Ангел с железными крыльями (СИ) - Тюрин Виктор Иванович. Страница 50

— Что с ним делать? — спросил я Пашутина.

— Оглушить и связать.

— Так и сделаем.

Закончив с этим делом, я обратился к стоящему неподвижно поручику: — Иван Васильевич, время уходит.

Мелентьев, поднял голову, перекрестился, и повернулся в мою сторону. Лицо бледное, а взгляд нехороший, неподвижный, почти как у мертвеца.

— Кто вас здесь держит, Богуславский?! Идите!

— А вы?! — резко спросил его Пашутин.

Поручик резко развернулся всем телом в его сторону.

— Здесь, господа, наши дороги расходятся!

— Война еще не закончена, поручик, — попытался я его вразумить. — И у вас будет возможность умереть достойно, на поле боя.

— Для меня она закончена. Мне сначала казалось, что восстановлю справедливость и обрету хоть какое?то спокойствие, но это не так! Душа, по — прежнему горит…. Нет, я все для себя решил! — я только открыл рот, чтобы попробовать его образумить, как Мелентьев уже шагнул к прапорщику. — Михаил Антонович! Возьмите!

Он протянул Пашутину фотографию своей невесты вместе со сложенным листом бумаги: — Все это перешлите моей невесте.

Прапорщик, ни слова не говоря, взял фото и письмо, затем спрятал их под шинелью. Я тоже не стал ничего говорить. Человек сам себе подписал смертный приговор. Это явственно читалось в лице, в глазах и жестах поручика. Даже в том, как он сейчас перезаряжал наган. Четкие, уверенные движения.

— Прощайте, господа!

Я поднял с пола сумку с документами и картами, какие мы нашли при немецких офицерах, и пошел к двери. Когда мы начали спускаться по лестнице, раздался одиночный выстрел. Пашутин задержал шаг: — Сергей Александрович! Может он…. — он не договорил.

Я пожал плечами: — Если хотите. Я здесь подожду.

Спустя несколько минут прапорщик вернулся. Лицо мрачное, губы сжаты. Ничего не говоря, прошел мимо меня и стал быстро спускаться по лестнице. Войдя во флигель, мы забрали воинские книжки мертвых солдат, после чего Пашутин долго допрашивал майора, который оказался офицером — инспектором из управления тыла.

Спустя полтора часа на захваченном автомобиле мы выехали в сторону фронта. Шинель майора и фуражка оказались впору Пашутину, поэтому он сел на переднее сиденье рядом с шофером, а я сзади. Нас останавливали дважды, но майорская форма, командировочное удостоверение офицера тыла и безупречный акцент Пашутина, все это дало нам возможность добраться до прифронтовой полосы. Избавившись от машины, которую вместе с шофером похоронили в болотистом пруду, мы вошли в лес, через который шли восемь дней назад.

Наше везение закончилось, когда мы пересекли нейтральную полосу и уже подползали к передовым окопам наших частей. Я приподнялся, чтобы посмотреть, сколько еще осталось ползти, как с нашей стороны, очевидно, заметили наше движение и дали осветительную ракету. Немцы тут же среагировали, выпустив ракеты в нашем направлении, а следом ударил длинной очередью пулемет. Мне в спину вдруг вонзилась огненная игла. Крик боли самопроизвольно вырвался из моей груди, и я упал на землю. Рядом вскрикнул Пашутин и уткнулся лицом в землю. Несколько минут я лежал, хрипя и хватая ртом воздух, чувствуя, как внутри меня разливается жгуче — острая боль. Скосил глаза в сторону прапорщика. Тот лежал, уткнувшись лицом в землю, и глухо стонал.

Как я прополз эти полсотни метров, таща за собой раненого Пашутина, мне так и не удалось вспомнить. Потом я на что?то наткнулся. Мне даже не сразу стало понятно, что это был человек. Только спустя минуту, словно сквозь вату, в мой мозг пробился вопрос: — Ты кто?

Стоило мне понять, что слышу русскую речь, ответил: — Свои, — и в следующее мгновение провалился во тьму забвения и уже не чувствовал, как чьи?то жесткие руки схватили меня и потащили по мерзлой земле к окопам.

Очнулся уже в госпитале. Какое?то время лежал и пытался вспомнить, как я добрался до своих окопов, но ролик памяти упорно обрывался на ощущениях боли, темноты и холода, не давая при этом никакой картинки. Неожиданно я услышал рядом с собой голос:

— Ой! Наш богатырь, оказывается, очнулся!

Я попытался повернуть голову, но резкая боль в области груди заставила меня тихо охнуть и замереть.

— Тихо — тихо, миленький! Тебе нельзя двигаться! — стоявшая передо мной сестра явно испугалась. — Часов шесть как из операционной привезли. Ты полежи пока, мой хороший.

— Что… там?

Ответ был неопределенный, но сестра прекрасно поняла, что я хотел спросить. Видно уже сотни, если не тысячи раз, она отвечала на подобные вопросы.

— Не знаю, миленький, но раз ты глаза открыл и спрашиваешь, значит у тебя все хорошо. Ты не волнуйся. Врач, как только освободиться, к тебе обязательно зайдет и все расскажет. Теперь, извини, мне бежать надо.

Где?то, через час, пришел оперировавший меня хирург. Под глазами мешки. Лицо серое от усталости и недосыпания. Некоторое время осматривал меня, трогал, щупал, потом накрыл одеялом, несколько раз огладил свою бородку и только потом сказал: — Знаете, молодой человек, у вас здоровья на троих хватит и еще немного останется! К тому же вы очень удачливы. Пуля прошла в двух сантиметрах от сердца, не задев ни одной крупной артерии! Несколько дней полежите у нас, а затем поедете в Минск, в госпиталь. Выздоравливайте! А мне идти пора!

— Погодите. Спасибо вам, доктор. И еще вопрос. Не знаете, как там прапорщик Пашутин?

— Пашутин?

— Его со мной должны были привезти. Или он умер?

— Извините, у меня столько раненых, что я просто не в силах…. Впрочем! Сейчас! Сестра! — к нему тут же торопливо, чуть ли не бегом, подошла та самая женщина, с которой я уже говорил раньше. — Валентина Тимофеевна, у нас есть раненый по фамилии Пашутин?

— Есть, Аркадий Валерьевич! Они вместе прибыли. Только тот в инфекции лежит. Кроме пули в плечо, он вдобавок застудил еще бронхи. В горячке, бедный, сейчас мечется.

Спустя два дня врач решил, что моя жизнь в безопасности и дал разрешение пускать ко мне посетителей. Как?то так получилось, что первыми навестить меня пришли охотники, с которыми я ходил в тыл. Им повезло больше, чем нам с Пашутиным. Прошли через линию фронта, как пошутил Лещенко, словно нитка сквозь игольное ушко. В качестве гостинца принесли мне немецкую шоколадку. Спустя пару часов явились два офицера из разведки, которые ничего не принесли, а вместо этого попытались получить от меня дополнительную информацию по документам и картам, которые мы притащили. Единственное, что я мог добавить и показать, так это расположение кавалерийского полка покойного оберста фон Клаузевица. Следом за ними пришел капитан Махрицкий. Капитан попросил меня детально рассказать, как мы выполнили задание. После моего лаконичного отчета, он, сначала замялся, потом все же спросил: — Я здесь по прямому поручению генерала. Он хочет знать, что произошло на самом деле.

— Спрашивайте.

— Вы нашли и убили тех немецких офицеров, которые надругались над вашей сестрой и невестой поручика Мелентьева?

— Да.

— Значит то, что написано в письме поручика правда?

— Не знаю, не читал.

— Нескольким офицерам, в том числе и мне, оно было лично зачитано командиром дивизии, с просьбой о неразглашении. В нем Мелентьев пишет, что решил осуществить святую месть, поэтому всю ответственность берет на себя. Ни о вас, ни о Пашутине, в нем нет ни слова. К сожалению, содержание письма стало известно офицерам дивизии. После некоторого расследования выяснилось, что охотники просто отдали его в полковую канцелярию, а там, не найдя адреса, вскрыли. А слухи, сами понимаете….

Только теперь мне стало понятно, почему обслуживающий медперсонал и больные смотрели на меня с таким нездоровым любопытством.

— К чему вы клоните, Дмитрий Иванович?

— Не могу одобрить убийства безоружных людей, но и судить вас не считаю вправе, так как в таких делах судьей может быть только сам господь. К сожалению, далеко не все наши офицеры, рассуждают, так как я, при этом считая, что ваш проступок ложиться позорным пятном на нашу дивизию. Они уже разузнали, что вы офицер в отставке и дворянин, поэтому часть из них требует над вами суда офицерской чести, а другие хотят, чтобы вы убрались из полка, а если не уйдете сами — извольте, милостивый сударь, к барьеру!