Богатырское поле - Зорин Эдуард Павлович. Страница 11

— Стойте вы, псы,— отстранил хмельных людей Захария.— Пленник сей зело большой злодей. То Давыдка, мой закуп, князя покойного милостник. Отвезем его во Владимир, судить будем по справедливости. Много слуг наших верных сгубил — за то ему и зачтется...

Тут дым повалил от избы: верно, угольки попадали из печи на соломку, да никто на них внимания не обратил.

Все закричали, бросились тушить, да где там — хорошо просохшие бревна принялись сразу. Яркий свет выхватил за высоко приподнятыми над землей узенькими окон

цами бедное убранство избы. На крыльце, будто подбитая птица, припадающая на крыло, заметалась темная фигура женщины.

— Мать! Мать! — позвал Давыдка.

Дружинники хотели удержать старуху. Но она уж взмахнула повоем, согнулась и тут же исчезла в двери, красной, как зев затопленной печи.

Давыдка, не мигая, смотрел перед собой, будто завороженный. Вот приподнялась крыша, зашевелилась и осела внутрь избы. Жаркие искры снопом взметнулись в вечереющее небо. Толпа дохнула разом, подалась вперед и тут же отпрянула... Тихо стало. Люди снимали шапки, крестились.

Перекрестился и боярин Захария; маленькие глазки его мстительно пожирали разбушевавшийся огонь... Громко потрескивали в пламени коричневые, как ржаные сухари, бревна, падал к ногам дружинников разнесенный ветром пепел.

А возле сгоревшей избы, там, где лежал связанный Давыдка под охраной свирепого с лица копейщика, все еще толпились мужики. Никто не смел приблизиться к пленнику, только кузнец Мокей, как всегда черный от копоти, протиснулся к нему с ковшом воды:

— Испей, брате.

— Ступай, ступай,— нацелив копье кузнецу в грудь, погнал его стражник.

Мокей презрительно смерил его взглядом, откуда-то из-под его руки вынырнула Любаша; перехватив ковш, склонилась над Давыдкой. Несколько холодных капель упало ему на потрескавшиеся губы. Он застонал, провел по ним пересохшим языком, но стражник ударил Любашу голоменем меча по спине.

В толпе заволновались.

Князья приказали трубить сбор — заржали кони, крутясь под копытами, залаяли собаки. Копейщики оттеснили мужиков к плетню.

Давыдку перебросили через седло, крепко привязали веревками. С заходом солнца княжеская охота покинула Заборье.

Когда выезжали за околицу, обогнали пробиравшегося по обочине Фефела. Глаза Давыдки и странника встретились. Губы Фефела беззвучно кривились в торжествующей усмешке...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Аленка прибежала к Никитке едва живая, сотрясаясь от плача. Упав в траву, рассказала про все, что случилось в деревне. Лежа за ручьем в березняке, видела она, как вспыхнула ее изба, как рухнула кровля.

— Братки нет, мамка сгорела,— повторяла она одно и то же.

Никитка, сидя рядом с ней, прижимал к груди ее вздрагивающую голову, кончиком убруса вытирая слезы.

— А может, и не сгорела? — спрашивал он и ловил отчаяние в ее каменеющем взгляде.

— Сгорела, сгорела,— как заклятье, шептала Аленка.

Все теперь пошло прахом. Вдвоем не прожить им в топком зыбуне — умрут с голоду. А возвращаться в деревню Аленке нельзя. Ясно же, наказал боярин Захария своему старосте следить за пепелищем.

— Подадимся в город,— сказал Никитка.— Найдем Левонтия — он поможет. Не помирать же с голоду в гнилом болоте.

Они похлебали варева, приготовленного Никиткой из остатков репы, запили его кипятком. Аленка предложила:

— Заглянуть бы к Мокею. Кузня его на отшибе.

— А не донесет старосте?

— Мокей-то?!— удивилась Аленка. Никитка не стал возражать. Девушка хорошо знала односельчан.— Хлебца бы нам на дорогу да еще каких харчей. Только идти надобно потемну.

Они старательно затоптали костер. Никитка взвалил на плечи суму с нехитрым добром, Аленка взяла его за руку и повела по болоту.

К кузне они подошли, когда совсем уже стемнело и крупные колючие звезды усыпали небосвод. Над рекой клубился плотный туман.

В кузне мерцал огонек. Аленка постучала в дверь. Никто не отозвался. Она постучала сильнее. На берегу, за кузней выросла высокая тень:

— Эй, кого бог принес?

— Аленка я, дядя Мокей,— обрадовалась девушка.

— Аленка?!

Мокей быстро спустился по тропинке.

— Аль у меня таилась?

— Не...

— Ну, заходи.

Он приоткрыл дверь. Аленка замешкалась у порога, оглянулась через плечо — в темноту. Мокей догадался:

— Не одна ты?

— Одна, дяденька...

Добродушная улыбка шевельнула черную бороду кузнеца. Он подтолкнул Аленку в кузню, а сам громко сказал:

— Заходи, добрый человек. Не боись.

Никитка вошел, низко поклонился кузнецу, поправил на плече суму.

— А говорила — одна, — ухмыльнулся Мокей. Аленка смутилась.— Ну да ладно, расспрашивать я не мастак. А догадка есть. Заходите, заходите, будете гостями...

В кузне — не в избе. Одна только лавка у Мокея. Аленка с Никиткой покорно сели на лавку. Мокей растолкал спавшего в углу на груде тряпья юноту. Мальчонка приподнялся, протирая заспанные глаза, с удивлением уставился на нежданных гостей. Узнал Аленку — улыбнулся, на Никитку покосился недоверчиво.

— Сходи в погреб, принеси квасу, да хлеба, да мяса,— наказал ему Мокей, а сам сел на наковальню, почесал грязной пятерней в густой бороде. Когда мальчонка вышел, спросил: — Не ко Владимиру ли поспешаете?

Острые, живые глаза придирчиво ощупали Никитку. Наметанно прикинул — по обличью человек свой. А от кого таится? От бояр?..

— Ко Владимиру, дяденька,— кивнула Аленка.— Не с руки мне ноне в деревне оставаться. Одна я теперь.

— Что верно, то верно,— согласился Мокей.— Слышал я, как наказывал боярин старосте: Аленку, сестрицу Давыдки, сыскать и гнать на усадьбу.

— Ой! — испуганно вскрикнула Аленка.

— А братика твово увезли с собой,— продолжал кузнец.

Девушка заплакала, и Мокей вышел покуда из кузни. Когда вернулся, Аленка уже успокоилась. Скоро прибежал юнота со жбаном холодного квасу и с едой, завернутой в холстину.

Сели есть. Молчали. Пока ели, угольки в горне подернулись пеплом, от двери засквозило влажным холодком.

— Ночевать у меня будете? — спросил Мокей,— Али пойдете по темноте?

Хорошо у Мокея в кузне, тепло. После еды разморил сон. Прилечь бы сейчас, отдохнуть. Но Никитка решительно взялся за суму.

— Спасибо за хлеб-соль,— поблагодарил он.— Нам — в дорогу.

Аленка тоже поднялась. За день лицо ее побледнело, осунулось; только голубые глаза, как и прежде, светились глубокими озерами. Но Мокей разглядел печалинку на самом их дне. Тяжело молодой-то, сразу вдруг сиротой осталась. Хорошо, парень с ней рядом, а то хоть в омут головой.

— Верно рассудил, молодец,— похвалил Никитку Мокей.— В Заборье делать вам нынче нечего. Ну а ежели нужда заставит оборотиться, не проходите мимо моей кузни. Будет вам здесь и хлеб, и соль, и ночлег...

Выйдя за дверь, они сразу окунулись в беспросветную мглу. Воздух был густой и темный, вытяни руку — пальцев не увидишь.

— Дороги здесь Аленке знакомы,— глухо сказал Мокей.— Ты, Аленка, держись на тот борок, что у большой старицы. Выберетесь под утро к муромской дороге, а там недалече. Ежели что, хоронитесь в лесу.

— Спасибо, дяденька, за наказ,— поклонился кузнецу Никитка.— Жив останусь, вовек не забуду твоей доброты.

— Ну-ну,— подтолкнул их Мокей на тропу.— Ступайте с богом...

Долго шли Никитка с Аленкой — сначала берегом Клязьмы, потом лесом. В лесу было темно, как у Бездонного озера. Перебрались через болото, а утром, едва забрезжила над деревьями ранняя зорька, вышли к Пойменному городищу, обнесенному плотным частоколом, за которым сполошно лаяли собаки.

Аленка посоветовала в городище не заходить — народ жил здесь пришлый от булгар; сказывали про городищенских много худого. А то еще схватят да отвезут откупать боярину. Они отыскали белеющую в темноте неровную тропку и снова углубились в лес.