Пророчество Золотого Перуна - Попов Михаил Сергеевич. Страница 80

Кузнец пожал плечами.

— Вот он наверное и есть тать. Рази хорошего человека будут приманкой ловить?

— Дурак ты, тятька! Как раз хорошего и будут! Плохой, разве бросится девку выручать, зная, что его споймают? А? То-то и оно!

— Не нашего ума то дело, — рассудил кузнец. — Нам не с руки в чужие дела влезать. К тому ж, они оружные, нам с ними ссору водить не с руки, особенно, когда в округе ни одного княжеского разъезда не осталось. А ну, как красного петуха пустят? Али просто посекут? Нет, дочка, выброси из головы, и думать забудь.

— Эх, ты! — укорила отца Марфуша.

Она скинула с плеча его руку, и ушла в кузню, прилечь рядом с братьями. Микола проводил ее взглядом, и покачал головой. И правда, вся в мать пошла. Даже характер ее. Огонь девка. Вот только, как бы этот огонь не запылал не ко времени. А то ведь, беды не оберешься.

Не был Микола трусом. И на медведя в одиночку с рогатиной ходил, и на болотах доводилось от упыря отбиваться. А вот за дочь, жену да сыновей, трясся как осиновый лист. Любил их больше жизни, оттого и боялся, что беда с кем из них приключится.

Обожравшийся мяса и браги Клык, сыто отрыгивая, развалился на резной лавке, лениво ковыряя кончиком ножа куски мяса выложенные на широкое блюдо. Сытно накормила хозяйка. Даже пояс давно расстегнул, что б брюхо не сдавливал, не мешал съесть лишний кусок — другой. Да и для браги заодно местечко нашлось.

Удачно выбрали дом для постоя. И сени просторные, и горница светлая, чистая, стены размалеваны узорами, везде резьба искусная, глаз так и радуется. Сразу видно, тут мужик рукастый живет, и о доме, и о домочадцах своих заботится! Даром, что кузнец, а, видно, и в другом силен. Не только ковать, но и по дереву резать, и рисовать может — молодец, одним словом. В такой лепоте, и отдыхается не в пример лучше!

Жить бы, да радоваться. Но не шла из головы Клыка полоненная девка. Если раньше, он и собирался отпустить ее на все четыре стороны, после того, как щенков поймает, то теперь мнение изменил. И было на это две причины. Первая — хороша девка! Красива, хоть и тоща. Но это не беда, откормить всегда можно.

А вот вторая причина — врезала она ему от души. И это на глазах у ватажников. Такое спускать нельзя. Уважение вмиг потеряешь. Оно и понятно, яблочко от яблони не далеко падает. Коли она с этими щенками связалась, стало быть, и сама того поля ягода. Вот и не знал Клык, что ему делать: убить ее так, что б от страха по углам шептались, или оставить плоть и душу тешить. Хотя, какое там тешить, подумал он, пока ее обломаешь, никакого удовольствия не захочешь.

Дверь в горницу приоткрылась, пропуская гостя. Клык поднял глаза, и мысленно поморщился — Черный, был последним кого он сейчас хотел бы видеть. Но, ничего не поделаешь. Пришлось улыбнуться, и широким жестом пригласить того к столу.

— Некогда мне с тобой брагу пить, — сухо отказался Черный. — И тебе не советую много пить. Да и людей своих бы поостерег. Те два парня, наверняка уже где-то неподалеку. Не уследишь — кого на этот раз винить будешь?

— Надеюсь, они глупы достаточно, что бы сунуться сюда, девку свою освободить. Тут-то, я их возьму! — он пьяно усмехнулся. — У меня три десятка человек осталось. Нешто, двух щенков испужаются?

— За этими щенками, пять десятков отправилось. Если не считать тех, кто еще раньше по их следу шел, — осадил его Черный. — А осталось три. Не забывай об этом.

На лицо Клыка набежала тень. Он нахмурил брови, сердито глядя в надвинутый на лицо балахон.

— Два десятка под Китежем остались, потому что ты обещал волхвов забороть, да не осилил!

— Когда волхвы подошли, ты уже с девкой перекинутой через седло, сквозь лес несся. От страха перед волками трясясь. А два десятка твоих людей положили те два щенка, эта девка, старик, да витязь китежский. И без всякой волшбы, что б на мой недогляд кивать. Волки от силы пятерых загрызли. Так что, порубили их обычным железом, и остальных порубить могут, если головой думать не начнете. Прикажи людям не пить, и пусть всю ночь в дозоре стоят. Мало ли что…

Как ни сильно было у Клыка желание послать Черного подальше, а страх был сильнее. Он лишь кивнул, и опрокинул в рот очередную чарку.

— И еще, — добавил Черный. — Не ко времени получилось, но мне надобно отлучиться не надолго. До моего возвращения, из этой веси ни ногой. Все равно разыщу, и тогда пожалеешь, что на свет родился! Девку беречь как зеницу ока! Мне она нужна живая, и немного здоровая. Все понял, морда?

— А куды отлучаться будешь?

— Тебя это не касается. Много будешь знать, меньше проживешь.

И, не добавляя более ничего к сказанному, Черный повернулся, и вышел из горницы. Клык немного подождал, потом схватил со стола кувшин, и что было сил запустил в закрытую дверь. Ни в чем не повинные черепки, разлетелись с жалобным звяканьем, но Клыка это немного успокоило. Он поднял другой кувшин, полный, и налил себе с чарку браги, до самых краев. Залпом выпил, и потянул поближе блюдо с мясом. Почему-то, ему снова захотелось есть.

Черный вышел за околицу деревни, ни мало не заботясь, что кто-то из припозднившихся гуляк, может его увидеть. Пусть! Ужас, которым они после поделятся с другими, лишь укрепит положение Черного Волхва. И будет надежной гарантией от недовольных взглядов, которых становилось все больше и больше.

Немного не доходя до опушки леса, Черный остановился, скинул капюшон, и подставил тусклому месяцу изрытое глубокими морщинами, лицо. Желтая, пергаментная кожа выглядела высушенной солнцем и дубленой песками и ветром. Мало кто знал, что такой облик — неизбежная расплата за служение земной ипостаси Чернобога. Как бы ни был молод тот, кто одевал темный капюшон, но тут же терял как имя, так и облик, взамен получая силу и долгую, намного превосходящую человеческий срок, жизнь.

Да и что такое облик, когда он всегда скрыт под тяжелым капюшоном, и ни один смертный не увидит его.

Черный медленно поднял руки, развернул ладони к небу, и застыл. Подул легкий ночной ветерок. Полы темного балахона затрепетали. Большие складки материи, свободно свисающие с рук, заметались, по мере того, как ветер усиливался, ткань громко захлопала, рванулась в высь, и… В следующий миг, огромная черная птица, резко взмыла в небо, с того самого места, где только что стоял Черный Волхв.

Птица сделала круг над весью. Если б кому взбрело в голову в этот миг посмотреть на небо, он бы неминуемо перепугался до икоты — не увидев привычных звезд. Тьма крыльев, казалось, закрыла полнеба.

Издав неприятный клекот, Черный, обернувшийся жуткой тварью, развернулся, и, обгоняя ветер, устремился на восток. Туда, где за широкой степью, раскинулись владения Кощея.

Не успело солнце полностью подняться над виднокраем, когда Черный стремительно вошел в большой зал, где его ожидали другие волхвы. В этих каменных стенах, царил вечный холод, и никогда лучи солнца не разгоняли тьму. Лишь факелы, отбрасывали на стены причудливые тени, возникающие от дрожащего, тусклого пламени.

Церемонно поклонившись, Черный сел на единственное свободное кресло, сплошь выточенное из камня, но так умело, что разум обиженно затрепетал, когда вместо мягких подушек, ощутил холодный, твердый мрамор.

Всего таких кресел было десять. Составленные лицом друг к другу, они образовывали ровный круг. В центре, там, где обычно стоял трон Хозяина, на этот раз было пусто.

— Какие вести ты принес на этот раз? — эхо разносилось под сводами зала, искажая голос, и никто не смог бы точно сказать, какая из сидящих на каменных креслах фигур, задала этот вопрос.

Но все точно знали, кому вопрос адресован.

— Я сделал все, что бы достать кинжал, и остановить исполняющих это глупое пророчество. К сожалению, все прошло не так гладко, как бы хотелось.

— И что же пошло не так?

— Забрать кинжал я не успел. Пришлось отступить. Но девчонка у меня, так что, лишь вопрос времени, когда они придут за ней.

— Ты так уверен, что кинжал будет у них? Не глупо ли это?