Россия солдатская - Алексеев Василий Михайлович. Страница 13

Свиные глазки с торжеством посмотрели на Григория. Григорий ничего не ответил. Где-то в глубине души поднялось отвращение: вся сволочь, которая только что пресмыкалась перед советской властью, уже готова пресмыкаться перед Гитлером. Для меня ставка на немецкую победу неизбежное зло, единственный выход, а для этаких смена хозяина. Новый 17-ый год начинается, только большевики, как черви, находили наслаждение в процессе разложения и гниения государственного организма, а мы все думаем, как бы скорее начать созидать заново.

Григорий отошел от костра и пошел к дороге, пересекавшей поляну. Там, у столба с висевшей на нем шпалой, стояла женская фигура. Для того, чтобы рабочие не «перекуривали» непрерывно, Зускин уже несколько дней назад велел поставить у дороги столб и выделил специальную работницу, которая должна была через каждый час давать сигнал к общей пятиминутной перекурке. На эту нетрудную работу попала жена приятного молодого мужчины с неприятными глазами, на которого Григорий обратил внимание еще в первый день приезда на работу. Молодой человек оказался студентом каких-то курсов в Калинине, будто бы готовивших прокуроров. Версии о курсах Григорий верил мало, но ему было ясно, что будущий прокурор приехал для того, чтобы присматривать за рабочими и быть около мобилизованной жены.

— Ну, как дела, Катя? Скоро звонить будете? — подошел Григорий к молодой женщине, с которой был в хороших отношениях.

Катя покраснела — она стеснялась своей работы.

— Через десять минут.

Лицо у Кати было миловидное, чисто русское.

— Знаете, — заговорила она доверительно понижая голос. — Муж вчера в Калинин ездил, так там пять церквей открыли. По распоряжению НКВД, в две ночи из старых храмов склады вывезли и заново их отремонтировали, — глаза Кати расширились от возбуждения.

— А что слышно о фронте? — спросил Григорий.

Газеты почти не приходили и сведения о войне доходили урывками.

— Всё наступают, — сообщила тем же доверительным тоном Катя. — У Новгорода стоят, чего-то дожидаются, а в других местах наступают.

По тону Кати никак нельзя было понять, как она относится к разгрому Красной армии и победному маршу немцев; больше всего в нем было любопытства и меньше всего сожаления к гибнущему строю.

— Интересно, как они расправляются с населением оккупированных Территорий? — осторожно спросил Григорий.

— А никак, — простодушно удивилась Катя. — Муж ходил, всего неделю назад, на свою родину, в деревню уже занятую немцами. Так там остались некоторые партийцы и никого не тронули.

К Григорию и Кате подошел Катин муж. Катя сразу замолчала.

— Товарищ Сапожников, — сказал будущий прокурор, как всегда мягко и вкрадчиво. — Товарищ Зускин просил передать, что сегодня собирается экстренное производственное совещание, сразу же после работы.

Григорий сидел за деревянным, непокрытым скатертью столом вместе с Александром Владимировичем и двенадцатью девушками и ел печеный картофель с противня, поставленного на середину стола. Девушки все время шутили и смеялись, а Григорий с завистью вспоминал, как до лагеря в ранней молодости он тоже мог, несмотря на самые тяжелые условия первых лет революции, смеяться по пустяковому поводу и вовсе без всякого повода, Теперь от одного голода и то настроение портится, — подумал он, доедая последнюю картофелину, — Безобразие! Война только началась, а есть уже нечего.

Рабочие уже две недели питались одной картошкой, Порции мяса в размере солдатского пайка, 100 грамм на человека в день, давным-давно перестали давать, жиров почти не было. Те, кто привез из дому достаточно копченого или соленого сала, еще держались, Григорий же давно питался только пайком. Александр Владимирович, благодаря преклонному возрасту, меньше страдал от голода, чем Григорий. Кроме того, у старика оказалась выдержка старого закала и неисчерпаемый запас оптимизма. У Григория от недоедания кружилась голова, Александр Владимирович его просто не замечал, хотя и похудел.

Длинноносая некрасивая Вера, готовившая на всю бригаду, убрала со стола и ушла за перегородку к хозяевам вместе с тремя подругами. Из-за тонких досок до слуха Григория долетали отдельные слова и возбужденный шопот.

— Можно на поезде — слышался грудной голос Веры.

— На Ленинградском шоссе, — зашептал другой голос, которого Григорий не узнал.

Бежать собираются, — понял он и встал из-за стола.

— Я тебя провожу на совещание, — многозначительно сказал Александр Владимирович.

Старик уже давно посматривал на Григория, Видно было, что ему хочется поговорить по душам, а сделать это можно было только на улице. Октябрьская ночь охватила холодом и темнотой. Благодаря затемнению, деревня казалась вымершей. Грязь на дороге затвердела и идти было неудобно.

За два с лишним месяца совместной жизни Григорий привязался к Розанову. Старик, работая в канцелярии, знал много такого, что ускользало от обыкновенных рабочих и десятников, проводивших все дни около рва, и потому всегда рассказывал Григорию новости.

— Узнал, что у крестьян в лесу землянки понакопаны. Все готово к тому, чтобы уйти из деревни, — зашептал Александр Владимирович.

— Боятся, что красные сожгут-таки деревню при отступлении? — спросил Григорий.

— Толком не пойму, — ответил Розанов, — и так, и не так, по-видимому. Ты помнишь партизанскую столовую на станции?

— Помню.

— Очевидно, есть приказ свыше об организации партизанского движения.

— Так ведь крестьяне все против большевиков! — Григорию не было ясно куда клонит приятель.

— Против-то против, но война пошла на затяжку, а это склоняет многих к выжидательной позиции.

— Мне сегодня жена прокурора сказала, что муж ходил на территорию, занятую немцами, — вспомнил Григорий.

— Ну, и что? — насторожился Александр Владимирович.

— По словам Кати, немцы не тронули даже партийцев, — сказал Григорий.

— Я видел тут одного железнодорожника, — заговорил снова старик. — Он из-под Ленинграда пришел прямо через немецкие линии, видел солдат немецких. Говорит, одеты хорошо, но не по-зимнему, гражданское население не трогают, сидят себе у костров и пока наступать не собираются.

— Все как-то непонятно, — сказал Григорий. — Я вначале думал, немцы еще за лето возьмут Москву или их отобьют, а теперь ни то, и ни другое. Хотя до морозов еще месяц… Самое главное, не проворонить и в последний момент домой вернуться.

— Говорят, что штатных работников будут перебрасывать куда-то за Октябрьскую железную дорогу, — зашептал снова Александр Владимирович. — Наши работы постараются закончить побыстрее и тогда мобилизованных либо распустят, либо тоже перебросят на новое место.

— Едва ли наши сумеют скоро ров докопать, — покачал головой Григорий. — Начались заморозки, рыть труднее, а рабочие разбегаются. Кстати, что наша Вера с подругами тоже собралась бежать?

— Сухарей насушили и все шепчутся. Только бы их на станции не поймали! Там, говорят, милицию поставили, чтобы задерживать бегущих рабочих, — ответил Розанов.

Толстый партиец из Калинина, Зускин и еще какой-то незнакомый человек с серым лицом, в черном пальто и кепке, сидели за столом. Комната напоминала барак. В середине стояла железная печка, но стенам деревянные скамейки.

Собралось около двадцати человек, все мужчины. Женщин было всего две: табельщица и Катя, жена прокурора. Сам прокурор сидел среди десятников, как всегда скромный и приветливый.

Однако, много нового народа понагнали! — подумал входя Григорий.

Зускин вел собрание уверенно, толково, с увлечением. Началось с речи прораба.

— Товарищи, — начал он нервно. — Наше строительство ненормально затянулось. Основной объект — противотанковый ров — не закончен, а мы роем его уже больше двух месяцев. Спрашивается: почему это происходит? Почему норма выработки в среднем не превышает пятидесяти процентов, почему около сорока процентов рабочих разбежалось? Мы обращались к сознательности, создали красную доску почета и черную доску для злостно невыполняющих норму выработки. Видимо, этих мер мало. Во время войны наша партия не хочет прибегать к репрессиям, но мириться с настоящим положением нельзя. Нам дан контрольный срок закончить все работы в течение двух недель. Побеги надо прекратить. О всех подобных случаях десятники и бригадиры должны сообщать немедленно. Контроль на станции будет увеличен. Задержанных при попытке самовольно вернуться домой будут судить. Но одних репрессий мало. Мы должны обсудить вообще все меры, могущие повысить производительность труда и поднять трудовую дисциплину. Я прошу высказаться по этому вопросу всех бригадиров и десятников.