Лезвие Эры (СИ) - Райбер Влад. Страница 54

Я снова начал ходить в школу. Одноклассники теперь смотрели на меня как на побитую собаку. Но ведь я и был побитой собакой. Тем не менее, во мне тогда ещё были крупицы светлого прошлого меня. Быть может, это было неистовое стремление к жизни.

Побывав на краю пропасти, я вернулся переполненный амбиций и надежд, осознал насколько дорога жизнь как таковая. Вот только радоваться пришлось недолго. Мне был дан всего один год спокойной жизни.

На одном из обследований обнаружили новые проявления моего недуга. Болезнь извернулась и снова проросла. Она тоже стремилась жить, и ей было всё равно, что однажды убьет своего носителя.

Это слово… Метастазы! Гадкие ростки в моем единственном легком! Это означало неминуемую смерть. Опухоль не заставила себя долго ждать. И на этот раз отец не сказал ни слова.

Вот так я оказался тут. Уже три месяца доживаю свои последние дни. И именно в этой проклятой больнице закончится моя очень короткая жизнь. Какая глупая и нелепая смерть!

То и дело меня посещают мысли: почему многие люди умирают, как я, - в муках и так рано?.

Говорят, что каждый умирает так, как этого заслуживает. Но эти слова - грубейшая ложь! Разве заслужил я такой мучительной смерти? Неужели я настолько грешен? Или моя бедная мать получила по заслугам, отравившись газом? А, может быть, двенадцатилетняя девочка совершила столько зла, что из соображений справедливости вчера скончалась на операционном столе?

Всё это ложь! Люди умирают от болезней не потому, что заслужили такой смерти. Эта философия – не что иное, как попытка людей защитить себя от правды: превратить жертву в виновного, оправдать несправедливость мира!

Ведь в этом мире нет никаких правил. Праведник может быть жестоко убит, а его убийца умрет в глубокой старости. Кому как попадет. Смерти всё равно, хороший ты или плохой, и мир - это не то место, где достаточно вести себя хорошо, для того чтобы ничего плохого с тобой не произошло. Увы, люди не способны уберечь самих себя.

28 сентября … года.

Сегодня снова приезжал мой отец. Каждый раз, когда он навещает меня, я вынимаю дыхательную трубку, чтобы побеседовать с ним. Но мы никогда не разговариваем. Он молчит, потому что ему нечего сказать. А я молчу, чтобы от слабости не начать жаловаться. Однако сегодня я не выдержал и спросил у отца, зачем я лежу в этой больнице? Папа ответил, мол, здесь мне будет не так тяжело. Да, именно так и сказал: «Здесь тебе будет не так тяжело…» - и замолчал. Ему не хотелось произносить вслух слово «умирать». Неужели он и вправду думает, что огромные дозы наркотиков и все эти мучительные процедуры могут облегчить мои страдания?

В коридоре послышались шаги. Эра тут же захлопнула записную книжку и спрятала под одеяло.

- Как самочувствие? – спросила Инна, протягивая кружку девочке.

- Завтра пойду в школу, - ответила Эра, – надоело болеть.

- Ну, дело твоё.

Девочка отхлебнула и поставила кружку рядом на столик. Женщина ещё недолго постояла в дверях и ушла, как только убедилась, что её дочери больше ничего не нужно. Эра вынула из-под одеяла дневник. Из прочитанного ею было ясно далеко не всё.

Максиму, в самом деле, пришлось нелегко ещё до того, как началось всё это. Его мама погибла, сам он едва не умер от рака. И всё же парню как-то удалось остаться в живых. Ведь сейчас он здоров, не так ли?

Эра вспомнила, как Максим, затягиваясь сигаретой, заявил о полученном подарке. Вот что он имел в виду! Легкие! Если верить дневнику, одно легкое ему удалили, другое поразили метастазы. А теперь будто ничего и не было. Как такое возможно? Ему сделали операцию? Не заключил же он сделку с дьяволом, в конце концов? Очень на то похоже, но ведь так не бывает… Девочка нашла страницу, на которой остановилась и продолжила читать.

7 октября … года.

В этот раз я открыл дневник, чтобы высказаться о своей боли. Мне больно физически и больно на душе. И я могу сказать точно, что два этих явления имеют различную природу и не подлежат сравнению, что бы там ни говорили философы. Жить с воспоминаниями о погибшей маме было тяжело, но возможно. А вот примириться с этой колкой агонией нельзя. Но всё же душевная и физическая боль имеют некоторые связывающие их ниточки. Ведь именно этот страшный рак делает меня таким несчастным. Невыносимые боли влияют на моё душевное состояние, меняют мой характер, превращают в чудовище и морального урода.

Как ошибочно люди считают, что настрадавшийся человек всё равно что сострадающий. Это большая ошибка! Невыносимые муки превратили меня в нервозного, вспыльчивого, озлобленного монстра. Злого на медсестер, которые ставят капельницы мимо вены, безразличных врачей и на весь людской род. Разве я раньше был таким психопатом? Я ведь был добрым мальчишкой.

Теперь моё тело похоже на сухофрукты. Эти тонкие пальцы, впалые глаза, лысая голова похожая на шар. Точно гуманоид какой-то. И в этом исхудавшем теле уже почти не осталось души. Разве мог тот светлый, жизнерадостный мальчишка пожелать людям зла? Да, да, именно эта мысль заиграла огнем, когда по небу пронеслась серебряная точка…

Полчаса назад я поднялся с кровати, хотя мне запрещают делать это. Мне просто хотелось в последний раз выглянуть в окно. Ведь, скорее всего, в ближайшие два-три дня меня не станет. Придерживая капельницу, я подковылял к окну, заваренному решеткой, вероятно для того, чтобы умирающие в приступе отчаянья не попытались прыгнуть с высоты. Жаль, что мне не удалось отчетливо разглядеть вечерний пейзаж. Мешали отсвечивающие лампы, и собственное уродливое отражение застило мне вид. Плотно прижавшись лицом к решетке, я сумел разглядеть лишь суетливые огоньки машин, ровный свет оранжевых фонарей и маленькие искорки звезд. Горстка огоньков - единственное, что я мог увидеть. И я смотрел на них как загипнотизированный, представляя себе толпы людей, мчащихся в этом быстром потоке. Таких здоровых, полноценных людей, таких забывших о своем здоровье и полноценности, забывших о своей смертности. Они ведь и вправду были там - за окном, за чертой боли и несчастья. Настоящей боли! Настоящего несчастья! Они были там в каждом уголке этого огромного сверкающего мира. И в этот момент я почувствовал глубокую обиду. Я был обижен на всех. кто там за окном. Злился на людей, которых не видел, а лишь воображал. Я обижался на придуманного карапуза, ревущего из-за разбитой коленки. Я обижался на симпатичную девушку, которая комплексовала из-за прыщика на лбу. Негодовал, воображая не такого уж и дряхлого старика, решившего, что его жизнь уже прожита. Эти придуманные люди издевались надо мной своим плачем от незначительной боли, своим несуществующим уродством, своим пренебрежением к жизни. Это была злоба! Нет! Ярость!

И вдруг средь белых искорок звезд пронеслась серебристая линия. Я увидел, как упала звезда. Настоящее чудо! А люди-то, наверное, в суете и не заметили её. Моё сердце затрепетало от волнения, словно я был уверен в непременности исполнения всего, чего бы ни пожелалось мне.

Но чего пожелать страдающему смертельной болезнью человеку? Скорой и безболезненной смерти, думаете вы? Я бы и сам так думал, но, как оказалось, это ещё одна ложь, которая бытует среди людей.