Февраль (СИ) - Сахарова Ирина. Страница 27

А наша полиция не поверит тем более. Каким бы гениальным сыщиком не был этот их – кстати, как его там? – парижский комиссар, он ну просто никак не мог не слышать о скандальном деле Жозефины Бланшар, чудом избежавшей гильотины за убийство собственного мужа.

Господи, такая улика пропадала из-за их идиотского ослиного упрямства…

Я умылась ледяной водой, посокрушалась немного над ужасным цветом моего лица, стоя перед зеркалом в золотистой оправе, и уже собралась звать Эллен, чтобы та помогла мне одеться, когда в дверь постучали.

Пребывая в святой уверенности, что это Франсуаза пришла извиняться (а иначе она не стала бы стучать), я рывком открыла дверь, надеясь застать её врасплох. А получилось, что я застала врасплох Габриеля. Или, точнее, это он застал врасплох меня, потому что из нас двоих это всё-таки я была неодета.

– Господи боже, это вы! – Вырвалось у меня, недоумённое. Гранье, как настоящий джентльмен, поспешил отвернуться. Но перед этим, как настоящий француз, уже успел увидеть всё то, что никак не предназначалось для его взора.

– Простите, я не вовремя… – Пробормотал он растерянно.

Да? А может, очень даже вовремя? Шёлковый пеньюар был небрежно накинут на плечи, оголяя стройную тонкую шею, коей я всегда гордилась, а так же небольшую, но красивую грудь под полупрозрачной сорочкой. А тесёмки широкого пояса облегали мою стройную талию, от природы тонкую и изящную. Не забудем так же, что длина у пеньюара была весьма символическая, так что у Гранье был шанс по достоинству оценить мои длинные, красивые ноги, что он, несомненно, и сделал. Как в мужчине в нём я ни на секунды не сомневалась, это факт.

Я прикрыла дверь, а сама встала у стены, прижавшись к ней спиной. И отчего вдруг сердце подскочило в моей груди? Отчего меня вдруг бросило в жар… вы не знаете? И улыбка эта глупая – ну откуда взялась улыбка на моём лице? Как я могла улыбаться столь беспечно, когда вокруг творилось такое?

Гранье, как я и ожидала, никуда не ушёл, и, встав по ту сторону стены, тоже прижался к ней спиной. Готова была спорить, что он улыбается. Теперь нас разделали только несколько дюймов деревянной перегородки, да дверь, которую я оставила приоткрытой, чтобы можно было говорить без помех.

– Я волновался о вас, – сказал Габриель тихо. – Вы не вышли к обеду, и я подумал, что что-то случилось.

– Я просто почувствовала себя нехорошо. – Даже сейчас мне было неловко в этом признаваться, я всё ещё видела что-то постыдное в своей слабости.

– Это из-за случившегося с Селиной, да? – Что ж, Гранье был очень заботлив. – Или из-за утреннего разговора с комиссаром?

Заботлив, и проницателен. А ещё бесконечно мил. Настолько, что я решила обо всём ему рассказать.

– Они подозревают меня, Габриель, – со вздохом сказала я. – Они считают, что это я убила Селину Фишер.

– Вы?!

За его тихим возгласом, преисполненным неподдельного возмущения, последовала тишина. Глухая, угнетающая тишина. На какой-то момент мне показалось вдруг, что Гранье и вовсе ушёл, оставив меня в одиночестве. Но я не слышала звука шагов…

А потом он спросил – тихо, неуверенно, вкрадчиво:

– Это из-за той истории с вашим мужем…?

Он знает. Он обо всём знает! Я закусила губу, пришла моя очередь загадочно молчать. На самом деле я думала, что ему сказать, что ответить? Мне было стыдно за мою ложь, которую он, наверняка, как и Витген, сочтёт лишним подтверждением моей вины. Раз я скрываю свою настоящую фамилию, стало быть, неспроста? Стало быть, не так уж я и невиновна?

Мне всегда становилось горько, когда я думала об этом, но сейчас боль стала и вовсе нестерпимой. Отчего-то мне невыносимой казалась сама мысль о том, что Габриель и впрямь может считать меня убийцей. Я тяжело вздохнула, и, закрыв глаза, стала молча ждать, когда он уйдёт.

Вот только он никуда не ушёл.

– Жозефина, я не верю в эту клевету, – с чувством произнёс он. Да так проникновенно, что у меня отлегло от сердца, и я не сдержала облегчённого вздоха. – И Арсен тоже не верит. По правде говоря, это он рассказал мне, кто вы на самом деле.

Ах, ну разумеется! Они же друзья, а Планшетова профессия обязывала знать всё на свете и обо всех. Вероятно, он и сам был одним из тех журналистов, что в красках описывали подробности скандальной гибели Рене Бланшара. И особенно пикантным пресса сочла тот факт, что замешана в этом оказалась его жена, Жозефина Бланшар, в девичестве Лавиолетт. Нет ничего не удивительного в том, что Арсен вспомнил моё имя. Куда более странно, что он ничем не выдал себя в разговоре со мной – похоже, притворяться он умел не хуже, чем я сама.

Неожиданно я поняла, что молчание моё слишком затянулось. Габриель может решить, что я не слушаю его, или, что я ушла, сбежав от неприятной темы, и заперлась у себя в будуаре.

Чтобы развеять это заблуждение, я не придумала ничего лучше, чем открыть дверь и предстать перед ним во всей своей неодетой красе. Плевать мне на моё неглиже, в тот момент мне жизненно важно было посмотреть в его глаза и убедиться, что он не солгал.

Нет, не солгал. Правда, с каждой секундой смотреть в его глаза становилось всё труднее: взгляд Габриеля, будто бы против его воли, то и дело опускался вниз, к моей груди, обтянутой тонкой сорочкой… Он изо всех сил боролся с собой, и в другой ситуации я нашла бы это очень забавным, но не сейчас.

– Вы единственный на моей памяти человек, от кого я услышала такие слова, – сказала ему я. – Остальные не стеснялись в открытую называть меня убийцей. Тот же Витген, к примеру.

– Жозефина, я… – Что-то он собирался сказать, но на полуслове вдруг замолчал, сбился. Подозреваю, что нечасто он впадал в такую растерянность при общении с женщинами. Хотелось думать, что я какая-то особенная, и значу для него чуть больше, чем остальные. Совладав с собой, Габриель вновь поднял взгляд, встретился с моими глазами и сказал: – Я не верю, чтобы вы оказались способной на такое.

В самом деле? Милашка Габриель! Расцеловала бы тебя, да, боюсь, мой порыв возымеет некое любопытное продолжение, учитывая мой двусмысленный внешний вид! Поэтому я лишь улыбнулась ему, стараясь вложить в эту короткую улыбку всю ту благодарность, что переполняла моё сердце.

Так как я по-прежнему молчала, Гранье решил продолжить, старательно притворяясь, что не обращает внимания на мой соблазнительный наряд:

– Вообще-то я зашёл к вам справиться о вашем благополучии, и пригласить вас на прогулку. Никому из нас не помешает развеяться сейчас. Обещаю, к домику у реки мы больше ни на шаг не приблизимся! – с грустной улыбкой добавил он. – А потом мы могли бы… я подумал… ведь моё предложение написать ваш потрет всё ещё в силе, и…

Ах, да, портрет! У меня совсем вылетело из головы! Я ведь уже дала своё согласие позировать ему, нехорошо теперь было брать свои слова назад.

– Я понимаю, – продолжил Габриель, ибо я по-прежнему молчала, – понимаю, что сейчас, наверное, не самое подходящее время, но всё лучше, чем сидеть затворницей в своей комнате и в одиночку переживать эту боль…

Не самое подходящее время? Может, и нет. Вот только другого у нас может и не быть! Я не стала удручать его своими мрачными прогнозами о своём возможном аресте и лишь улыбнулась в ответ. И решилась, наконец, подать голос, дабы не стоять истуканом, глядя на него.

– Отчего же неподходящее? По-моему, лучше и придумать нельзя! – Я сказала это искренне, без малейшего намёка на сарказм. – Дружеское общение сейчас это, наверное, как раз то, чего мне так не хватает. Спасибо вам за понимание, Габриель, я… я это, действительно, ценю.

У меня получилось произнести это с обескураживающей искренностью, с чувством. Казалось, я целую душу вложила в эти самые слова, и Габриель всё это понял. Его взгляд, по крайней мере, был прикован на этот раз к моим глазам, и никуда больше. Вот так мы и стояли несколько секунд, в полнейшей тишине, глядя в глаза друг другу, а я чувствовала, что с каждым мгновением сердце моё бьётся всё медленнее.