Богатырское поле - Зорин Эдуард Павлович. Страница 10

Неожиданно ловко сбросил Фефел край истлевшей одежи, обнажил серую, всю в струпьях, жилистую шею. Поперек шеи синел шрам.

— Вот она — меточка.

Мокей кашлянул, шевельнул ногой в железной груде. Тихо стало у кузни. Только под плавильной печью потрескивали остывающие угольки.

— Ты меня, дед, не лай,— примирительно обратился к страннику Давыдка.— Княжья служба — дело подневольное.

— Оно и видать, — хихикнул Фефел.

Давыдка кивнул Мокею и, обойдя тинистую заводь, стал подниматься к деревне. Он шел осторожно, то и дело останавливался, вслушиваясь в ровное шелестенье ветерка.

6

Прямо из лесу, от Никитки, попала Аленка на княжеский пир. Мстислав с Ярополком сидели перед шатром на просторном ковре, вокруг толпились бояре. Неподалеку горел костер, облизывая жаркими языками насаженную на вертел тушу только что убитого лося. Князья пили мед из серебряных чар, отрывали руками куски горячего мяса.

Боярский меченоша шутник Склир с тяжелой бляхой на груди преградил Аленке дорогу.

— Стой, краса, девичья коса, куда поспешаешь, дорогих гостей не замечаешь?

Глаза у Склира, маленькие, будто недозревшие вишенки, ловко обежали ладную девичью фигурку, остановились на Аленкином лице.

— Не одаришь ли милостью, не поклонишься ли князьям-боярам? — с насмешливой сладостью в голосе проговорил он.

Глянула Аленка поверх плеча Склира да так и обмерла вся: не соврал языкастый Склир — и впрямь князья.

Изба рядом, а не ступишь теперь и шагу без княжеского позволения.

— Красивая девка,— сказал Ярополк.

— Красивая,— важничая, кивнул боярин Захария.

С трудом поднял отяжелевшее от питья и еды брюхатое тело, мягко, по-кошачьи, подкрался к Аленке. Обхватил ее мокрой, горячей рукой за плечи, дыхнул в ноздри чесночным духом:

— Чья будешь?

— Никодимова дочь, боярин.

— А пошто князьям не кланяешься?

— Задумалась я,— проговорила Аленка.

— А ты князьям поклонись. Еще раз поклонись. И боярам поклонись,— ткнул ее кулаком в шею Захария.

— Кланяюсь, кормилец, кланяюсь...

Ярополк колюче рассмеялся:

— Аль приглянулась холопка, боярин?

— Куды уж мне, старому-то,— замахал Захария длинными рукавами шитого золотом опашня.

— Отпусти ее,— приказал князь.

— Ступай, ступай,— подтолкнул Аленку улыбчивый Склир.

Лицом к князьям, боясь поглядеть на них, девушка попятилась с холма. Споткнулась, чуть не упала, зарделась румянцем. Ярополк засмеялся, засмеялись бояре.

— Ступай, ступай,— повторил Склир.

Аленка вбежала в избу чуть живая; мать не узнала ее, уставилась подслеповатыми глазами в светлый проем двери. Узнав, подковыляла, спросила испуганно:

— Что с тобой, доченька?

Аленка не ответила, но мать и без слов все поняла. Знала старая всей жизнью своей: вой или сокольник, доезжачий или выжлятник — все они и бражники, и бабники.

Старуха обняла Аленку, провела в конец избы, где на лавку была брошена тряпица.

— Приляг, доченька, отдохни. А спросит кто, скажу, что у тебя огневица. Ладно ли?

Аленка только сейчас по-настоящему перепугалась, опустившись обмякшим телом на скамью, отчаянно прошептала:

— Сбегу я, мама. В лес убегу, в лесу меня не сыщут.

— Убежишь, убежишь,— и вправду будто с больной, соглашалась с нею мать.— Да не посветлу. Посветлу тебя княжеские люди из избы не выпустят...

Аленка легла на лавку, навзрыд заплакала, запричитала. Мать сняла с себя персевой плат, накинула его дочери на плечи. Бесшумно скользнула в угол, обратя затуманенный взор к иконам, зачастила, глотая слова:

— Господи Исусе, господи Исусе...

Дверь откинулась, будто шальным ветром ее распахнуло. На пороге, чуть ссутулившись, стоял Склир. Слюнявые красные губы продирали усмешку сквозь густые заросли бороды. В руке он держал пустой кубок.

— Ты бы, стара, отволокнула окно,— сказал он и ступил через порог в горницу.

Старуха засуетилась, отпихнула ольховую черную доску — в избу протянулся узкий луч света, уперся в свиляво расщепившиеся бревна противоположной стены.

Незваный гость не сразу разглядел лежавшую под платом Аленку.

— А ну, мать, сказывай, где прячешь свою красавицу.

Старуха заохала, замотала головой, прикрывая беззубый рот вздрагивающими ладонями.

— Не бойся, старая,— усмехнулся Склир.— Не мне надобно. Князь востребовал дочь твою. Поглядит — отпустит, зла не сотворит. Он у нас милостив.

Аленка пошевелилась на лавке.

— Хворая она,— прошамкала старуха, оглаживая сухонькими руками одетое в кольчугу плечо Склира.— Огневица у нее...

— Ништо, — отмахнулся посыльный.

Аленка села на лавке, подоткнула под ноги рядно, прижалась к стене.

— Ишь как глазищами поводит,— рассмеялся Склир и, склонившись, крепко схватил ее за руку повыше локтя.— Пойдем, пойдем, красавица, — ворковал он пьяно, шаря другой, свободной рукой по обнаженной девичьей шее.

— Да что же делаешь ты, окаянный?! — закричала старуха. Сухонькие пальцы ее вцепились в Склирову кольчугу, но тот, не оборачиваясь, повел спиной. Старуха осела на пол, ойкнула, как от удара.

Склир подхватил брыкавшуюся Аленку под колени и, смеясь, понес ее на руках к двери. Аленка царапалась, хватала его за пушистую бороду, а он добродушно смеялся и дышал ей в лицо густым винным перегаром.

В узких, пахнущих кислой капустой сенях навстречу ему выдвинулась большая гривастая тень. Склир попятился от неожиданности, Аленка скользнула на пол, вскрикнула: «Давыдка, брате!»— выскочила за дверь и побежала на огороды...

Склир выругался, потянулся к рукояти длинного крыжатого меча. Но, пока тащил он меч из ножен, Давыдка ударил его головой в грудь и ввалил обратно в избу. Склир покатился по полу, звякая кольчугой; Давыдка сел на него верхом и ткнул лицом в половину. Из-под носа Склира растеклась красная лужа.

— Отпусти-и,— пробулькало из бороды.

— Ну, гляди,— сказал Давыдка и слез с меченоши.— Добивать мне тебя не к спеху.

Склир встал — сначала на четвереньки, потом на колени, провел рукавом по мокрому от крови лицу.

Поморщился, хлюпая, протянул с укором:

— Ишь навалился, ровно медведь.

— А ты не озоруй.

— Я и не озорую. То не моя — княжья воля. А супротив князя пойдешь ли? Не завидую я тебе.

— Еще поглядим,— сурово оборвал его Давыдка и только сейчас увидел на полу, под образами, перепуганную мать. Он бережно приподнял ее, усадил на лавку. Зыркнул в сторону меченоши, все еще отиравшего разбитое лицо рукавом.— Вона смелый какой. С бабами воюешь.

Меч валялся в сенях за порогом. Давыдка поднял его, но Склиру не вернул.

— Ступай, пока цел,— сказал он.— А это — моя добыча.

— Верни меч,— попросил Склир.— Меня ратники засмеют.

— Не верну. Ступай.

Боязливо пятясь, меченоша выскочил из избы. Скоро за стенами под оконцами и у двери загудели голоса:

— Вор!

— Супостат!

— Выходи, вязать будем!

Давыдка сунулся в дверь, держа перед собою меч. Люди затопали, отваливаясь от избы. Испуганно зашумели:

— Да у него меч!

— Видать, мужик свирепой.

— Выходи, князь велит! — прикрикнул осипшим голосом боярин Захария.— А не выйдешь сам, силой достанем. Тогда пощады не жди.

Мать смотрела на сына тоскливыми глазами.

— Что же это будет, сынок?.. Что же это? — пролепетала она помертвевшими губами.

— Не бойся, мать,— сказал Давыдка.— Сдамся я на княжескую милость, авось голову не ссекут.

Не было у Давыдки другого выбора. Вышел он на крыльцо, бросил меч:

— Вяжите.

Тут же, словно собаки на раненом вепре, повисли на нем служки; вязали сперва с опаской, а после, когда связали, повалили на землю, стали бить кто рукоятью меча, кто ногой. Склир норовил ударить побольнее. Сам он все еще хлюпал и отхаркивался кровью.