Шопенгауэр как лекарство - Ялом Ирвин. Страница 42

— Знаешь что, Стюарт. — Глаза Ребекки полыхнули огнем. — Мне это начинает надоедать. Сначала Бонни придумывает какую-то чушь, а теперь все повторяют за ней, как заведенные.

Но Стюарта не так-то легко было сбить с толку:

— Хорошо, хорошо. Заменим вопрос. Филип, что ты чувствовал, когда мы спорили по поводу тебя на прошлом занятии?

— Этот разговор был очень любопытным, и я слушал его внимательно. — Филип взглянул на Стюарта и продолжил: — Но он не вызывает во мне никаких чувств, если ты об этом хотел спросить.

— Никаких? Прости, но это невозможно, — ответил Стюарт.

— До того как прийти в группу, я прочел книгу Джулиуса о групповой терапии и был достаточно подготовлен к тому, что обычно происходит на занятиях. Я заранее предвидел, что вызову всеобщее любопытство, и что кто-то будет рад моему приходу, а кто-то нет, и что привычная иерархия будет потревожена моим приходом, и что женщины, возможно, будут относиться ко мне с симпатией, а мужчины наоборот, и что лидеры воспримут меня в штыки, в то время как менее влиятельные фигуры встанут на мою сторону. Поскольку я был к этому готов, я спокойно следил за происходящим.

Теперь пришел черед Стюарта потерять дар речи, и он, как и Тони, погрузился в тягостное молчание.

— Я разрываюсь между двумя желаниями, — сказал Джулиус. Выждав несколько секунд, он продолжил: — С одной стороны, нам очень важно продолжить обсуждение с Филипом, а с другой — меня волнует Ребекка. Ау, Ребекка, где ты? Ты выглядишь очень несчастной, я вижу, ты хочешь что-то сказать.

— Я чувствую себя немного не у дел сегодня, все меня позабыли-позабросили — Бонни, Стюарт.

— Продолжай.

— На меня здесь много вылили грязи — что я эгоистка, что не хочу иметь подруг, кокетничаю с Филипом. Все это противно. И я с этим не согласна.

— Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, — ответил Джулиус, — я так же реагирую на чужую критику. И знаешь, что я тогда делаю? Самое главное — научиться воспринимать чужую критику как помощь, только сначала надо разобраться, справедлива ли она. Я делаю так — смотрю на себя и пытаюсь понять: действительно ли то, что говорят другие, совпадает с моими собственными ощущениями? Есть ли в этом хоть капелька, хоть чуточка, хоть пять процентов истины? Я вспоминаю, говорил ли мне об этом кто-то раньше, пытаюсь найти людей, с которыми можно это обсудить. Думаю, может, кто-то заметил во мне что-то такое, какое-то белое пятно, которое я сам никогда раньше не замечал. Можешь ты сделать то же самое?

— Это нелегко, Джулиус. Что-то давит вот здесь. — Ребекка приложила руку к груди.

— Дай этой тяжести высказаться. Что она говорит?

— Она говорит: «Как мне смотреть в глаза другим?» Мне стыдно. Что все это всплыло, что люди видели, как я играю с волосами. У меня все сжимается внутри, мне хочется сказать: «Не лезьте не в свое дело — это мои волосы, и я буду делать с ними все, что хочу».

Несколько назидательно, будто читая лекцию, Джулиус произнес:

— Много лет назад жил на свете один психотерапевт по имени Фриц Пёрлз, который основал школу под названием гештальттерапия. Сейчас о нем мало говорят, но дело не в этом — так вот, он уделял большое внимание работе тела — скажем, «Посмотрите, что сейчас делает ваша левая рука» или «Я вижу, вы часто гладите бороду». Он всегда просил пациентов сознательно заострять эти действия: «Сожмите левую руку еще крепче» или «Продолжайте гладить свою бороду еще энергичнее и следите за тем, что ощущаете». Мне всегда казалось, что в подходе Пёрлза было много полезного, потому что наше бессознательное часто выражается через движения тела, о которых мы даже не подозреваем. И тем не менее я никогда не пользовался этим приемом. Почему? Потому что всегда опасался того, что сейчас происходит с тобой, Ребекка. Мы часто ополчаемся против тех, кто обвиняет нас в том, что мы делаем бессознательно. Так что я очень хорошо понимаю, каково тебе сейчас. И все-таки, несмотря на это, я прошу тебя об этом подумать и попытаться понять: нет ли в этих замечаниях чего-то такого, что могло бы тебе пригодиться?

— Ты хочешь сказать «стань взрослее, стань мудрее»? Хорошо, я постараюсь. — Ребекка выпрямилась, глубоко вздохнула и с решительным видом начала: — Прежде всего, это правда, я люблю быть в центре внимания — в общем-то, я и обратилась к психотерапевту потому, что с возрастом мужчины перестали обращать на меня внимание. Так что, вполне возможно, я красовалась перед Филипом, но я делала это бессознательно. — Она оглядела группу. — Да, я виновата. Да, мне нравится, когда мной восхищаются, когда меня любят и ценят, — я люблю любовь.

— Платон, — вставил Филип, — заметил как-то, что любовь не в том, кого любят, а в том, кто любит.

— Любовь не в том, кого любят, а в том, кто любит? Хорошая мысль, Филип, — улыбнулась Ребекка. — Знаешь, мне нравится, когда ты делаешь такие замечания. Они заставляют по-новому взглянуть на вещи. Ты очень интересный. И привлекательный тоже. — Ребекка повернулась к группе: — И что, вы скажете, что я хочу завести с ним шашни? Как бы не так. Последний раз, когда я поддалась на эти глупости, я чуть не распрощалась со своей семейной жизнью. Нет уж, я стреляный воробей, и меня на мякине не проведешь.

— Филип, — спросил Тони, — что скажешь на это?

— Я уже сказал, что хочу одного — желать как можно меньше и знать как можно больше. Любовь, страсть, соблазнение — все это, конечно, мощные стимулы, часть биологического механизма по сохранению нашего вида — и, как Ребекка только что доказала, они часто действуют бессознательно — но, в конечном итоге, все эти стимулы рассчитаны на то, чтобы сбить с толку мой разум и помешать моим планам, так что я не хочу с ними связываться.

— Да, с тобой не поспоришь. Но ты еще ни разу не ответил на мой вопрос, — сказал Тони.

— А по-моему, он ответил, — сказала Ребекка. — Он ясно сказал, что не хочет вступать ни в какие отношения, хочет оставаться свободным и держать голову в холоде. Мне кажется, Джулиус говорил то же самое — поэтому у нас в группе и табу на романтические отношения.

— Какое еще табу? — Тони повернулся к Джулиусу. — Никто никогда явно про это не говорил.

— Так я, конечно, никогда не выражался, но основное и единственное правило, которое я не устаю повторять, касается отношений вне занятий, и оно состоит в том, что в группе не должно быть никаких секретов — если происходят встречи после занятий, это должно выноситься на обсуждение. Когда возникают секреты, это почти всегда тормозит работу группы и мешает каждому из вас. Вот мое единственное правило. Но, Ребекка, давай не будем терять нить. Что сейчас происходит между тобой и Бонни? Твои чувства к ней?

— Бонни задела больную тему. Но разве это правда, что я не хочу общаться с женщинами? Совсем нет. Взять хотя бы мою сестру — мы близки с ней… довольно близки. И еще пара женщин-юристов в моей конторе… Но, Бонни, я знаю, на что ты намекаешь — что мне гораздо интереснее, гораздо больше нравится общаться с мужчинами.

— Я вспоминаю колледж, — сказала Бонни, — и как редко у меня случались свидания, и как мерзко мне было, когда кто-нибудь из подруг забивал на меня в самую последнюю минуту, если парень приглашал ее на свидание.

— Я, наверное, делала бы то же самое, — сказала Ребекка. — Да, это точно — парни, свидания, тогда все крутилось вокруг этого. Теперь все иначе.

Тони, который все это время продолжал рассматривать Филипа, попытался сделать новый заход:

— Филип, а знаешь, ты чем-то похож на Ребекку — тоже красуешься, только своими заумными фразами.

— То есть ты хочешь сказать, — отозвался Филип, закрыв глаза и сосредоточиваясь, — что, делая замечания, я руководствуюсь вовсе не тем, что кажется на первый взгляд? Что я делаю это ради себя самого — так сказать, красуюсь, чтобы, если я правильно понял, вызвать интерес и восхищение Ребекки — и всех остальных? Так?

Джулиуса так и подмывало вмешаться: что бы он ни делал, внимание неизменно возвращалось к Филипу. В нем боролись по крайней мере три противоречивых желания: во-первых, защитить Филипа от нападок группы; во-вторых, не дать Филипу этой холодностью сбить откровенный тон беседы; и, в-третьих, поддержать Тони в его попытках надрать Филипу задницу. В конце концов Джулиус все же решил подождать, потому что группа держала ситуацию под контролем. Кроме того, сейчас, на его глазах происходило нечто очень важное: в первый раз за все время Филип отвечал кому-то прямо, даже лично.