое время, — снова начала говорить она мягким голосом, когда та немного успокоилась, — если скажешь, что ты кисэн, это было равносильно тому, что тебе на лбу выжгли клеймо. Если рассеять культурное очарование этого слова, то даже известные кисэны, жившие во времена династии Чосон, не могли избежать такой позорной участи. В те далекие времена чаевые назывались «чжотгарагдон», что означало «деньги, поданные палочками», потому что они подавались клиентом чжотгарагом — палочками для еды. Сонби, ученые люди из дворянского сословия янбан, никогда не давали деньги руками, а подавали их чжотгарагом, вот откуда возникло это слово. Насколько же они презирали их, если поступали так. Это не мои слова, они были сказаны известной кисэн Ким Иль Лён. С одной стороны, если бы они увидели, как сегодня исчезло то, что отделяло их от обычных женщин, как исчезла граница между большим столом кибана и столом традиционного корейского ресторана, то, наверное, прыгали бы от счастья. Но с другой стороны, они бы огорчились, узнав, что эта граница исчезла. Потому что после исчезновения этой границы, которая как бельмо на глазу, неизвестно почему чувствуется какая-то пугающая пустота. Мисс Мин, впредь работу по установлению четкой границы должна выполнять ты. В страшные времена желание убрать ее было заветной мечтой кисэн. Они искренне желали этого. Но раз я должна сейчас говорить «давайте снова ставить границу», — значит, что снова пришло страшное время. Ты знаешь, сегодня люди, небо, земля и даже пролетающий ветер, все — действительно страшны!

И вот теперь по этому пути шла мисс Мин, которая сейчас, громко разговаривая и смеясь, словно ничего не случилось, вышла к столу очередного клиента. Мадам О от этого было только больнее. Она подумала, что если бы была жива Чхэрён, то, в отличие от нее, та была бы ей опорой. Она с грустью вспомнила, как однажды наставница кибана сказала ей об этом. «Что касается танцев, — мелькнуло в голове, — то Чхэрён, возможно, до сих пор обучала бы молодых кисэн».

В ее руке тихо и бессильно увядал летний цветок. Другой цветок, принесенный ветром, мягко, кувыркаясь в воздухе, упал к ее ногам. Она, по-прежнему закрыв глаза, не оглядываясь, слушала звуки спиной. Ведь только тогда, когда не смотришь на падающие цветы, можно услышать их звуки.

«Сегодня солнечные лучи такие горячие», — подумала мадам О. Прикрывая лицо широким листом тыквы, который отломала внизу, под забором, она, мягко ступая, вошла во двор внутреннего домика. Ее шаг до сих пор был неповторимо изящным и грациозным. Пропитанная духом кисэн до мозга костей, боясь, что на лице появятся веснушки, она стала искать тень. Сегодня почему-то было особенно жарко. Солнечные лучи были жестче, чем намаксины [77], сделанные в Пхеньяне.

Мадам О, знаменитая кисэн, достигшая высшего мастерства в пении, надев сандалии, гармонирующие с шикарно расшитой цветами юбкой со складками, грациозно шагала, поддерживая левой рукой подол юбки, слегка приподняв его вверх, чтобы он не испачкался. Беззаботно живя, не зная работ, связанных с водой, она до сих пор выглядела стройной и изящной. Найдя тень, она села на стул.

Табакне, которая вышла с бельем, уложенным в тазик, чтобы развесить его для сушки, словно заколдованная, смотрела на нее. «Да, — с восхищением подумала она, глядя на ее чистое нежное лицо, без единой веснушки, — когда молодеешь, надо равномерно молодеть, а когда стареешь — красиво стареть. Даже у картошки, если она не будет равномерно вариться, одна часть останется сырой, а уж про человека и говорить нечего».

Даже если смотреть издали, у мадам О четко выделялись белые красивые руки. Табакне, обладавшая талантом испортить настроение или нанести душевную рану, искривив в усмешке губы, прищурив и без того узкие глаза, громко сказала:

— Да, ничего не скажешь, ты кисэн из кисэн. Не зря к тебе липнут всякие негодяи. Если бы я увидела того мартовского кота, я бы выцарапала ему глаза.

— Сестра, я даже слышать о нем не хочу, — равнодушно ответила мадам О, всем своим видом показывая, что ей был неприятен этот разговор.

— Я ненавижу его до такой степени, что стоит только подумать о нем, как меня всю трясет, словно у меня озноб, — сказала со злостью Табакне.

— Сестра, скажите, был ли хоть один мужчина, который не вызывал бы у вас отвращения? Когда вы считали, что я начинаю склоняться к кому-нибудь из мужчин, то вы всегда злились оттого, что не могли разлучить нас.