Февраль (СИ) - Сахарова Ирина. Страница 64

Но тактичным оказался только доктор. А уж он-то как раз мог бы остаться, перед ним мне было не так стыдно за свой обморок, как перед этой парочкой!

– Ты, должно быть, простудилась, когда ходила к озеру этим утром, – предположила Франсуаза, и в голосе её тоже звучала забота. – А потом ещё попала под дождь! Бедняжка, у тебя поднялась температура!

Да? А я-то была уверена, что всё это от нервов! Впрочем, ещё неизвестно, что хуже. Болеть я ненавидела, и слабость эту дурацкую, когда не можешь и пальцем пошевелить, я тоже ненавидела. Она напоминала мне о прошлом, в котором ещё не было стойкой Жозефины, а была глупая семнадцатилетняя девчонка, полная надежд.

– Вам надо отдыхать, – сказал Хартброук поучительно, и улыбнулся мне располагающей улыбкой нежно любящего дедушки. Мне понравилось. У меня не было дедушки, оба они умерли задолго до моего рождения. – Отдыхать, набираться сил и не думать ни о чём плохом. Вам противопоказаны малейшие переживания, это я вам как доктор говорю! Ясно вам, господин полицейский?! – А тут он ещё и брови свои густые нахмурил, да так забавно это вышло, что я не сдержала улыбки.

Господин полицейский тоже улыбнулся, и сказал, что уж он-то постарается, чтобы мадам Лавиолетт никто не тревожил по пустякам.

– В конце концов, в обморок она упала не из-за простуды! – Проворчал Хартброук себе под нос, сетуя на то, что эти грубые полицейские мужланы довели до нервного срыва хрупкую и слабую женщину! Милый Хартброук! Расцеловала бы тебя, если б только могла пошевелиться!

Указав на лекарства, оставленные на столе, пожилой англичанин сказал, что принимать их нужно после еды, и откланялся, пожелав мне скорейшего выздоровления. И с явным намёком посмотрел на Франсуазу и Эрнеста, искренне надеясь, что они уйдут следом за ним и оставят меня одну, не будут мешать моему отдыху.

Куда уж там. Эти двое положительно не понимали намёков, когда это шло в разрез с их интересами. Французы!

– Жозефина, милая, ты так нас всех напугала! – Пожаловалась Франсуаза, моя бедняжка Франсуаза, и только тут я заметила, что она всё это время держала в своих пухленьких ручках мою ладонь. Жест, безусловно, очень трогательный – я опять представила себя умирающей от редкой тропической лихорадки, а не страдающей лёгким недомоганием – но до того нехорошее подозрение появилось у меня в ту секунду, что я даже не улыбнулась по этому поводу.

Медленно, очень медленно я повернулась в сторону Эрнеста, и, к своему величайшему негодованию обнаружила, что и он тоже держит мою руку в своих руках. Меня это возмутило, взбесило и унизило одновременно, и я, уж не знаю откуда силы взялись, резко высвободилась, и спрятала руку под одеяло. Выражение лица при этом у меня было такое, что де Бриньон искренне расстроился, и я даже понадеялась, что он уйдёт, но это я напрасно. Он остался сидеть на маленьком пуфике, пододвинутом к изголовью – сидеть, и смотреть на меня.

– Я бы хотела побыть одна, если вы не против, – как можно вежливее сказала я, потому что моё гневное: «Выметайтесь к чёртовой матери отсюда!» обидело бы Франсуазу, а она такого явно не заслужила. Пришлось переступить через себя, чтобы не расстраивать мою чуткую подругу.

Она с неодобрением покачала головой, вздохнула, погладила меня по руке, и, поднявшись, направилась к дверям. У порога она остановилась, послала мне какую-то странную улыбку, а затем вышла, оставив нас с де Бриньоном вдвоём. Думаю, именно с этим и была связана её улыбка – Эрнест-то не уходил, и, похоже, уходить не собирался. А жаль. Если уж на то пошло, Хартброук с Франсуазой могли бы остаться, их присутствие раздражало меня не так сильно, как присутствие де Бриньона. В следующий раз надо будет конкретизировать.

– Жозефина… – Он хотел, было, что-то сказать, но я его перебила.

– Где Габриель?! – Вот что я спросила первым делом. Вот какой вопрос не давал мне покоя с того самого момента, когда я открыла глаза. Не считая, разумеется, вопроса: с какой стати этот чёртов ублюдок Эрнест позволил себе взять меня за руку?!

Де Бриньон снова изобразил обиду и недовольство, услышав неподдельное беспокойство в моём голосе, но всё же ответил:

– Под арестом. Где же ему ещё быть?

– Что…? – А чего я хотела, собственно? Чего ещё ожидать от этого мерзавца де Бриньона? – Господи, Эрнест, как ты мог?! Он же никого не убивал! У него неопровержимое алиби на все три убийства! Когда задушили Селину, он был в столовой вместе с нами, когда умерла Фальконе, он был с Габриеллой, мы с Арсеном видели их в парке, а это совершенно в другой стороне. А когда умерла сама Габриэлла, он был со мной. – Подумав немного, я добавила: – Всю ночь.

Де Бриньон болезненно поморщился, как будто этим признанием я причинила ему невероятную боль, нанесла глубочайшее личное оскорбление. Чёртов ублюдок! Почему же все мужчины такие собственники, никто мне не скажет?

– Ты же понимаешь, что он никого не убивал? – Я всё никак не желала успокаиваться, не очень, однако, надеясь на снисхождение, или на то, что Эрнест передумает и отпустит его. – Он сказал это нарочно, чтобы спасти меня.

– В таком случае, он своего добился, – бесстрастно ответил де Бриньон, да ещё и отвернулся, чтобы не видеть жгучей ненависти в моих глазах. – С тебя сняли все подозрения и выпустили из-под стражи, как ты можешь видеть. Скажи спасибо Гранье. С его стороны это было, действительно, благородно!

– И что теперь с ним будет? – Упавшим голосом спросила я, игнорируя его жестокие слова. – Вермаллен ведь не оставит это просто так? Гильотина? Виселица?

– Вероятно.

– Но Эрнест! – Мой слабый голос, срывающийся голос, был преисполнен такого смертельного отчаяния, что я даже увидела некое сочувствие в голубых глазах этого мерзавца де Бриньона. – Так же нельзя! Он невиновен, невиновен, чёрт возьми! Чего стоит это его признание?! Я сама минутами раньше сделала точно такое же! Не-ет, господи, вы не можете так поступить с ним, это… это… так подло, боже мой…

Чем больше я говорила, тем тише становился мой голос. Всё тише и тише, всё отчаяннее и отчаяннее… Чтобы не расплакаться от страха и бессилия на глазах у де Бриньона, я замолчала и, прикусив губу, отвернулась в сторону.

И тогда он снова взял меня за руку. Я поначалу этого и не заметила, погружённая в свои мысли, и лишь когда по телу пробежалась волна обжигающего тепла, когда знакомые электрические разряды вспыхнули под кончиками пальцев – лишь тогда я поняла, что произошло.

– Не трогай меня, – с негодованием произнесла я, и попыталась высвободиться, но на этот раз он держал меня крепко. А ещё эта слабость во всём теле… дурацкая, глупая слабость! Боже, а ведь меня оставили с ним наедине! Да он же что угодно со мной может сделать, пока я в таком состоянии, а я даже на помощь не позову, потому что голос давно уже отказался слушаться!

От этой мысли меня бросило в холод. Всё внутри сковал противный ледяной страх, бороться с которым не было ни единой возможности. Господи, я пропала. Теперь я точно пропала! Я стоически пыталась не паниковать, но всякий раз я вспоминала его похотливые взгляды, и то, с какой животной страстью он набросился на меня вчера ночью, в этой самой комнате. И сердце моё перестало биться на секунду.

Потом он сказал, вполне рассудительно, пока ещё, видимо, не собираясь меня насиловать:

– Жозефина, пожалуйста, давай поговорим!

Ну и что это за мольба в твоём тихом голосе? Что это за выражение лица побитой собаки, не получившей свою долю хозяйской заботы и ласки? Попытка выставить меня виноватой, чёрт возьми, заставить устыдиться? Меня?! Это я, что ли, бросила тебя восемь лет назад, предпочтя тебе другого?! Сукин сын. Как я тебя ненавижу!

– Эрнест, пожалуйста, оставь меня одну, – в последний раз я попробовала по-хорошему, решив, что не стоит пока грубить человеку, в чьих руках находится жизнь моего Габриеля.

– Я никуда не уйду отсюда до самого утра, – сказал де Бриньон. Чем, разумеется, ничуть не обрадовал меня. Хотела бы я знать, где вы собираетесь спать, мсье комиссар! Постель в номере одна. Диванов у меня здесь нет, кушеток тоже. Зато шикарная двуспальная кровать полностью в вашем распоряжении, ровно как и Жозефина, которая слишком слаба, чтобы сопротивляться! Боже, ну он же не всерьёз? Он ведь этого не сделает?