Февраль (СИ) - Сахарова Ирина. Страница 28

А потом он нежно взял мою руку, и поднёс её к губам, как и вчерашним вечером. И, как в прошлый раз, кровь моя забурлила в жилах от этого невинного, но нежного поцелуя. Он улыбнулся, будто догадавшись о том, как подействовала на меня его ласка, и сказал тихо и проникновенно:

– В таком случае, жду вас во дворе через полчаса, – спрятав очередную улыбку, он добавил. – Только, пожалуйста, оденьтесь! Мне чертовски сложно держать себя в руках, когда вы в таком виде!

С этой фразой он и откланялся, оставив меня одну, беззвучно смеяться над его прощальными словами и моим собственным бесстыдством. И, знаете что? Давненько я так не веселилась!

XIV

Прежде никогда мне не доводилось позировать художникам. Даже как-то удивительно, при всей моей любви к живописи, но нет, увы, не доводилось. И на деле занятие это оказалось до невозможного утомительным. Сидеть нужно было без движений, в той позе, в какую меня усадили изначально, и, самое главное, держать правильный наклон головы. Минут через десять этого мучения у меня начала ныть шея, и я не имела ни малейшего представления, как продержаться до конца этой маленькой пытки.

Меня спас Тео. Его появление стало неожиданным, но приятным – я получила небольшую возможность отвлечься, и обернулась к нему с улыбкой на лице.

– Жозефина, бог мой, ну что за наказание! – тут же простонал Габриель, состроив страдальческую гримасу. – С вами совершенно невозможно иметь дело! Тео, ну что тебе стоило заглянуть часом позже?

Тео рассмеялся и попросил извинения, заверив, что вовсе не хотел нам мешать. Он всего лишь искал своего друга, мсье Ватрушкина, и надеялся найти его в одной из гостевых комнат, вот только поиски успехом не увенчались. Габриель с демонстративным негодованием покачал головой, но я-то видела, что глаза его улыбались. Вздохнув с видом мученицы, я постаралась принять прежнюю позу, но Гранье мои попытки не вдохновили.

– Выше, выше подбородок! – Отчитал меня он. Затем потряс головой, комментируя таким образом мою полнейшую безнадёжность. – О, господи боже, нет, не так!

Затем он подошёл вплотную, наклонился ко мне, и, взяв меня за подбородок, осторожно развернул влево – так, чтобы свет из окна падал на моё лицо. Знаете, что? Не думаю, чтобы в этом была действительно такая большая необходимость – я и так сидела на свету, и эта пара миллиметров ничего не решала. Но – либо у Гранье, как у художника, был свой собственный взгляд на вещи, либо – что куда более вероятно – он просто хотел ещё раз ко мне прикоснуться. Я перехватила его взгляд, и заметила привычные озорные искорки в светло-зелёных глазах. Он улыбнулся и сказал назидательно:

– Сидите смирно, прошу вас!

И я поклялась себе, что не разочарую его, как бы тяжко мне ни было. В конце концов, мне приходилось терпеть вещи и пострашнее, чем пару часов полнейшей неподвижности.

К своему удивлению, минуты через полторы я обнаружила, что Тео никуда не ушёл. Он встал возле мольберта, что стоял в дальнем углу гостиной, и я с некоторым запозданием поняла, что это его мольберт и был.

– Вы, что, тоже рисуете?! – Ахнула я, приятно удивлённая этим открытием.

Русский паренёк улыбнулся, вытаскивая мольберт ближе к окну, а Гранье с обречённым видом простонал:

– Жозефина, не двигайтесь!

– Вы позволите, ведь правда? – С такой обезоруживающей простотой спросил Тео, что у меня, разумеется, не хватило духу отказать ему. – Правда, я не твою шедевры, как Габриель, мне больше по душе горные пейзажи, но… в вашем случае я счастлив буду сделать исключение. Вы… у вас… у вас очень интересное лицо. Хм.

– Боже, Тео, ты совершенно не умеешь делать девушкам комплементы! – Не глядя на русского, прокомментировал Гранье. – Хочешь, дам пару уроков? Например, так: «Жозефина – вы прекраснейшая из женщин!»

– Безусловно, именно это я и имел в виду, – немного смущённо ответил Тео.

– Жозефина, вы… вы самое удивительное и самое чудесное, что случалось со мною когда-либо!

– О!

– Жозефина, мне ещё никогда не доводилось встречать женщины, подобной вам, – тут Гранье понял, что увлёкся со своей игрой, и, подняв взгляд от своего мольберта, встретился с моими глазами, и сказал совершенно серьёзно: – Я очарован вами, и не знаю, что мне с этим делать!

По-моему, эта фраза предназначалась непосредственно мне, и к урокам для Тео отношения не имела никакого. Я загадочно улыбнулась Габриелю, а русский художник, так ни о чём и не догадавшись, поаплодировал Гранье и попросил не судить строго.

– Габриель урождённый француз, в нём от природы это заложено! – Смеясь, пояснил он. – А что я? Обычный сибирский парень из простой семьи. Я и девушек-то таких красивых отродясь не видел, так что простите мне моё невежество. Я иногда и впрямь теряюсь, и не знаю, что сказать.

В искренности своей он был просто очарователен! Но я обратила внимание не только на это, а, например, на вот эту его фразу: из простой семьи… Тео, милый Тео, «обычные парни из простой семьи» не отдыхают в таких местах, как отель «Коффин»! Какая-то здесь была тайна, но какая?

Одно известно точно: явно не Тео был возлюбленным Селины. И, скорее всего, к её смерти он отношения не имеет, ровно как и ко всем предыдущим убийствам. Это немного успокаивало, по правде говоря. Если бы этот скромняга оказался хладнокровным убийцей, разочарованию моему не было бы предела!

Убедив себя в том, что на счёт Тео волноваться не стоит, я стала бессовестно разглядывать Габриеля, пользуясь удачно представившимся случаем. В гостиной было жарко, несмотря на распахнутые окна, и он снял пиджак, оставшись в клетчатом тёмном жилете и белой рубашке. И до того ладно облегала она его мускулистые руки, широкие плечи и красивую грудь, что мне безудержно захотелось снять с него всё это прямо здесь и прямо сейчас. И кто знает, может, я и сделала бы это, не окажись рядом Тео? Не думаю, чтобы Гранье стал сопротивляться. По-моему, он уже и так держался с огромным трудом, находясь в моём обществе. Особенно после того, как увидел меня полуобнажённой, и, видимо, остался страшно доволен увиденным.

Я наблюдала за его уверенным движениями с полуулыбкой, которую всё никак не могла побороть, как ни старалась. Он нравился мне, и нравился не только как мужчина. Я не знаю, как лучше это описать. Он был… необычным. Помимо внешней красоты, было в нём что-то ещё, что-то загадочное, таинственное, что-то, словно магнитом притягивающее, заставляя всякий раз оборачиваться ему вслед. Вкупе с его навыками обольстителя, нетрудно представить, сколько женских сердец он уже разбил. Как раз когда я подумала об этом, Габриель почувствовал на себе мой пристальный взгляд, и, подняв голову, посмотрел на меня – так же пристально, внимательно, как тогда, на лестнице, в день нашей первой встречи. И я поняла, что стремительно теряю голову… Чего делать было ни в коем случае нельзя!

Жозефина, что с тобой? Ты же обещала себе никогда ни в кого не влюбляться! И ведь получалось, продержалась столько лет без малейшего намёка на нежные чувства, и тут – нате пожалуйста – эта крепкая оборона, годами воздвигаемая и доведённая до совершенства, готова была рухнуть от одного лишь только взгляда этого зеленоглазого красавца.

Нельзя, нельзя, Жозефина! Право, ты рехнулась, глупая девчонка! Совсем забыла, чем обычно заканчиваются такие истории! Что, в самом деле, забыла? Так это очень легко вспомнить, достаточно только посмотреть на уродливые шрамы на твоих запястьях! Я невольно коснулась своей руки, и сразу же ощутила бесконечный холод на сердце. Оно, такое горячее, и ещё пару секунд назад отчаянно бьющееся от избытка чувств, постепенно начало покрываться слоем льда. Толстым, непробиваемым слоем льда, растопить который не под силам никому, даже Габриелю.

«Никогда, – сказала я себе, чувствуя, как возвращается былая уверенность и рассудительность, – никогда и никому больше, ни за что на свете не открываться, не доверять, не влюбляться, не влюбляться, не влюбляться…»