Софья (обманутые иллюзии) (СИ) - Леонова Юлия. Страница 110

***

До самого конца марта Кавалергардский полк простоял под Калишем, выступив в поход на Дрезден двадцать шестого числа того же месяца. Все это время Мария провела в расположении эскадрона Раневского. Александр перестал прятать ее от своих товарищей по оружию после своей непродолжительной болезни, и ныне весь эскадрон был осведомлен о личной жизни полковника.

Горницу в избе, которую ему пришлось делить с Мари, разделили пополам, развесив посередине две простыни. Раневскому подобное существование бок о бок с молодой вдовой причиняло немало неудобств. Александр вставал засветло, пока Мари еще спала, торопливо одевался и уходил, возвращаться старался как можно позднее, надеясь, что его гостья к тому времени уже будет спасть. Чаще Мари ждала его прихода, тогда приходилось вести светскую беседу, до тех пор, пока она не выкажет желания уйти почивать. Постепенно Раневский стал привыкать к этим вечерам и все чаще их долгие вечерние разговоры стали заканчиваться далеко за полночь. В лице Мари он нашел внимательного и умного собеседника. Она живо интересовалась планами военной компании, высказывая свои соображения по тому или иному поводу. Часто суждения ее были наивны, но Александр с удивлением отметил, что они не лишены здравого смысла, и их наивность происходит большей части не от непонимания ситуации, а от недостатка сведений.

В один из таких вечеров вволю наговорившись обо всем, разошлись, каждый на свою половину. Раневский с помощью денщика торопливо разделся и прилег на свой тюфяк, который Тимошка разместил поближе к печке, чтобы было теплее. Александр лежал и прислушивался к тихим шагам за занавеской, иногда через тонкую ткань просвечивал стройный силуэт молодой женщины. Мария о чем-то тихо шепталась со своей камеристкой, потом девица задула свечу и, стараясь не шуметь, выскользнула из горницы. Раневский прикрыл глаза. Его чуткий слух сразу уловил тихую поступь. Александр сел на своей постели, вглядываясь с бледный силуэт.

- Мари, отчего вам не спится? – шепотом спросил он.

- Которую ночь не спится, - вздохнула Мария, останавливаясь подле его ложа.

Нежные руки скользнули на его плечи, обвились вокруг крепкой шеи.

- Я вам совсем нежеланна? – склонившись к его уху, прошептала она.

Раневский шумно вздохнул, едва сдержав порыв, заключить в объятия стройное податливое тело, обхватил пальцами тонкие запястья в попытке отстраниться и, не удержавшись, откинулся на подушку, увлекая за собой женщину.

- Машенька, Бога ради… - сдавлено прошептал он, ощущая всем телом все прелестные изгибы и округлости.

Мягкие губы Мари скользнули по его щеке, коснулись уголка плотно сомкнутых губ.

- Зачем отказывать себе в том, чего желаем мы оба? – тихо выдохнула она.

Александр шепотом выругался, сжал ладонями тонкий стан и перевернулся, подминая ее под себя.

- Вы пожалеете о том после, - касаясь губами ее шеи, прошептал в ответ.

- Никогда, - отозвалась Мария, перебирая пальцами мягкие кудри.

«Я буду сожалеть о том», - вздохнул Раневский, склоняясь над ней, целуя полуоткрытые нежные губы. Темная горница наполнилась тихими шорохами и томными стонами. Губы ее пахли мятой и чуть вишневой наливкой, от того и были сладкими на вкус.

- Я люблю тебя, люблю, - в исступлении шептала Мари, впиваясь тонкими пальцами в широкие плечи, - Боже, как же я люблю тебя.

От этих признаний сжималось сердце, ведь не мог ответить тем же, зная, что услышать эти простые три слова для нее будет самым желанным. Как не похоже было это на то, что с таким щемящим чувством нежности вспоминалось ему порой. Чуть удивленно распахнутые серо-голубые глаза, тихий полувздох, полустон: «Саша, Сашенька», чувство томной неги, охватывающее обоих после, когда, не размыкая объятий, тянулись друг к другу, чтобы коснуться губ, разгоряченной чуть влажной от выступившей испарины кожи и дразнящий шепот, щекотавший ему ухо: «Alexandre, mon cher, mon amour». Как любил целовать ее прямо в лукавую улыбку, полную сознания своего женского превосходства.

Все, что происходило между ним и Мари было лишь слепым влечением плоти, желанием мужчины, изголодавшегося по нежной женской ласке, ведомого многовековым инстинктом, после удовлетворения которого возникало жалкое чувство неловкости и даже брезгливости от осознания собственной слабости. Да, слаб, слаб оказался, когда ежедневно она представала перед ним манящим сладким соблазном, когда невольно подмечаешь кокетливый изгиб стройного стана, мягкость соблазнительных губ, плавность и томность движений, рассчитанных на то, чтобы увлечь.

Проснувшись, едва забрезжил рассвет, Александр бросил хмурый взгляд на спящую рядом женщину. Мария не отпускала его даже во сне, положив ладошку ему на грудь, туда, где билось сердце. Запоздалое раскаяние и сожаление вырвались из груди глубоким вздохом. Надежда на то, что ему удастся уговорить ее вернуться в Россию, как только настанет пора сниматься с места, таяла вместе с остатками уходящей ночи. Как теперь, глядя ей в глаза, после того, как сам поддался соблазну, просить ее уехать?

- Bonjour, - сонно улыбнулась Мари.

Теплая ладошка скользнула по небритой щеке, кончиком указательного пальца, она обвела тонкий шрам на скуле около виска. Александр высвободился из ее рук и поднялся с жесткого неудобного ложа.

- Bonjour, Мари. Я сегодня уезжаю в Калиш, - стараясь не смотреть ей в глаза, обронил Раневский. - Завтра мы выступаем, а вам следует остаться в городе. Я пришлю за вами экипаж и сообщу, когда можно будет увидеться.

Раневский сдержал свое слово и на следующий день за madame Домбровской из Калиша прибыл экипаж с запиской от его имени. Александр весьма коротко писал, что ему удалось оставить за ней квартиру, где до того проживал граф Завадский уплатив хозяину наперед за месяц, и более ни строчки, ни слова, ни намека о том, что отныне связывало их. Мария то и дело поторапливала прислугу, надеясь застать Раневского в городе, но надеждам ее не суждено было сбыться. К тому времени, когда они въехали в Калиш, русская армия уже покинула его пределы, направляясь в Дрезден.

Форсированными переходами к началу апреля, одолев почти четыреста верст, армия вышла к Эльбе под Дрезденом. Главнокомандующий русской армией светлейший князь Кутузов в виду заметно пошатнувшегося здоровья отстал от армии и остался в небольшом городишке Бунцлау. Шестнадцатого апреля весть о его кончине достигла армии. Командование армией по распоряжению Императора Александра перешло к генералу от кавалерии графу Витгенштейну. Может смерть Кутузова, таким образом, повлияла на настроения, царившие в армии, но победоносное шествие прервалось, и попытка штурма Дрездена оказалась неудачной. Обеим противоборствующим армиям требовался отдых и свежее пополнение. Было заключено временное перемирие, но о том, сколько оно продлиться договоренности не было. Первая кирасирская дивизия, в составе которой находился и Кавалергардский полк, отступила к местечку под названием Гроткау, где и остановилась на квартирах в окрестных деревеньках.

Раневский помнил о своем обещании, данном Мари при отъезде из Калиша, но не торопился его исполнить. Полк занимался приведением в порядок конского состава амуниции, весьма пострадавших от беспрестанных и зачастую форсированных переходов. С этим возникли определенные трудности вследствие необузданного казнокрадства интенданта полка, недостатка денег и запрещения, наложенного Государем на использование средств Пруссии, воюющей против Bonaparte в одной коалиции с Россией.

Памятуя о неудобствах проживания под одной крышей с Мари в деревенской избе, Александр на этот раз оставил эскадрон и нанял небольшую, но уютную квартиру в городишке. Расположившись в маленькой гостиной, Раневский просматривал почту, когда на пороге комнаты появился Андрей.

- Я искал тебя в расположении эскадрона, - обменявшись приветствиями, заметил Завадский, - но мне сказали, что искать тебя следует здесь.

Александр отложил почту и окликнул Тимошку: